Падение Вавилона - Александр Афанасьев

Генерал попытался перевернуться на спину – но тело было слишком тяжелым. Внезапно он понял, что рот наполнен чем-то соленым, вязким, теплым.

О, Аллах…

Генерал вдруг увидел – в холле было темно, но он это увидел, что в комнате рядом с ним кто-то стоит, причем кто-то, кто обут не в тапочки, а в десантные сапоги. Он никогда не разрешал никому ходить по коллекционным коврам в десантных сапогах, требовал, чтобы все переобувались… даже Рамзан, когда приезжал к нему, переобулся…

И это было последней сознательной мыслью генерала.

Российская Федерация, Чечня

Грозный, район Черноречье

Утро 28 июля 2015 года

Иса Салманович Рзаев

Президентский кортеж – двадцать две машины, среди них выделялся черный, бронированный от пулемета и фугаса «Хаммер» военного спецзаказа – остановился в нескольких десятках метров от дома, дальше было не проехать, всю улицу заполонили машины, одних шестисотых было не меньше тридцати штук, все бронированные, иначе тут не покупают. Охранники, среди которых были как чеченцы из рода президента, так и прикомандированные офицеры группы А ФСБ РФ, мгновенно высадившись из машин, образовали два круга безопасности, внешний и внутренний, на полную мощность работали глушилки, никто не мог позвонить по мобильному телефону, никто не мог подойти к президенту даже на двадцать шагов. Из «Хаммера» вылез президент, в военной форме, которую он последнее время не надевал, с двумя пистолетами Стечкина в кожаных открытых кобурах, как у героя кинобоевика. «Стечкины» были не позолоченные, как обычно дарили, обычные, только с рукоятками из африканского черного дерева и надписью арабской вязью на рукоятке «Достаточно меня в расчете».

Охрана мгновенно окружила президента, в живом кольце он начал медленно продвигаться к воротам.

Гроб уже привезли, выставили почему-то, по русской традиции, во дворе на двух табуретках, похоронить надо было до захода солнца – успевали. Возле гроба толпился народ, перед президентской охраной безмолвно расступились…

Рамзан, чуть пополневший, как говорят русисты – заматеревший, со шрамом через все лицо, оставшимся после последнего покушения, шагнул к открытому гробу, какое-то время молча смотрел на мертвого соратника. Он выглядел больным, глаза лихорадочно блестели, скулы бугрились каменно. Постояв так немного, отдавая дань уважения человеку, который больше всех, не считая его отца и его самого, внес в строительство республики такой, какой она была сейчас, нефтяной столицы Кавказа, оазиса силы и спокойствия. Потом шагнул к сыну, стоящему рядом с гробом.

– Клянусь Аллахом… – негромко сказал он, – земля будет гореть под ногами убийц твоего отца. Клянусь Аллахом, что эти люди, кем бы они ни были, найдут свою смерть очень скоро, и смерть их будет нелегкой. Будь мужчиной.

– Спасибо, Рамзан-эфенди… – ответил Иса, – отец…

Президент Ичкерии молча ждал, пока Иса совладает с собой.

– Отец словно чувствовал. Он оставил вам послание, запечатанное. На столе.

– Где же оно? – спросил президент.

Иса достал небольшой конверт – в таком обычно отправляют письма – из внутреннего кармана черного пиджака, протянул президенту.

Президент был хитер. Умен. Агрессивен, когда надо, беспощаден к врагам и справедлив к друзьям. В хитросплетениях политики русистов он разбирался едва ли не лучше всех в России, если для республики надо было что-то получить – не было лоббиста лучше. Когда надо, он лгал, когда надо – предавал, когда надо – убивал, но никогда не изменял ни себе самому, ни памяти отца, ни бревну годекана, на котором сидят старики его рода, ни интересам нации, и поэтому, безусловно, оставался мужчиной в том понимании, в каком это слово бытует на Кавказе.

Президент был подозрителен, как травленый, битый, стреляный волк. Его отца взорвали на трибуне больше десяти лет назад, и он сам знал, что шансы его умереть в постели равны нулю. Он не желал такой смерти, потому что тот, кто желает умереть в постели, не мужчина – но и не приближал свою смерть, он предпочитал приближать смерть своих врагов. Он знал, что и в республике, и за ее пределами врагов очень, очень много, по-иному и не могло быть, потому что в республике каждый видит себя президентом и каждый тейп считает, что достоин править. Когда его тейп взошел на вершину власти – тем самым многие из остальных, из тех, кто власти лишились, автоматически сделались врагами. Он знал, что у него, лично у него много кровников, которые мечтают убить его так, как он убил их родственников. Он знал, что его смерти, как ничьей другой, желает Доку Умаров и те, кто стоит за ним – шейхи с Ближнего Востока, потому что им нужна Ичкерия-раб. Он знал это и предпринимал максимально возможные меры безопасности для себя, для своих родных – вместе с ним постоянно находились не меньше пятидесяти вооруженных до зубов мужчин его рода, прошедших специальную подготовку сначала на Полигоне, а потом и под Тверью, в особом учебном центре ФСБ. Но бронированный по седьмому классу защиты «Мерседес» и преданные люди отнюдь не гарантируют безопасности, в этом прекрасно убедился эмир Хаттаб. Президент протянул руку – и вспомнил, как они с Салманом Магомедовичем смотрели пленку, перехваченную у боевиков – пленку, где было заснято предание кровавого эмира земле. Точно такой же конверт сейчас протягивали ему… но ведь тогда этим занимался генерал Рзаев, и именно за это его и убили. Ни Шамиль, ни кто-либо другой не так умен, как генерал Рзаев, все, на что хватает их скудных умов, – это подослать шахида или устроить засаду на дороге.

Президент задержал руку, испытующе глянул в глаза младшего Рзаева, но не увидел там ничего, кроме скорби по погибшему отцу. Рамзан взял конверт, по-прежнему глядя в глаза молодого человека, начал распечатывать – готовый бросить конверт на пол, как готовую ужалить змею, лишь только в глазах младшего Рзаева промелькнет хоть искра злобного торжества. Но ничего не было, сильные пальцы президента разорвали дрянную бумагу конверта, он опустил глаза и увидел только два слова, два простых слова по-русски, напечатанные на белой бумаге для лазерного принтера, два слова, говорящие все. Он поднял глаза от бумажки и посмотрел на младшего Рзаева, чьи глаза теперь светились изнутри именно тем самым, злобным и жестоким выражением, какое бывает у фанатиков, долго шедших к своей цели и наконец-то добившихся ее. Когда на базу в Центорое напали – он был там, лично принимал участие в бою, и потом, когда они подошли к пятнадцатилетнему пацану, чеченцу с оторванной ногой, катающемуся в собственных кишках, президент спросил, зачем он пришел сюда. Пацан улыбнулся – его зубы были красными от крови, крови тогда было море – и сказал: «Видишь мою ногу? Она уже у Аллаха».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});