Не прикасайся ко мне - Хосе Рисаль

— Боже мой! — воскликнул Ибарра.

— Так же мог воскликнуть и мой отец! — продолжал холодно Элиас. — Люди четвертовали разбойника и похоронили туловище, но руки, ноги и голова были отрезаны и повешены в разных селениях. Если когда-нибудь вы пойдете из Каламбы в Санто-Томас, вы еще увидите ствол того злосчастного ломбоя, на котором долго висела, разлагаясь, нога моего дяди: природа прокляла это дерево, оно больше не растет и не приносит плодов. То же самое сделали и с руками, а голову, благороднейшую часть человеческого тела, ту, по которой его легче всего опознать, подвесили неподалеку от хижины матери!

Ибарра опустил голову.

— Юноша бежал, словно спасаясь от проклятья, — продолжал Элиас, — бежал из селения в селение, скрывался в горах и долинах и лишь там, где, по его мнению, никто его не знал, нанялся работником в дом одного богача в провинции Таябас. Трудолюбием и приветливостью он заслужил уважение окружающих, не знавших о его прошлом. Упорно работая, собирая по крохам, он сумел накопить немного денег. Нищета осталась позади, он был молод, и ему захотелось найти свое счастье. Приятная внешность, молодость, известная обеспеченность снискали ему любовь одной девушки из селения, но он не отваживался просить ее руки, опасаясь, что может раскрыться его прошлое. Но любовь победила страх, оба забыли о благоразумии. Мужчина, чтобы спасти честь женщины, пошел на все и предложил ей выйти за него замуж; стали разыскивать его бумаги, и тут тайное стало явным. Отец девушки, человек богатый, добился того, чтобы юношу судили; тот и не пытался защищаться, во всем признался и был отправлен на каторгу. Молодая женщина родила мальчика и девочку, которые воспитывались вдали от людей; детей убедили, что их отец умер, — это было нетрудно, так как еще в раннем детстве они увидели, как умерла их мать, и вообще мало думали о своей генеалогии. Дед наш был богат, и детство проходило счастливо; мою сестру и меня воспитывали вместе, мы любили друг друга так, как могут любить только близнецы, не знающие родительской ласки. Мальчиком меня отправили в школу иезуитов, а сестру, чтобы не разлучать со мной, поместили в пансион де ла Конкордия[159]. Но учение наше скоро кончилось, так как мы хотели заниматься хозяйством и вернулись в деревню, чтобы вступить во владение усадьбой нашего деда. Некоторое время мы жили счастливо, нам улыбалось будущее. У нас было много слуг, поля приносили хороший урожай, и моя сестра была помолвлена с одним юношей, которого обожала и который отвечал ей взаимностью. Но вот, в каких-то денежных делах, — а характера я был тогда заносчивого, — я поступил вопреки воле одного нашего дальнего родственника, и однажды он бросил мне в лицо слова о моем темном происхождении, о моих покрытых позором предках. Я обвинил его во лжи и потребовал сатисфакции. Могила, где покоилось столько грязных тайн, открылась, и правда вышла наружу, чтобы разрушить всю мою жизнь. Несчастья на этом не кончились. В нашем доме уже много лет жил старый слуга, он потакал всем моим капризам и не отходил от нас ни на шаг, только плакал и вздыхал, безропотно снося насмешки других слуг. Не знаю, как об этом проведал мой родственник, но он вызвал старика в суд и заставил его сказать правду. Старый слуга оказался нашим отцом, который нанялся работником к своим дорогим детям. А я — то сколько раз его обижал. Наше счастье развеялось как дым, я бросил на произвол судьбы все имущество, сестра потеряла жениха, и мы вместе с отцом покинули селение, чтобы отправиться куда-нибудь в другое место. Мысль о том, что он содействовал нашему несчастью, сократила дни старца, поведавшего мне о печальном прошлом. Мы с сестрой остались одни на свете.

Сестра часто плакала. Даже в горе, что на нас обрушилось, она не могла изгнать из сердца любовь. Она никогда не жаловалась, она не сказала ни слова, когда узнала, что ее бывший жених женился на другой, но стала таять на моих глазах, и я ничем не мог ее утешить. Однажды она исчезла. Напрасно я искал ее повсюду, напрасно спрашивал о ней. Только шесть месяцев спустя я услыхал, что после разлива озера, когда сошла вода, на рисовом поле близ Каламбы нашли труп молодой девушки, утонувшей или убитой. Говорили, что в ее груди торчал кинжал. Местные власти оповестили о случившемся жителей соседних селений, но никто не явился, чтобы забрать труп, во всей округе не исчезла ни одна девушка. По приметам, которые мне сообщили позже, — по платью, украшениям, красоте лица и роскошным волосам, — я понял, что утопленница — моя сестра. С тех пор я брожу из провинции в провинцию. Слава обо мне и рассказы о моей судьбе передаются из уст в уста, мне приписывают и то, чего не было, но я не обращаю внимания на молву и иду своим путем. Вот вкратце моя история, а также история одного суда людского.

Элиас умолк и снова взялся за весла.

— Я начинаю верить, что в ваших словах есть доля истины, — проговорил тихо Крисостомо, — когда вы говорите, что правосудие должно вести к добру, вознаграждая добродетель и исправляя преступников. Только… это невозможно, это утопия. Откуда взять столько денег, столько чиновников?

— А для чего священнослужители, которые разглагольствуют о своей миссии мира и милосердия? Неужто окропить голову ребенка водой и дать ему отведать соли большая заслуга, чем пробудить уснувшую совесть преступника, зажечь в его душе огонек, данный богом каждому человеку, чтобы он мог найти путь к добру? Неужто более гуманно провожать приговоренного к виселице, чем сопровождать его по каменистой тропе, ведущей от порока к добродетели? И разве мало платят шпионам, палачам и жандармам? А ведь их работа не только грязна — она стоит больших денег.

— Друг мой, как бы мы ни желали перемен, ни вы, ни я ничего не добьемся.

— Одни мы действительно ничего не значим, но вступитесь за народ, примкните к народу, внемлите его гласу, подайте пример остальным, покажите на деле, что такое родина!

— То, о чем просит народ, невыполнимо, надо подождать.

— Ждать! Ждать — значит страдать!

— Если бы я стал просить обо всем этом, меня бы подняли на смех.

— А если бы народ поддержал вас?

— О нет! Я никогда не буду тем человеком, который поведет за собой толпу, чтобы силой добиваться реформ, неуместных по мнению правительства. Нет! И если когда-нибудь я увидел бы вооруженных мятежников, я встал бы на сторону правительства против них, ибо бунтующая толпа — для меня еще не вся родина. Я желаю добра народу и поэтому строю школу, я хочу повести его по пути образования и прогресса; без света нельзя идти вперед.

— Без борьбы не обрести свободы! — ответил Элиас.

— Но я не хочу такой свободы!

— А без свободы не будет света, — с горячностью возразил Рулевой. — Вы говорите, что мало знаете свою страну, охотно верю. Вы не знаете, что предстоит борьба, не видите туч на горизонте. Битва начинается в сфере идей, чтобы затем спуститься на землю, которая обагрится кровью. Я слышу глас божий, и горе тем, кто его ослушается! Не про них пишется история!

Элиас преобразился; он стоял выпрямившись, с обнаженной головой; выражение его мужественного лица, освещенного луной, было необычным. Он тряхнул своими густыми волосами и продолжал:

— Вы не видите, как все пробуждается? Сон длился века, но вот ударила молния и, разрушив старое, вызвала к жизни новое[160]. Иные устремления овладели умами; правда, новых идей много, но когда-нибудь из них родится одна, ибо людей направляет бог. Бог не оставил другие народы, он не оставит и нас: дело свободы — святое дело.

После его слов наступила торжественная тишина. Между тем лодка, незаметно подгоняемая волнами, приближалась к берегу. Элиас первым нарушил молчание.

— Что мне сообщить тем, кто меня послал? — спросил он другим тоном.

— Я вам уже сказал: я очень сочувствую им, но пусть они подождут; зло не искореняется с помощью другого зла, и все мы по-своему виновны в нашем несчастье.

Элиас больше не возражал. Опустив голову, он медленно греб и, приблизившись к берегу, сказал Ибарре на прощанье:

— Благодарю вас, сеньор, за оказанное мне снисхождение. Ради вашего же блага прошу вас впредь забыть обо мне и не узнавать меня, где бы мы с вами ни встретились.

Сказав это, он повернул лодку и стал грести вдоль берега к густым зарослям, видневшимся дальше. Плыть пришлось довольно долго, и все это время Элиас молча глядел перед собой и, казалось, ничего не видел, кроме тысяч алмазов, которые он вычерпывал веслом и снова швырял в озеро, где они таинственно исчезали в темно-синих волнах.

Наконец он добрался до места. Какой-то человек вышел из зарослей и приблизился к нему.

— Что передать капитану?

— Передай ему, что Элиас сдержит слово, если прежде не погибнет, — прозвучал печальный ответ.

— И когда ты присоединишься к нам?