Все о внешней разведке - Александр Колпакиди

Большое влияние на формирование характера и ми­ровоззрения юного Понтекорво оказал его отец, которо­го отличало стремление к справедливости. Понтекорво всю жизнь относился к отцу с любовью и уважением. А в своих автобиографических заметках вспоминает о следу­ющем случае:

«Мой отец очень уважал некоего человека по имени Данило,, рабочего, который работал на заводе Понте­корво и который в начале фашизма организовал забас­товку. В связи с этим к моему отцу пришел чиновник (человек, впоследствии ставший министром внутренних дел Республики Сало) — Гуидо Буффарини Гуиди, — ко­торый хотел узнать имена зачинщиков забастовки. На отказ моего отца быть шпионом Буффарини вызвал его на дуэль (которая, к счастью, не состоялась). Этот эпи­зод с дуэлью очень нас развеселил и еще более укрепил наше уважение к отцу»[111].

В школе Понтекорво учился хорошо, но особыми успехами не блистал. Главным его увлечением в ту пору был теннис. Любовь к этому виду спорта он пронес через всю жизнь и считал себя настоящим его знатоком. В 1929 году после окончания школы Понтекорво поступил на инженерный факультет университета города Пизы. Там он проучился два года. И хотя, по словам самого Понтекорво, у него «были приличные отметки, после второго курса он решил оставить инженерные науки и перейти на третий курс физического факультета». При­чиной такого решения, как это ни странно, оказалась нелюбовь Понтекорво к черчению. Брат Понтекорво Гвидо, узнав о его решении, одобрительно заявил: «Физика! Значит, тебе придется ехать в Рим. Там находятся Ферми и Разетти!»

Приняв решение изучать физику, Понтекорво в 1931 году отправился в Рим для поступления в Римский университет. Там он обратился к работавшему вместе с Ферми Разетти, в свое время учившемуся в университете в Пизе и хорошо знавшему семью Понтекорво. В автобио­графии Понтекорво так описывает этот эпизод своей жизни:

«Я поехал в Рим, где Ферми и Разетти устроили мне неофициальный экзамен. После экзамена, во время ко­торого я, очевидно, показал весьма посредственные зна­ния, Ферми высказал некоторые замечания, которые определили выбор моей профессии и которые стоит здесь привести: «Физика одна, но, по несчастью, сегодня фи­зики делятся на две категории — теоретиков и экспери­ментаторов. Если теоретик не обладает исключительны­ми способностями, то его работа лишена смысла. Что же касается экспериментальной физики, здесь существует возможность полезной работы, даже если человек обла­дает средними способностями»[112].

Таким образом, Понтекорво поступил на. третий курс физико-математического факультета Римского университета, причем подразумевалось, что в будущем он должен заниматься исследованиями эксперименталь­ного направления. Это оказалось самым важным собы­тием в его научной жизни. С 1931 по 1936 год он сначала как студент, а потом как сотрудник работал в группе, руководимой Ферми, в которую входили Разетти, Амальди, Сегре и другие известные итальянские физи­ки. По словам Понтекорво, Ферми не только обучал физике своих учеников, но и своим личным примером передавал свою глубокую страсть к этой науке, в кото­рой он прежде всего любил и подчеркивал простоту. «У Ферми, — вспоминал Понтекорво, — я научился прези­рать научный авантюризм и субъективизм, не одобрять атмосферу «охоты за открытиями», царящую в некото­рых исследовательских институтах, и относиться с ан­типатией к тем, кто в физике усложняет дела, вместо того чтобы их упрощать. Те, кому посчастливилось за­ниматься исследованиями вместе с Ферми и работать под его руководством, всегда вспоминают его как не­погрешимого «папу» физиков, как его называли все со­трудники института»[113].

В 1933 году в возрасте двадцати лет Понтекорво защи­тил диплом и стал ассистентом профессора Орто Марио Корбино. В это время он принимал участие в экспери­ментальных исследованиях Ферми и его группы, в част­ности в открытии медленных нейтронов. Эти исследова­ния открыли дорогу известным практическим примене­ниям нейтронов (ядерной энергии, изотопам в медици­не и, разумеется, в военных целях).

Как вспоминает Понтекорво, «последствия этих ис­следований для некоторых членов группы Ферми оказа­лись следующие: они принесли Нобелевскую премию

Ферми, определенная слава досталась даже младшему участнику группы, все получили патент на изобретение, который спустя много лет был продан правительству Соединенных Штатов Америки за внушительную сумму, давно уже выплаченную изобретателям (всем, кроме меня), мне была присуждена премия министерства на­ционального образования, благодаря которой я поехал в 1936 г. в Париж работать с Ф. Жолио-Кюри»[114].

В Институте радия, а потом в Коллеж де Франс Понтекорво заинтересовался ядерной изомерией, над которой работал практически в одиночку (но пользуясь ценными советами своего второго учителя Ф. Жолио-Кюри), движимый некоторыми своими теоретическими идеями. Он предсказал существование стабильных (отно­сительно бета-радиоактивности) ядерных изомеров и эк­спериментально нашел в 1938 году первый пример: кад­мий, возбужденный быстрыми нейтронами. Он также предсказал, что переходы между изомерами должны, в общем, иметь очень большие коэффициенты внутренней конверсии, и независимо, но несколько раньше Г. Сиборга и Э. Сегре, занялся поиском и в 1938 году нашел на примере родия радиоактивные ядра нового типа. На­конец, совместно с А. Лазардом ему в 1938 году удалось получить бета-стабильные изомеры путем облучения ста­бильных ядер непрерывным спектром рентгеновского излучения высокой энергий.

Ф.Жолио-Кюри очень понравился эффект, откры­тый Понтекорво, и он назвал его «ядерной фосфорес­ценцией». Понтекорво послал свою работу, посвящен­ную «фосфоресценции», Ферми, которому не было свой­ственно выражать излишнюю похвалу. Но в данном слу­чае он прислал Понтекорво поздравление с «отличным результатом исследования». Это доставило Понтекорво откровенную радость, поскольку он был убежден, что Ферми, который в Риме называл его «большим чемпио­ном», прислушивался к нему только как к эксперту по теннису. Вскоре за исследование изомерии Понтекорво получил премию Кюри — Карнеги.

В 1938 году Понтекорво женился на шведке Мариан­не Нордблом, невысокой светловолосой девушке. Через год у них родился первенец, которого они назвали Джиль. Позднее в США у Понтекорво родились еще двое сыно­вей — Тито и Антонио.

10 мая 1940 года немецкие войска начали стремитель­ное наступление на Западном фронте. В результате армии союзников были разгромлены, и 14 июня передовые ча­сти вермахта вступили в Париж. Понтекорво оставался в столице Франции до самого последнего момента. На ве­лосипеде ему удалось пробраться на юг страны, где он встретился с женой, проделавшей этот путь по железной дороге. Из Франции Понтекорво с семьей перебрался в Испанию, а затем в Португалию. В Лиссабоне они сели на пароход, отплывавший в Америку, и 20 августа 1940 года сошли на берег в Нью-Йорке.

Оказавшись в США, Понтекорво устроился на рабо­ту руководителем научного отдела в одну частную геоло­гическую фирму, находившуюся в городе Тулсе (Оклахо­ма). Там в течение двух лет он занимался реализацией геофизического метода зондирования нефтяных скважин, так называемого метода нейтронного каротажа, который до сих пор применяется в нефтяной промышленности. Однако денег Понтекорво заработал мало, и поэтому, когда в конце 1942 года ему предложили принять участие в «Манхэттенском проекте», он ответил согласием.

В начале 1943 года Понтекорво приехал в Канаду, где начал работать в Монреальской лаборатории в рамках англо-канадского уранового проекта. Несколько позднее он был назначен научным руководителем физического проекта создания ядерного реактора типа NRX в лабора­тории в Чок-Ривере.

Теперь надо немного отвлечься и сказать о полити­ческих взглядах Понтекорво. Впрочем, лучше предоста­вить слово ему самому.

«Я придерживался левых политических убеждений, — писал Понтекорво в своей автобиографии. — С самого начала это было прежде всего связано с моей ненавис­тью к фашизму и, как я теперь думаю, с чувством спра­ведливости, привитым мне моим отцом. С середины 30-х годов вплоть до 70-х мои представления определялись категорией нелогичной, которую я сейчас называю «ре­лигией», каким-то видом «фанатичной веры» (которая уже отсутствует), гораздо более глубокой, чем культ ка­кой-либо одной личности...

Тогда, как и сегодня, я считал ужасно несправедли­вым и аморальным крайне враждебное отношение, ко­торое Запад развертывал в конце войны к Советскому Союзу, который за счет неслыханных жертв внес реша­ющий вклад в победу над нацизмом»[115].