Проект Германия - Андрей Мартьянов

— Хороший выбор, — сказал я. На сей раз, услышав свою фамилию, я даже бровью не повел.

— Он уже втянул Нину, — продолжал Маршан. — И меня. Не дайте им втянуть и вас. Я не знаю, кто вы, товарищ, но постарайтесь хотя бы вы увидеть лучшие дни.

— Постараюсь, — сказал я. — Благодарю вас.

И я пожал серенькому портье его потную, слабую руку.

* * *

Поезд, отходящий на Суассон, был переполнен. Мы с Ниной, тесно прижатые друг к другу, молчали. Разговаривать по-французски мы не могли, по-немецки — тем более. От духоты клонило в сон. Вокруг непрестанно толпились люди — входили, выходили, таскали корзины, толкались, бранили друг друга. От чего они убегают, что пытаются догнать? Куда их всех несет, зачем? Едешь ты в поезде, идешь пешком или спишь, прорываешься на танке сквозь вражеский огонь или гниешь в госпитале — жизнь движется с одной и той же скоростью, день за днем. Когда-нибудь ты остановишься в своем бесцельном движении, и тебя просто зароют в землю. Всё, ты прибыл к месту назначения. Любая суета здесь лишена смысла. Война учит этой простой истине. Мирная жизнь — тоже, но война учит быстрее.

Мысли ползли в моей голове лениво, в такт движению поезда. Скосив глаза, я видел висок Нины, капельки пота на покрасневшей коже. В заплеванное пыльное окно ничего нельзя было разглядеть. Поезд тащил нас, словно обреченных на убой, сквозь весеннюю Францию, покрытую свежей листвой и цветами.

Вчера я отвел Нину в свой номер, помог ей избавиться от платья. Она больше не требовала, чтобы я отвернулся. Равнодушно скатала и отшвырнула чулки, бросила на пол бюстгальтер. С тихим вздохом упала на постель, закинула руки за голову.

Я стоял над ней и смотрел на нее сверху вниз.

— Ложитесь, — позвала она, даже не пошевелившись. — Вам нужно отдохнуть.

Рядом с Ниной перина не казалась такой невыносимо мягкой. Я даже подумал, что действительно сумею выспаться.

— Почему вы сразу не посоветовали мне отель «Маджестик»? — спросил я.

Она уже задремывала, но тут раскрыла глаза. Они блеснули в темноте.

— Я и не подозревала, насколько вы важная персона, — ответила Нина. — Для обычного немца здесь просто не нашлось бы номера. Обычного немца отправили бы в обычную гостиницу, с блохами. А насчет вас Маршана предупредили заранее. Чтобы он подготовил свежее белье, вино и вообще проявил любезность.

— Откуда вам известно?

— От Маршана, от кого же еще… — Она зевнула. — Когда мы явились, он уже ожидал вас.

— По-моему, он спал, — напомнил я.

— Как и всякий труженик с чистой совестью, — сказала Нина. Она повернулась набок, положила голову мне на руку и мгновенно заснула. Я осторожно высвободился, приподнялся на локте и долго смотрел на ее тонкий профиль, на лицо, такое белое, что оно исчезало, растворялось в крахмальной белизне подушек.

Почему за мной следили люди из службы безопасности — это как раз понятно. Не будь такого, я бы удивился. Брат, возможно, и считает, что меня можно спустить с поводка и отправить на отдых, но Гейдрих — нет, Гейдрих не позволит даже волоску с немецкой головы упасть без его ведома. Особенно с моей головы.

А вот почему мне так настоятельно рекомендовали именно отель «Маджестик», где скоро соберется командование легиона «Триколор» и где ожидается наплыв других важных шишек?

Логичный ответ напрашивался только один: местная служба безопасности не располагает достаточными силами, чтобы отслеживать сразу много объектов, разбросанных по всему Парижу. Поэтому Эрнста Тауфера приплюсовали к Легиону и, таким образом, сократили количество объектов. Других разумных объяснений я не находил. Германская целесообразность.

На вокзале в Париже документы у нас с Ниной не спросили. Значит ли это, что я ускользнул от наблюдения? Или это означает, что, по мнению СД, всё идет как надо?

Мы направлялись в Виллер-Котре.

Утром, за завтраком, Нина подробно мне всё объяснила.

Мы спустились в ресторан отеля около девяти утра. Я думал, актрисы любят понежиться в постели, но Нина высмеяла меня:

— Театр, как и армия, приучает к дисциплине.

— И что, никаких капризов?

— А вы как считаете?

— Никак. — Я развел руками. — Я уже признавался вам, что ничего не смыслю в балете.

— В таком случае, придется вам поверить мне на слово…

В ресторане никого, кроме нас, не было. Официант подавился зевком, когда я подозвал его щелчком пальцев и потребовал кофе и… что там подают на завтрак?

Вот так я съел мой первый парижский круассан.

Нина едва кивнула официанту, не удосужившись подтвердить заказ.

В этот момент я всё еще вспоминал о том, как проснулся утром в отеле. Нина спала, и я снова стал смотреть на нее. Я не знал, сколько времени мне оставалось. Последние минуты полного покоя перед началом нового дня. Женщина никогда не впустит тебя в свою душу, но ты можешь ненадолго разделить с ней жизнь. И условия, на которых тебе это будет позволено, поставит она, а ты — как и положено солдату — просто подчинишься.

Завтрак в отеле? Хорошо. Круассаны? Хорошо.

— …Заветрившиеся! — сердито сказала Нина. — Это он нарочно. Видит, что я с немцем.

— Официант? — Я посмотрел на сонного гарсона, который склонился над книжечкой заказов и что-то туда вписывал. — Решил самую малость поучаствовать в Сопротивлении?

— По-вашему, саботаж — не способ борьбы? — прищурилась Нина.

— Ну, не такой же мизерный! — засмеялся я.

— Я так понимаю, после Сталинграда черствым круассаном вас не смутить?

— В точку, фройляйн.

Несколько минут мы сидели молча. Я не торопил ее. Пусть сама скажет, как хочет провести сегодняшний день.

Она ела быстро, аккуратно и, наклонившись ко мне через стол, проговорила:

— Сегодня придется съездить в Виллер-Котре.

— Хорошо, — сказал я, не задумываясь.

— С чего это вы такой покладистый?

— А вас это не устраивает?

— Спросили бы хоть, зачем мы туда поедем.

— Нина, — сказал я, — вы только не подумайте, будто я чего-то от вас добиваюсь. Но мне безразлично, куда мы поедем и чем будем заниматься. Мне достаточно того, что вы рядом.

Нина выдержала долгую паузу. Потом заставила себя рассмеяться:

— Ого! Вот вы как заговорили.

— Вы же любите правду, — я пожал плечами. — Мне на самом деле всё равно.

— Да? — переспросила она. — Ну, хорошо. — И сразу перешла к делу: — Нужно забрать кое-какие материалы для той акции, о которой говорил Тусен.

— Понятно.

— Да ничего вам не понятно! — Она вдруг рассердилась. — Почему вы ни о чем не спрашиваете?

— О чем я должен спрашивать?

— Хотя бы о том, откуда у нас материалы.

— Ладно. — Я допил кофе, поставил чашку на блюдце и спросил: — Так откуда у вас материалы?

— Знаете, герр Тауфер, это вовсе не смешно. — Нина почему-то сердилась на меня всё больше и больше.

— А я и не смеюсь, — возразил я. И взмолился: — Послушайте, Нина! Я не собираюсь вас допрашивать. Рассказывайте всё, что считаете нужным. Не рассказывайте ничего, если не считаете нужным. Можете даже завязать мне глаза.

— Вам до такой степени безразлично? — Казалось, она не могла в это поверить.

Когда человек служит какой-то идее — Сопротивлению, например, или Второму танковому полку — он узнаёт, что в мире существует нечто гораздо более значительное, чем его собственная жизнь. Это открытие освобождает от глупого житейского беспокойства о самом себе. Год назад я был таким же, как Нина. Наверное, тогда нам было бы проще понять друга.

Но поражение, плен, болезнь — всё это увело меня еще дальше от забот о моей маленькой жизни. Фактически я был привязан к себе лишь тонкой ниткой, которая могла оборваться в любой момент, и это обстоятельство не вызвало бы у меня никакого сожаления.

— Нина, всё, чего я хочу — это оставаться рядом с вами, — ответил я. — Столько, сколько это будет возможно.

Она пытливо всматривалась в мое лицо, как будто пыталась прочесть какие-то письмена. Потом проговорила еле слышно:

— Помните, что я вам рассказывала о неоднородности Сопротивления?

Я кивнул:

— Здешний гарсон, кажется, продемонстрировал нам это в полной мере?

— Боеприпасы для подполья во Францию доставляли англичане, — продолжала Нина тихо, быстро. — Сбрасывали на парашютах. Особые люди подбирали эти посылки и отвозили в тайные хранилища.

— И мы собираемся наведаться на такой склад?

— Да, но тут-то и возникает одна проблема. Англичане категорически против того, чтобы их оружие попало в руки левых радикалов. Коммунистов. Таких, как мы. Людей, которые по-настоящему желают сражаться за свободу. Они называют нас экстремистами. По их мнению, наши силовые акции приносят больше вреда, чем пользы.

— Зачем же тогда они вообще сбрасывают оружие? — удивился я. — Если оно лежит без толку?..