Воспоминания дипломата - Николай Новиков

Субботний вечер и воскресенье я провел в кругу семьи на александрийской даче посольства.

В понедельник утром я выехал в Каир, весь день занимался в посольстве текущими делами, давал наставления Д. С. Солоду, которого оставлял на время своего отсутствия поверенным в делах, а вечером сел в поезд, идущий до Хайфы, в Палестине. В Хайфе меня должен был встретить Наим Антаки и на машине доставить в Дамаск.

Меня сопровождали недавно прибывший из Москвы первый секретарь посольства Павел Матвеевич Днепров и атташе Георгий Семенович Матвеев. Днепров сносно говорил по-французски и мог быть полезен в повседневных сношениях с сирийским МИД, а также в ведении дипломатической переписки. Матвеев был необходим для поддержания шифрованной связи с Москвой. Весь его «шифровальный отдел» умещался в кожаном портфеле, с которым он не расставался ни на минуту. И это в течение сорока суток нашей непредвиденно затянувшейся миссии!

С «конспирацией» дело обстояло так. Сотрудникам посольства я дал наказ отвечать всем, кто будет спрашивать обо мне, что я в отъезде, не вдаваясь ни в какие подробности. Это касалось членов дипкорпуса, журналистов и каирских знакомых. Но статс-секретарю египетского МИД Салахэддин-бею я по телефону сообщил, что еду на несколько дней в Сирию, не разъясняя, конечно, цели поездки. Дипломатический представитель не может покинуть страну тайком, словно какой-нибудь контрабандист. Знало о моей поездке и английское посольство: ведь это через него я получал разрешение английских военных властей на проезд через Палестину. Таким образом, «конспиративной» для этих инстанций была лишь цель моей миссии – в том ограниченном смысле, о котором сказано выше. Но любопытно, что ни одна из этих осведомленных инстанций не проронила о моей поездке и слова падкой на подобные новости прессе. В результате опубликованное впоследствии официальное коммюнике о переговорах в Дамаске оказалось для нее абсолютной неожиданностью.

Утром следующего дня мы приехали в Хайфу – одну из баз британского флота в Восточном Средиземноморье. До войны порт играл значительную роль и во внешней торговле Палестины. Сейчас мирная коммерция замерла. Это тотчас становилось ясным даже при поверхностном взгляде на портовые причалы, где торговые суда насчитывались единицами, притом, видимо, и они использовались для военных перевозок.

Едва поезд застыл у перрона, как в купе у нас очутился приветливо улыбающийся Наим Антаки. Наши вещи были доставлены на привокзальную площадь и погружены в багажник потрепанного шестиместного лимузина. Меня сильно подмывало проехаться по всей Хайфе, но дело призывало нас в Дамаск. Все же краешком глаза мы город увидели – сначала по дороге в ресторан, где скромно позавтракали, а потом выбираясь на шоссе, ведущее к сирийской границе.

В погранпункте в долине реки Иордан всю заботу о формальностях взял на себя наш высокопоставленный гид. Он разделался с ними еще до того, как я и мои спутники, выйдя и машины, успели размять затекшие в пути ноги.

До Дамаска еще предстояло проехать 90 километров.

Часов в пять вечера наш лимузин подкатил к отелю «Омейяды», вполне современному и комфортабельному. Тут Наим Антаки простился с нами, сдав нас с рук на руки представителю Протокольного отдела МИД, молодому человеку по имени Хуссейн Марраш. Тот отвел нас, минуя портье, в забронированные для нас номера, смущенно извиняясь за то, что нам не воздаются почести, полагающиеся посланцам иностранного правительства.

Мы заняли два номера из трех, забронированных для нас. В одном поселились вместе Днепров и Матвеев – ради пущей безопасности «шифровального отдела», другой, двухкомнатный, занял я: он должен был служить мне и жильем, и рабочим кабинетом. Хуссейн Марраш пожелал нам приятно отдохнуть, сообщил, что утром мне предстоит встреча с Джемилем Мардам-беем, и откланялся. После его ухода мы старательно смыли с себя слой дорожной пыли, переоделись и втроем пообедали у меня в номере.

Вечером нас, естественно, тянуло прогуляться по знаменитому древнему городу, но мы помнили о просьбе Марраша не делать этого во имя соблюдения инкогнито. Поэтому мы довольствовались тем, что полюбовались тускло освещенной центральной частью города из окна отеля, расположенного вблизи площади Мучеников. Названа она была так в честь сирийских патриотов, которые во время первой мировой войны подняли восстание против турецкого владычества, за что и были казнены на этой площади турками.

Утром 12 июля я просмотрел местные и бейрутские газеты (на французском языке) и не нашел в них ни строчки о нашем приезде – ни в политических репортажах, ни в разделе светской хроники. Заботы правительства о конспирации увенчались успехом.

Моя встреча с Джемилем Мардам-беем произошла не в МИД, как я ожидал, а в каком-то солидном особняке европейской архитектуры. Я так и не узнал, был ли этот особняк обитаем или служил для каких-нибудь иных целей, например для протокольных приемов. Во всяком случае, я видел там только привратника, открывшего мне и Хуссейну Маррашу массивную входную дверь, и Джемиля Мардам-бея, дожидавшегося меня в гостиной.

Сирийскому министру иностранных дел было уже за пятьдесят, но выглядел он очень моложаво. После взаимных приветствий и любезных расспросов Мардам-бея о том, как прошло наше путешествие и хорошо ли мы устроены в отеле, Хуссейн Марраш оставил нас наедине. Начался деловой разговор.

По просьбе министра я разъяснил ему положительную позицию Советского правительства по вопросу об установлении дипломатических отношений между СССР и Сирией. При этом я особо подчеркнул, что отношения устанавливаются на общепринятой международно-правовой основе, с признанием полного равенства обеих сторон. Сделал я это, казалось бы, само собою разумеющееся разъяснение для того, чтобы устранить возможные опасения Мардам-бея. Ведь я не исключал, что ему и его коллегам по кабинету министров, не раз испытавшим на собственной шкуре все коварство политики «великих» империалистических держав, было свойственно некоторое недоверие и к новому для Сирии международному партнеру, к Советскому Союзу, чья политика, как известно, слишком часто искажается враждебными нам кругами.

Когда я высказался, министр заявил, что согласие Советского правительства – это очень значительный фактор независимого существования Сирии, что уже первоначальное сообщение Найма Антаки вызвало огромное воодушевление у ее руководителей. Дело теперь за официальным оформлением отношений между двумя нашими странами.

– Вот мое письмо на имя господина Молотова, – сказал он. – Прошу вас ознакомиться с ним и высказать свое мнение.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});