Рожденная революцией - Алексей Нагорный

– Откуда знаешь? – удивился Коля.

– В такой организации работаю, должен все знать, – снова улыбнулся Банников. – Вот он, Смольный, приехали.

– Спасибо, друг, – поблагодарил Коля. – Если когда-нибудь буду нужен – звони. Всегда помогу.

– Не за что. – Банников переключил скорость. – А за предложение – спасибо. Я запомню.

«Газик» уехал. Через минуту Коля уже входил в кабинет Сергеева.

Он не видел Сергеева года три с лишним и поразился резкой перемене во внешнем облике Степана Петровича. Сергеев стал совсем седым. Коротко подстриженная борода тоже стала совсем белой. На лбу и у носа пролегли резкие складки. Глаза смотрели устало и словно немного выцвели.

– Вы же не курили? – удивился Коля.

Сергеев погасил спичку:

– А теперь курю. Рассказывай.

Он слушал, не перебивая. Когда Коля закончил, долго молчал.

– Значит, Родькин врет. Клепает на себя. И Акимов врет. Клепает на Родькина. Зачем?

– Если бы у меня был ответ, – вздохнул Коля.

– Давай подумаем, – сказал Сергеев. – О том, что Слайковский получил деньги, знал весь завод. Слайковский всю жизнь ходил с завода одним путем – мимо «Каира». Мог кто-нибудь, зная это и имея сведения о деньгах, подстеречь и ограбить Слайковского?

– Я рассуждал так же.

– Тогда чем ты объясняешь присутствие на месте преступления Родькина? – спросил Сергеев. – Случайностью?

– Либо это случайность, которой воспользовались преступники, либо это подстроено.

– Подстроено? – протянул Сергеев. – Без имен и фактов нам никто не поверит, Коля.

– Я еще вот о чем думаю, – сказал Коля. – Соловьев встречался с Седым. Помните Седого?

Сергеев кивнул.

– Это раз, – продолжал Коля. – Седой был замечен около «Каира». Это два. А в «Каире» работает швейцар, к которому прибежал Родькин с ножом в руке.

– А Родькин Седого знает? – спросил Сергеев.

– Говорит, что нет, но объективных данных мы не имеем.

– Ясно, что ничего не ясно, – вздохнул Сергеев. – То, что Кузьмичев настаивает на передаче дела в прокуратуру, мне понятно. Раз передано – значит, раскрыто и можно рассчитывать на награду. Ты получил «Почетного чекиста»?

– Еще нет, но приказ подписан.

– Ну вот, – обрадовался Сергеев. – А Кузьмичев тоже хочет!

– Я же вижу – он не верит в то, что Родькин убийца! – сказал Коля. – Степан Петрович, поймите вы: Родькин – бывший вор, правильно! Но он, кроме этого, еще и гражданин СССР, елки-палки! Мы обязаны его защитить, как всякого другого!

– Что ты горячишься, – улыбнулся Сергеев. – Я разве спорю? Была бы моя воля – я такого, как Кузьмичев, на пушечный выстрел к органам не подпустил. Но в данном случае к моему мнению не прислушались. Нужны доказательства, Коля. Эмоции ничего не доказывают, даже если мы и правы.

– Я найду эти доказательства!

– Найди, – Сергеев поколебался мгновение и продолжал: – Тебе, моему товарищу и другу, я могу сказать: Кузьмичев – хуже врага! Врага можно рано или поздно изобличить и обезвредить! А Кузьмичев – наш случайный попутчик, Коля. К сожалению, сейчас становится ясно, что их у нас не так уж и мало, как можно было думать. Трудное сейчас время.

– Ничего. – Коля сжал губы. – Придет и другое время, я знаю.

– Придет, – сказал Сергеев. – Мы должны в это верить и должны работать для этого. Задержи дело еще на сутки, я позвоню начальнику управления.

Коля вышел из Смольного и вдруг почувствовал себя смертельно уставшим. Не хотелось ни стоять, ни идти, ни думать. «Лечь бы сейчас посреди улицы, – вяло подумал он. – И пусть подобрала бы „скорая“, в больницу отвезла. А там тишина, покой. Ни тебе Кузьмичева, ни тебе проблем. Отдыхай и пей компот».

Нужно было возвращаться на работу, но Коля вышел из автобуса и свернул на Моховую, а потом на Пестеля – решил забежать домой. Маша и Генка неожиданно оказались дома. Генка радостно повис на шее отца, сказал, с гордостью показывая огромный синяк под глазом:

– Отметь в приказе, батя. Была схватка с «урками».

– Ты думаешь, о чем говоришь? – рассердился Коля. – Эх, Гена, Гена. Сколько раз я тебе говорил – не всякие фантазии хороши. Ты опять взбудоражил весь класс? Когда завуч придет?

– Уже приходил, – на ходу бросила Маша. – Его исключают.

– Ну и пусть исключают! – крикнул Генка. – Я страдаю за справедливость!

– Расскажи. – Коля сел к столу.

– Класс разделился, – сообщил Генка. – Я организовал своих, мы решили поступить в бригадмил. А Жуковский говорит: «гадов давить надо!» Ну и подначил своих, они себя «урками» стали звать… После уроков мы им дали…

– А они вам? – Коля невольно улыбнулся.

– И они нам, – хмуро сказал Генка. – За них Осьмушкин, а у него кулаки по пуду.

Маша молча слушала разговор. Она уже знала, как поступит Коля, предвидела реакцию Генки и заранее огорчалась, потому что мир и покой в семье должны были вот-вот уступить место взаимной неприязни и обидам. «Он накажет Генку, – думала Маша. – И будет прав, иначе нельзя, но как же мало в наших руках средств и способов воспитания. А может быть, мы просто неизобретательны?» Ее мысли прервал Коля.

– Вот что, друг, – сказал он Генке. – Ты уже взрослый, и я могу тебе сказать откровенно, как своему товарищу… – Коля задумался, видно было, что ему нелегко начинать этот разговор. – Вот ты разделил класс на «наших» и «не наших». В результате произошла драка. Понятно. Иначе не могло и быть. А ты подумал, что урки ваши – это ведь такие же пацаны, как вы, и родители у них за Советскую власть, и они сами… А ты, выходит, толкнул их к преступникам, обидел?

– Батя, так вышло… – Генка отвел глаза.

– Плохо вышло. Привыкнешь сейчас людей дерьмом считать – как же будешь работать у нас? Прости за громкие слова – у нас первая заповедь – человек! Иначе зачем мы? Глупая получилась игра.

– Я тебя понял, батя. – Генка остановился в дверях. – Ненавижу нотации, но ты сказал по делу. – Генка ушел.

Маша проводила его взглядом:

– Как я устала… Как я устала…

– Я сегодня посреди улицы лечь хотел, – признался Коля. – Я бы, конечно, не лег, ясно. – Он улыбнулся. – Но мысль была, и это плохо. Я тебе вот что скажу: внутренне, морально, что ли, мы не были готовы к тому, что сейчас происходит. Скажи мне кто, что так будет, – я бы его лютым врагом Советской власти назвал. Боюсь, мы не понимали: неизведанные дороги – неизведанные опасности. Не знаю, как ты, а я представлял себе все слишком прямолинейно и красиво. А вот получились издержки – сразу стало не то.

– Ты прав. Мне тоже хочется на все плюнуть и уехать в тихое место, – призналась Маша. – Все время идти «сквозь револьверный лай» – это трудно, Коля.

– А что, – Коля улыбнулся. – Свернем с дороги на тропинку. Тихую такую. Дом купим, курей разведем. Свежие яйца по утрам – полезнейшая штука! Только Генка. Он нас не поймет. Но ведь своя рубашка – ближе к телу.

– Не юродствуй, – обиделась Маша. – Надолго ли нас хватит? Ты об этом подумай.

– На сколько хватит, – отрезал Коля. – Я в партию вступил не для того, чтобы чины и должности получать. Я верю в наше дело, несмотря ни на что. Знаешь, как Багрицкий написал? «Осыпался, отболев, скарлатинозною шелухой мир, окружавший нас…»

– Он и другое написал, – сказала Маша. – «Мы ржавые листья на ржавых дубах». Не помнишь?

Коля обнял ее:

– Я все помню, Маша. Ты прости за пафос, не на митинге мы. Но ведь «нас водила молодость в сабельный поход»? Водила, друг ты мой, а это забыть нельзя!

– Нельзя, – послушно повторила она. – Но иногда становится так трудно и так больно за все. И за всех.

– Будем жить, Маша, – сказал он тихо. – А уж если мы живем – значит, не сдаемся!

В кабинете его уже ждала сияющая Маруська.

– Седой и Соловьев, представляешь, – она торжествующе посмотрела на Колю, – сидели в одном лагере! Ларчик-то просто открывался! Я приказала доставить Соловьева к нам.

– Пусть ведут.

Маруська позвонила в конвой, потом сказала:

– Послушай, может, возьмем Травкина к нам? У него, по-моему, талант.

– По-моему, тоже. Заготовь представление в кадры, я подпишу.

Привели Соловьева. Он мрачно сел на стул и уставился в стену.

– Вы утверждали, что незнакомы с бандитом по кличке Седой? – сказал Коля.

Лицо Соловьева покрылось красными пятнами.

– Утверждал, – нерешительно сказал он. – А что?

– Вот справка из лагеря, в котором вы отбывали наказание. Вы и Седой жили в одном бараке и даже нары у вас были рядом. Ознакомьтесь.

– Не надо. – Соловьев отвел руку Коли. – Вы должны понять меня. Седой не тот человек, который повторяет два раза. А один раз он мне уже сказал: «Шаг вправо, шаг влево – и ты спекся». Ладно. В лагере мы с ним не дружили. Он – бандит, весь лагерь держал. А я кто? Сявка… А после побега он ко мне зашел – узнал, что я на завод поступил. Говорит: дай мне дело на твоем заводе. Кассира дай. Ну – избил меня. Я ему и выложил про наш с Родькиным план: Слайковского на гоп-стоп взять… Он обрадовался. Все, говорит, беру на себя, а вы отойдите в сторону и не лезьте. Твое, говорит, дело известить меня, когда Слайковский деньги получит и с завода домой пойдет. Ну и личность его показать.