Не прикасайся ко мне - Хосе Рисаль

Девушка ничего не ответила и, обратившись к подругам, сказала:

— Отведите меня в мою комнату, я не могу идти одна.

Подруги помогли Марии-Кларе подняться и, поддерживая за талию, повели ее в спальню; она тихо шла, уронив голову на плечо красавицы Виктории.

В тот же вечер супруги уложили свои чемоданы, передали капитану Тьяго счет на кругленькую сумму в несколько тысяч и следующим утром с зарей отправились в хозяйской коляске в Манилу. Застенчивому Линаресу они поручили роль мстителя.

XLVIII. Загадка

Еще вернутся темные ласточки…

Бекер[155]

Как сказал Лукас, Ибарра в самом деле приехал на следующий день. Прежде всего он направился в дом капитана Тьяго, чтобы увидеть Марию-Клару и сообщить ей, что архиепископ не отлучил его от церкви: Ибарра привез рекомендательное письмо священнику, собственноручно написанное его преосвященством. Тетушка Исабель немало этому порадовалась, она любила юношу, и брак ее племянницы с Линаресом был ей не по душе. Капитана Тьяго дома не оказалось.

— Входите, — сказала тетушка на ломаном испанском языке. — Мария, дону Крисостомо возвращена божья милость; архиепископ «прилучил» его к церкви.

Но молодой человек не мог двинуться с места, улыбка застыла у него на губах, он забыл о том, что хотел сказать. На веранде рядом с Марией-Кларой стоял Линарес и плел гирлянды из цветов и листьев вьюнка; на полу были разбросаны розы и ветки жасмина. Мария-Клара, бледная, задумчивая, печальная, покоилась в кресле, обмахиваясь веером из слоновой кости, который был не белее ее точеных пальчиков.

При появлении Ибарры Линарес побледнел, а щеки Марии-Клары зарумянились. Она попыталась подняться, но снова без сил повалилась в кресло, закрыв глаза и уронив веер. Несколько секунд царила напряженная тишина. Наконец Ибарра приблизился к девушке и сказал дрожащим голосом:

— Я только что приехал и сразу побежал проведать тебя… Ты выглядишь лучше, чем я ожидал.

Мария-Клара словно лишилась дара речи, она не произнесла ни слова и не подняла опущенных глаз.

Ибарра смерил Линареса взглядом, который этот застенчивый юноша выдержал, приняв надменный вид.

— Я вижу, меня здесь не ждали, — медленно проговорил Ибарра. — Мария, прости, что я не известил тебя о своем приходе; когда-нибудь я тебе объясню свое поведение. Мы еще увидимся… непременно.

Последние слова сопровождались взглядом в сторону Линареса. Девушка подняла на Ибарру свои прекрасные глаза, такие чистые и печальные, такие молящие и красноречивые, что он смущенно остановился.

— Могу я прийти завтра?

— Ты же знаешь, что для меня ты всегда желанный гость, — едва слышно прошептала она.

Ибарра удалился внешне спокойный, но ум его был в смятении, а сердце оледенело. То, что он сейчас пережил и увидел, было непостижимо: неверие ли это в него, охлаждение или измена?

— О, женщина остается женщиной! — повторял он.

Невольно юноша направился к тому месту, где строилась школа. Дело заметно продвинулось. Ньор Хуан с отвесом и рулеткой расхаживал среди работавших людей. Увидев Ибарру, он побежал ему навстречу.

— Дон Крисостомо, наконец-то вы пришли, мы все вас ждем. Посмотрите, каковы стены, они уже метр десять в высоту, а через два дня будут в человеческий рост. Я применял только молаве, дуингон, ипиль и лангиль, а для внутренней отделки затребовал тингало, малатапай, сосну и нарра. Хотите осмотреть подвал?

Рабочие почтительно кланялись Ибарре.

— А вот и канализация, которую я себе позволил провести, — говорил Ньор Хуан. — Эти подземные трубы поведут к своеобразному резервуару в тридцати шагах отсюда. Там будут накапливаться удобрения для сада; этого в плане не было. Вы не сердитесь?

— Напротив, я одобряю и поздравляю вас с удачной мыслью. Вы — настоящий архитектор, у кого вы учились?

— У самого себя, — скромно ответил старик.

— Да, чтобы не забыть; пусть знают все сомневающиеся, — если кто-нибудь боится говорить со мною, — что я уже не отлученный; сам архиепископ приглашал меня к обеду.

— Э, сеньор, да мы и не смотрим на всякие там отлучения! Мы все уже отлученные, да и сам отец Дамасо тоже, а он все толстеет, и ничего его не берет.

— Как так?

— Да так; год тому назад он стукнул палкой викария, а ведь викарий такой же священник, как и он сам. Кто смотрит на эти отлучения, сеньор?

Среди работающих Ибарра увидел Элиаса; тот поклонился ему, как и все остальные, и взглядом дал понять, что хочет с ним поговорить.

— Ньор Хуан, — сказал Ибарра, — принесите мне, пожалуйста, список рабочих.

Ньор Хуан удалился, а Ибарра подошел к Элиасу, который нес к тачке большой камень.

— Если вы, сеньор, можете уделить мне несколько часов, приходите вечером к берегу озера и садитесь в мою лодку, мне надо поговорить с вами о важном деле, — прошептал Элиас. Увидев, что юноша кивнул головой в знак согласия, он тут же скрылся.

Ньор Хуан принес списки, но Ибарра напрасно перелистывал их: имя Элиаса там не значилось.

XLIX. Глас гонимых

Еще до захода солнца Ибарра спустился к берегу озера и сел в лодку Элиаса. Казалось, он был чем-то расстроен.

— Извините меня, сеньор, — сказал с грустью в голосе Элиас, увидев юношу, — извините, что я осмелился просить вас об этой встрече. Мне хотелось поговорить с вами на свободе, а здесь у нас не будет свидетелей; через час-другой мы сможем вернуться.

— Вы ошибаетесь, друг мой Элиас, — ответил Ибарра, пытаясь улыбнуться, — вам придется отвезти меня вон в то селение, колокольня которого виднеется вдали. Злой рок гонит меня туда.

— Злой рок?

— Да. Представьте себе, я сейчас встретил альфереса, и он пытался навязать мне свое общество. Я подумал о вас: он мог бы вас узнать, — и, чтобы отделаться от него, сказал, что иду в то селение и пробуду там до самого вечера. Он собрался навестить меня завтра днем.

— Благодарю вас за внимание, но вы могли бы пригласить его сюда, — ответил спокойно Элиас.

— Как же так? А вы?

— Альферес меня не узнал бы; в тот единственный раз, когда он меня видел, ему и невдомек было, что это я.

— Мне в голову не пришло! — вздохнул Ибарра, думая о Марии-Кларе. — Что вы хотели сказать мне?

Элиас огляделся по сторонам. Они уже отплыли далеко от берега. Солнце село, и так как в этих широтах сумерек почти не бывает, тотчас начал сгущаться мрак и засверкал диск полной луны.

— Сеньор, — заговорил Элиас, голос его звучал сурово, — я говорю с вами от имени сотен несчастных.

— Несчастных? Что это значит?

Элиас передал ему в нескольких словах свой разговор с предводителем тулисанов, умолчав о сомнениях старика и о его угрозах. Ибарра внимательно слушал, и когда Элиас закончил свой рассказ, воцарилось долгое молчание. Ибарра первый нарушил тишину.

— Итак, они хотят…

— Радикальных реформ — военной, церковной и судебной; иначе говоря, они просят, чтобы правительство глянуло на них материнским оком.

— В чем должны состоять эти реформы?

— Ну, например, в большем уважении человеческого достоинства, большей свободе личности, ограничении власти военных и их привилегий, которыми они часто злоупотребляют.

— Элиас, — ответил юноша, — я не знаю, кто вы, но догадываюсь, что не простой крестьянин; вы мыслите и действуете иначе, чем другие. Вы меня поймете, если я скажу вам следующее: нынешнее положение дел оставляет желать лучшего, но если оно изменится, будет еще хуже. Я мог бы заставить заговорить об этом моих друзей в Мадриде, заплатив им, мог бы сам побеседовать с генерал-губернатором, но и те ничего не добьются, и у этого нет достаточной власти, чтобы вводить подобные новшества. Да и я не сделаю ни шага в этом направлении, ибо прекрасно понимаю, что хотя эти институты и имеют недостатки, они все же необходимы; это, что называется, неизбежное зло.

Элиас, пораженный, поднял голову и с изумлением посмотрел на Ибарру.

— Вы тоже верите в неизбежное зло, сеньор? — спросил он слегка дрогнувшим голосом. — Верите, что путь к добру ведет через зло?

— Я верю в это, как в сильно действующее средство, к которому мы прибегаем, когда хотим излечиться от болезни. Наша страна — это организм, страдающий тяжким недугом, и чтобы избавиться от него, правительство вынуждено применять средства суровые и, если угодно, жестокие, но полезные и необходимые.

— Плох тот врач, сеньор, который старается только облегчить приступы и заглушить боль, не стремясь выявить причину зла, или тот, кто, зная причину, боится устранить ее. У жандармов одна цель: подавление «преступных» вспышек силой и террором; но цель эта достигается лишь от случая к случаю. Надо помнить, что общество может поступать сурово со своими членами только в том случае, если оно предоставляет им необходимые условия для нравственного совершенствования. Но в нашей стране, по сути, нет общества, ибо народ и правительство не составляют единого целого, и нашему правительству надлежит быть снисходительным не только потому, что человек нуждается в снисхождении, но и потому, что здешний житель, лишенный заботы и внимания со стороны правителей, не может в полной мере отвечать за свои поступки, ибо недостаточно развит. Кроме того, — я продолжу ваше сравнение, — методы, применяемые для лечения недугов нашей страны, пагубно влияют на здоровые части организма, понижая их жизнедеятельность. Не разумнее ли укреплять больной организм, отказавшись от сильно действующего лекарства.