Замок - Франц Кафка

А Кламм не шел вниз, потому что Фрида этого не допускала. И не просьбами, просьбами ей от Кламма ничего не добиться. Только у паучихи этой повсюду свои связи, ниточки свои, о которых никто не знает. Когда Пепи что-то говорит гостю, она говорит открыто, не таясь, так что и за соседним столиком слышно. Фриде обычно гостю и сказать нечего, она пиво на стол поставит и уйдет, только и слышно, как ее шелковая нижняя юбка — единственное, на что ей денег не жалко, — на ходу шуршит. Но если она что захочет сказать, то никогда не скажет в открытую, всегда только шепотом, низко склонившись к гостю, — за соседним столиком все поневоле уши навострят. Может, и говорит она сущую ерунду, безделицу какую-нибудь, но только не всегда, связи у нее есть, и она их укрепляет всячески, одни при помощи других, и даже если большинство не сработает — кто, в самом деле, станет постоянно о Фриде печься? — то какая-нибудь одна непременно себя оправдает. Вот она эти связи и давай использовать, благо К. обеспечил ей к тому все возможности: вместо того чтобы при ней сидеть да глаз с нее не спускать, он почти дома не бывает, все где-то колобродит, там у него встречи, тут разговоры, и на все у него время и пригляд есть, только не на Фриду, а чтобы еще больше досуга ей предоставить, он и вовсе из трактира в пустую школу переселяется. Хорошенькое начало медового месяца, нечего сказать! Ну Пепи последняя будет, кто К. упрекать станет, что он возле Фриды долго не выдержал, возле нее никому не выдержать. Но почему он совсем ее не бросил, почему снова и снова к ней возвращался, почему блужданиями своими создавал у всех впечатление, будто он ради нее старается, за нее борется? Ведь со стороны все выглядело так, будто он свое истинное ничтожество уразумел, только когда с Фридой соприкоснулся, и теперь, чтобы стать достойным Фриды, изо всех силенок вверх карабкаться начал, поэтому сейчас до поры до времени от уединения с ней отказывается, чтобы потом без помех за все лишения сторицей себя вознаградить.{32} А Фрида меж тем времени даром не теряет, сидит себе в школе, куда, наверное, сама К. и заманила, наблюдает за «Господским подворьем» да и за К. присматривает. Посыльные у нее отличные и всегда под рукой, это помощники К., которых он — вот чего никак понять нельзя, даже зная К., такое все равно понять невозможно! — полностью предоставил в ее распоряжение. Вот она и шлет их ко всем своим старым друзьям-приятелям, напоминает о себе, плачется, что К., этот ужасный человек, якобы взаперти ее держит, плетет интриги против Пепи, сулит всем свое скорое возвращение, молит о помощи, заклинает ничего не говорить о ее измене Кламму, внушает всем, будто того надо щадить и, следовательно, ни в коем случае не подпускать к буфетной. И то, чего под видом заботы о Кламме добивается от одних, она перед хозяином как свою доблесть выставляет, то и дело напоминая, что Кламм больше в буфетную не ходит; да и как он придет, когда внизу какая-то Пепи прислуживает; разумеется, хозяин тут не виноват, все-таки эта Пепи еще лучшая замена, какую удалось сыскать, только ее одной, видно, недостаточно даже на несколько дней. А К. и невдомек, какую Фрида развила деятельность; он, если по округе не бродит, у ее ног, ничего не подозревая, преданно лежит, а она меж тем часы считает, какие ей остались, чтобы в буфетную вернуться. Помощники у нее не только на побегушках, они еще и для того ей служат, чтобы, возбуждая в К. ревность, не давать ему к Фриде охладеть. Фрида этих помощников с детства знает, тайн у них друг от дружки наверняка давно никаких нет, но для вида, так сказать в честь К., они с Фридой друг по дружке томиться начинают, чтобы он углядел, какая тут для него опасность в виде их большой любви. А К. во всем Фриде потакает, даже в полнейшей нелепице, он, к примеру, начинает к помощникам ревновать, но все равно допускает, чтобы Фрида с ними наедине оставалась, а сам опять по делам своим уходит. Со стороны вообще можно подумать, будто он у Фриды третий помощник. И вот тогда, все свои наблюдения взвесив, Фрида решается наконец нанести главный удар — объявить о своем возвращении. И то сказать, время выбрано лучше некуда, просто поразительно, как Фрида, эта шельма, умеет возможность улучить и ею воспользоваться, по части наблюдательности и умения вовремя решение принять Фрида просто недосягаема, будь у нее, Пепи, такие таланты, насколько иначе сложилась бы вся ее жизнь! Просиди Фрида в своей школе еще день-другой, и Пепи тогда из буфетной уже никакими силами не выкурить, она бы завзятой буфетчицей стала, ее бы все любили и поддерживали, она и денег бы достаточно заработала, чтобы свой с миру по нитке, с бору да с сосенки собранный наряд шикарно дополнить, еще день-другой — и Кламма уже никакими уловками от прихода в гостевую комнату удержать бы не удалось, он спускается вниз, пьет пиво, ему хорошо и уютно, так что он, если вообще отсутствие Фриды замечает, остается этой переменой более чем доволен, еще день-другой, и Фриду с ее скандальной любовью, с ее помощниками и всем прочим забудут раз и навсегда, от нее и следа не останется. Может, она бы покрепче тогда за К. ухватилась и сумела бы, если вообще на такое способна, наконец-то полюбить его по-настоящему? Да нет, и этого не будет. Потому что и К. в этом случае больше дня возле нее не выдержит, он все ее фокусы мигом раскусит, поймет, как она его морочила — и красотой своей дутой, и верностью липовой, а пуще всего сказками про любовь Кламма, день один, не больше, ему потребуется, чтобы и ее, и помощников, и всю свадьбу их собачью из дома выставить, надо полагать, тут даже К. дольше не станет мешкать. И вот, между этих двух опасностей, когда над Фридой, можно сказать, уже края могилы начинают смыкаться, К., святая простота, для нее последнюю узенькую лазейку держит, через которую она и успевает удрать. И тут вдруг — вот уж чего никто не ожидал, ведь это совсем против всякого понимания и смысла — выясняется, что это она К., того самого К., который все еще любит ее, все еще бегать за ней готов, выгоняет и, дав похлопотать за себя друзьям и помощникам, является к хозяину гостиницы этакой спасительницей, благодаря скандалу еще более привлекательная, чем прежде, желанная, как показала жизнь, и высшим, и низшим, и господам, и холопам, правда, холопу она уступила лишь на миг, а потом, как и подобает, тотчас его отринула и теперь снова ему, как и всем прочим, недоступна, только если раньше в этой недоступности все по праву сомневаться начали, то теперь снова уверились. Вот так обставлено ее возвращение, хозяин, косясь на Пепи, сперва колеблется — как ему ею пожертвовать, когда она так хорошо себя показала? — но вскоре уступает, слишком многое говорит в пользу Фриды, а перво-наперво: она вернет в гостевые комнаты Кламма. Вот как на сегодняшний вечер обстоит дело. Ждать, пока Фрида придет и передачу буфетной превратит в свой триумф, Пепи не намерена. Кассу она уже хозяйке сдала, так что может отправляться. Койка в комнатенке для горничных ее ждет, она вернется восвояси, подружки со слезами ее встретят, она сорвет с себя и платье, и бантики, запихнет все в угол куда подальше, с глаз долой, чтобы зря не напоминало, о чем лучше позабыть. Потом возьмет ведро побольше, швабру, зубы стиснет и примется за работу. Но перед тем она все должна была К. растолковать, чтобы он, кто без подсказки и до сих пор ничего бы не понял, наконец ясно увидел, как отвратительно он с Пепи обошелся и насколько она из-за этого несчастна. Правда, он в этой истории тоже был всего лишь игрушкой в чужих руках.{33}

Пепи умолкла. Вздохнув, она отерла слезинки с глаз и щек, а потом, кивая головой, посмотрела на К., будто говоря: дело, мол, совсем не в ней и ее несчастьях, ей ни от кого, а от К. и подавно, ни помощи, ни утешений не требуется, она, невзирая на молодость, уже знает жизнь, и ее бедами знания эти только подтверждаются, она об К. печется, ему его истинное отражение и положение, как в зеркале, показать хочет, даже теперь, после краха всех своих надежд, она считала своим долгом это сделать.{34}

[— Ты себе много забот причиняешь, и нужных и ненужных, — сказал К. — Ненужных даже больше, чем нужных, меня теперь даже не удивляет, что у тебя такие беды на службе: ты же все время боишься, что тебя обманут, и все время начеку, все время только к этому и готовишься. Этого никому не выдержать, даже такому, по счастью, крепкому и юному созданию, как ты. До чего же необузданная у тебя фантазия! Наверно, там, внизу, в вашей девичьей каморке, и вправду очень темно и затхло, если там подобные мысли столь пышным цветом расцветают. Такие мысли — плохие помощники при подготовке к новой работе, вот ты ее и теряешь, как и следовало быть. Но на твоем месте, Пепи, я бы по этому поводу так не отчаивался…]

— Экая необузданная у тебя фантазия, Пепи, — проговорил К. — Ни за что не поверю, что ты все эти ужасы только сейчас для себя открыла, это все страшные сказки из вашей каморки там, внизу, байки, больше ничего, только там, в тесноте да темноте, им и место, а здесь, в просторной буфетной, их странно слушать. С этакой чепухой в голове тебе никак тут не удержаться, это само собой понятно. Уже и платье твое, и прическа, которыми ты так гордишься, — это все порождения той же тьмы, тех же тесных постелей в вашей комнатенке, там они наверняка прекрасными кажутся, а здесь над ними только смеются, кто про себя, а кто и вслух. Сама подумай, ну что ты такое говоришь? Это я-то игрушка в чужих руках, это меня-то обманули? Нет, дорогая Пепи, я не обманут и не игрушка, ко мне это так же мало относится, как и к тебе. Да, верно, Фрида меня бросила, или, как ты изволишь выражаться, удрала от меня с одним из помощников, тут некий проблеск истины ты еще видишь, и, действительно, весьма маловероятно, чтобы она после этого стала моей женой, но что она якобы мне надоела бы, или что я уже на следующий день ее бы прогнал, или что она изменила бы мне, как заурядная жена изменяет постылому мужу, — во всем этом и намека на правду нет. Вы, горничные, привыкли в замочные скважины подглядывать, у вас от этого и мысли соответствующие, из всякой мелочи, какую и вправду углядели, вы себе всю картину дорисовываете, столь же увлекательную, сколь и нелепую. А в итоге получается, что я, к примеру, о своих же делах куда меньше твоего знаю. Я вот при всем желании не могу с такой же точностью, как ты, объяснить, почему Фрида меня бросила. Наиболее вероятным объяснением мне представляется то, которое ты упомянула лишь вскользь, но прибегать к нему не стала, — что я надолго ее забрасывал. Это, к сожалению, правда, я ее забрасывал, но тому были свои причины, которые к этому делу не относятся, я был бы счастлив, если бы она ко мне вернулась, но немедля стал бы точно так же забрасывать ее снова. Да-да, именно так. Когда она была со мной, я беспрестанно уходил от нее по делам, которые ты так высмеиваешь, а сейчас, когда ее со мной нет, мне почти нечем заняться, я устал и томлюсь по безделью еще большему. Нет ли у тебя теперь для меня совета, Пепи?