Великое кочевье - Афанасий Коптелов

Макрида Ивановна вскрикнула и закрыла лицо руками.

— Пугаться не надо, — услышала она голос Яманай.

Открыв глаза, увидела, что рядом с ней в самом деле стоит ее молодая подруга.

— Тьфу, неладная девчонка! Напугала меня до смерти.

— Много думать — худо: голова туман будет.

— Да знаю, знаю… Только с сердцем совладать не могу.

Макрида Ивановна обняла девушку за плечи.

— Пойдем-ко, родненькая, домой… И языку дай покой. Я в горах разговаривать непривычная.

Они шли молча. Вдали показалась школа, похожая на новый улей. Макрида Ивановна ясно представила себе тот день, когда откроются ясли. Две комнаты заставлены кроватками, все крашеные, на всех — белоснежные простыни, одеяльца; в третьей комнате — низкий длинный стол, а кругом улыбающиеся, довольные мордочки; в глазах каждого — капля солнца. Такие ясли она видела в городе, когда была на съезде Советов. Вот они идут на прогулку. Дети — вереницей, по двое, взявшись за руки. Впереди — Яманай, а позади она сама, как гусыня.

«Может, глядя на них, забуду о своем горе», — утешала себя Макрида Ивановна.

2

Маланья Ивановна не удержалась, чтобы в первый же вечер не посмотреть землю под огороды; глянув на участок, сказала, как расположит гряды и где протопчет дорожки к реке, чтобы носить воду для поливки.

— Воду мы тебе проведем, — пообещал Миликей Никандрович. — Вон повыше того камня начнем арык…

В поселок возвращались по берегу реки, смотрели на пенистые струи, слушали шум воды. Миновав первые аилы, оказались в небольшой излучине, где земля ровная и чистая, без валунов и деревьев. Только на мыске стоял могучий кедр. Лунные лучи терялись в густой хвое, как в войлоке. Приятно пахло смолкой.

— На таком веселом месте — и никто не поселился! — удивилась Маланья Ивановна.

— Тебе глянется?

— Такая красота и во сне не всегда приснится!.. И никого тут нет. А я слышала, что алтайцы любят жить на берегу возле таких деревьев.

— Для нас с тобой дружки место берегли.

— Что ты говоришь?! — Маланья Ивановна повернулась лицом к мужу. — Теперь я понимаю: ты сговорился с Евграфом. Не отпирайся.

— Знать ничего не знаю, ведать не ведаю, — засмеялся Миликей.

— Ну-у! Евграф не говорил бы так прямо.

— А что он говорил?

— Раньше все жалел, что отпустил тебя. А тут сразу переменился. «Погляди, говорит, Ивановна. Ежели там поглянется — дом ваш в один день перевезем».

— Вон как!.. Ну, а ты что на это молвила?

— Что я могла сказать? Я не знаю, какие у тебя думки.

— Знаешь: пятиться не умею. Завсегда иду вперед. Когда воз на крутом подъеме, останавливаться нельзя, надо тянуть до перевала.

Они пошли к кедру, постояли на бережке и опять направились на середину лужайки.

— Здесь и ограда не нужна, — заговорила Маланья Ивановна. — В узком месте излучины поставить ворота — от берега до берега запрут.

— Надо бить грача сгоряча, — сказал Миликей Никандрович. — Обещался Евграф дом перевезти. Отпишу ему: пусть денька через три подводы и людей наряжает. А ты пивца свари.

— Дай маленько опомниться.

— Ну ладно, в воскресенье.

3

Охлупнев торопился перевезти дом, боясь, что жена может передумать и отказаться от переселения в алтайский колхоз. Он забыл, что на воскресенье назначено собрание с вопросом об Утишке, и в письме к Черепухину назвал этот день. Когда Борлай напомнил о собрании, Миликей Никандрович смущенно почесал бороду.

Не желая огорчить друга, Токушев сказал:

— Ничего, проведем собрание в понедельник. Уговорим товарища Копосова погостить у нас… Задумал переселяться — не откладывай.

В субботу в сопровождении нескольких алтайцев Охлупнев выехал в «Искру», чтобы не торопясь разобрать крышу и все приготовить к перевозке. На половине дороги он встретился с Копосовым. Секретарь аймачного комитета партии, узнав о перемене, строго заметил:

— Не дело, товарищи. Не дело. — И принялся втолковывать: — Вы посмотрите, что получается: завтра народ соберется твое новоселье праздновать. На правах колхозника и Утишка может прийти. И, как говорится, всю обедню испортит.

— Понятно, все от моей оплошки. — Миликей Никандрович хлопнул правой рукой по коленке. — Надо было, гром его расшиби, Утишку раньше выгнать!

Потянув за повод, он повернул коня.

— Нет, ты, поезжай своей дорогой, — сказал Копосов, там уже тебя ждут, а товарищи вернутся со мной. Собрание проведем сегодня.

Охлупнев ехал, опустив голову.

«Давно бы надо с этого волка сдернуть овечью шкуру. Прохлопали. А теперь стыдно Федору Семеновичу в глаза смотреть», — огорченно думал он.

Оглянувшись, Миликей Никандрович увидел, что один из алтайцев, которых Копосов позвал с собой, мчится в колхоз. Посыльный! Спешит сказать Токушевым, чтобы сзывали людей на собрание. Жаль, что оно состоится без него, Миликея Охлупнева!

* * *

Собрание открылось на лужайке возле сельсовета. Люди расположились на земле. Утишка осторожно присел позади всех.

Сенюш, избранный председателем, сидел на верхней ступеньке крыльца, по одну сторону его — Аргачи с бумагой для протокола, по другую — Копосов.

Солнце спускалось за хребет, и сопки отбрасывали в долину длинные тени. Утишка сидел спиной к закату. Его лицо, сливаясь с плюшевой оторочкой шубы, казалось черным.

Борлай напомнил колхозникам о всех проделках Утишки. Жил он всегда по указке Сапога и сейчас тайком его волю выполняет. Сам стал кулаком. Работников завел, притесняет их. Какой он колхозник, всю артель мутит!

Выслушав обвинения, Утишка вздохнул с облегчением: председатель не упомянул и половины того, что он натворил. Самое главное, не было обвинения в смерти Карамчи.

«Как мне вести себя? Может, сказать, что Сапог попутал? Исправлюсь, мол, все сделаю, что велите… Нет, сейчас уже не поверят. Это все Копосов распознал. Не лучше ли уйти с собрания, пока не поздно?» — мелькали беспокойные мысли.

Федор Семенович встал.

— Я вам напомню, товарищи, алтайскую сказку про жеребенка и волка: «В один ясный солнечный день жеребенок приотстал от табуна. Видит, на лугу валяется кто-то серый. На зайца не походит. На козленка не походит. Кто там такой? Интересно взглянуть. Жеребенок побежал туда, с каждым шагом все дальше и дальше отходя от табуна. А волк поджидает его. Подошел жеребенок совсем близко. Волк вскочил, прыгнул и вцепился ему зубами в горло…» — Повысив голос, Копосов продолжал: — Вот так действовал Утишка. Вы его, этого волка, даже пустили в свой табун. А мы недосмотрели, не помогли сразу разобраться и выгнать вон. Надо сделать это сейчас.

— Правильно, товарищ Копосов!

— Гнать его! — кричали алтайцы, сжимая кулаки.

Утишка поднялся и пошагал в сторону леса. Иногда он останавливался и, не оглядываясь, прислушивался: его никто не преследовал.

Густая тень, отбрасываемая сопкой, быстро передвигалась в долину. Вскоре Утишка оказался за ее чертой и исчез в темноте.

Указав в ту сторону, Копосов предупредил:

— Посматривайте за каждым его шагом. Будьте настороже. Мы вас поддержим. Партия с вами — против кулаков и подкулачников, против баев. Мы не обороняемся, а наступаем, и мы победим.

4

Длинной вереницей двигался обоз. На возах с бревнами, плахами и тесом сидели старые приятели Охлупнева по «Искре». Вихрастый парень, Ваня Черепухин, племянник Евграфа Герасимовича, играл «Подгорную». Сам Евграф Черепухин ехал верхом на гнедом иноходце и говорил своему спутнику:

— Теперь уж насовсем, Миликей… Жалко мне с тобой расставаться — а что поделаешь? Надо.

— Надо, Евграф… В гости будете приезжать, помогать как шефы.

— Об чем разговор! Перед партией слово дали. — Указав черенком плетки на переднюю телегу, Черепухин сообщил: — В подарок вам идет. По решению правления выделили.

— Спасибо.

— Ты приглядись к ней, она еще совсем новенькая, на железном ходу.

— Образчиком будет. Кузница у нас есть, а за кузнеца я сам ответствую.

Подводы разгружались в излучине реки. Там уже были приготовлены камни под углы и мох для пазов. На кладку бревен каждой стены встало по нескольку человек, и еще остались люди, чтобы настилать пол, ставить косяки, навешивать двери и наличники. Черепухин вызвался «сбить» из глины печь.

— Уж я тебе, Ивановна, такую жаркую сколочу, что век будешь поминать меня добрым словом, — сказал он.

Копосов тоже не оставался без дела — то подсыпал глины, то укреплял опечины.

Даже бывалые люди, знающие великую силу слаженной дружной работы, были поражены, с какой быстротой подымался и рос дом Миликея Охлупнева. Солнце едва успело коснуться острой вершины самой высокой горы, а кирпичная труба уже была выведена над крышей, и Черепухин внес в дом охапку стружек.