Донецко-Криворожская республика: расстрелянная мечта - Владимир Корнилов

Правда, реализовать эту угрозу на практике было гораздо страшнее, чем объявить о ней. Харьков, находившийся в состоянии военной мобилизации, был наводнен людьми с оружием. Порой отличить грабителя от правоохранителя, наделенного некими официальными полномочиями, было невозможно. А потому в штаб Сановича звонили при первом появлении любого вооруженного отряда, даже если тот предъявлял какие — то ордера или мандаты[674]. На самом деле, сами бандиты с удовольствием использовали поддельные мандаты для совершения своих преступлений — в точности как описал Михаил Булгаков в «Белой гвардии», рассказывая об ограблении Василисы.

Таких эпизодов было множество. Харьковский совет вынужден был констатировать: «За последнее время в Харькове и губернии различные организации производят обыски и реквизиции, а также под видом реквизиции неизвестно под чьим ведением состоящими вооруженными отрядами производятся грабежи. Часто происходят столкновения, с одной стороны, делающими обыски и реквизиции, а с другой — посланными патрулями». Во избежание путаницы Совет запретил незаконные обыски, установив централизованный порядок выдачи ордеров. Правда, этот порядок не защищал обывателей от грабителей с поддельными ордерами, производство которых было поставлено на поток[675].

К примеру, бойцы Сановича 26 марта арестовали на Кладбищенской улице (ныне ул. Муранова) еще одного известного в Харькове грабителя Овчаровского, у которого был найден блокнот с печатями штаба по борьбе с контрреволюцией и несколько удостоверений, включая документы на право требования и на право ношения оружия. Было установлено, что Овчаровский раздавал своим коллегам различные мандаты штаба[676].

И судя по криминальным сводкам, те активно пользовались данными документами. 29 января квартира на ул. Михайловской, 23 была ограблена десятью людьми в солдатской и двумя в матросской форме, которые предъявили ордер на обыск от имени коменданта Войцеховского. В конце марта лично Санович с двумя помощниками на улице Чернышевской вступил в перестрелку с отрядом из шести людей в солдатской форме, которые пытались вымогать деньги у зажиточного горожанина. Устроив погоню со стрельбой в лучших традициях боевиков, Санович со товарищи настиг троих преступников на Мироносицкой улице и застрелил их. При убитых были найдены «грубо подделанные документы о личности»[677].

«На скомканном листке — четвертушке со штампом «Штаб І-го сичевого куреня» было написано химическим карандашом косо крупными каракулями:

«Предписуется зробить обыску жителя Василия Лисовича, по Алексеевскому спуску, дом № 13. За сопротивление карается расстрилом.

Начальник Штабу Проценко.

Адъютант Миклун.»

В левом нижнем углу стояла неразборчивая синяя печать»…

Михаил Булгаков «Белая гвардия»

Какие только документы не пускали грабители в дело! Начальник еврейского боевого отряда «Бунда» Лев Туркельтауб, к примеру, вынужден был 19 марта публично откреститься от обысков и арестов, которые якобы производились его отрядом, и предупредил, что грабители, пойманные с подложными документами «Бунда», будут «караться по всей строгости революционного закона, вплоть до расстрела»[678].

«Донецкий пролетарий» отмечал: «Обыватель уже осторожен и не верит самозваным отрядам с подложными мандатами и удостоверениями»[679]. Кто прибегал к помощи домовых охранных комитетов, кто — к Сановичу, а кто — и напрямую в правительство ДКР. К примеру, Василий Высочин, житель дома 43 по улице Нетеченской, умудрился вызвать представителей комиссаров Донецкой республики через прислугу, когда в его доме уже шел обыск — некие вооруженные люди пришли с ордером на изъятие 25 тысяч рублей, а в противном случае грозились хозяина дома немедленно отправить «на работы в Донецкие рудники»[680].

Иногда к помощи комиссаров ДКР для защиты от неких людей «с мандатами» вынуждены были прибегать и люди, наделенные немаленькими полномочиями. К примеру, в архиве сохранилась собственноручная записка Серго Орджоникидзе, написанная комиссару Донецкой республики С. Васильченко. В ней всемогущий представитель Ленина просит немедленно вмешаться в ситуацию вокруг занятия «какими — то лицами» помещения в здании банка на Вознесенской площади, дом 10, и не допустить реквизиции помещения у банковской структуры. По словам Орджоникидзе, эти «лица» прикрывали свои действия официальным разрешением некой «жилищной комиссии». Кто уполномочивал эту комиссию на вторжение в банк, осталось неизвестным[681].

Жалоба Орджоникидзе на имя наркома ДКР Васильченко

Все эти мнимые или реальные обыски и реквизиции совершались людьми, вооруженными до зубов. Оружие в Харькове и других городах Донецкой республики было ходовым товаром. Непосильной задачей для местных властей оказалось изъятие оружия у населения. Уже 20 февраля Главный штаб по борьбе с контрреволюцией (располагался на Садово — Куликовской, 7) издал приказ, которым объявлял холодное и огнестрельное оружие «достоянием народа» и велел до 25 февраля сдать означенное «достояние», грозя в противном случае 6–месячным тюремным заключением и штрафом до 10 тыс. рублей. Правда, через пару недель Кин уточнил этот приказ, запретив изъятие зарегистрированных в законном порядке охотничьих ружей[682].

Судя по всему, кампания по добровольной сдаче оружия явно не увенчалась успехом (во всяком случае, известий об очередях на Садово — Куликовской зафиксировано не было). Тогда власти прибегли к обыскам с целью выявления оружия. Так, в ночь на 21 марта после тотального обыска гостиницы «Гранд — отель» на Павловской площади единственной находкой стал австрийский штык, найденный у сына владельца гостиницы мсье Боннотта, за которого, как указывалось выше, хлопотал консул Франции. А 24 марта состоялся обыск 4–этажного дома № 65 по Пушкинской улице. Как сообщала пресса, при обыске было найдено три нагана, а также изъяты 2 пуда сахара, 10–рублевая золотая монета и один золотой французский луидор. Владелица луидора просила оставить его «как память об окончании французского университета», но ее просьба не была удовлетворена. Эти случаи демонстрируют, что обыски в целях выявления и изъятия оружия, как правило, не достигали своей цели[683].

И уж совсем безуспешной была еще одна кампания, объявленная в Донецкой республике, — борьба с пьянством. Собственно, и тут ДКР не была первопроходцем — «сухой закон» был объявлен сначала Николаем II в 1914 г., а затем подтвержден Лениным, продлившим запрет на торговлю алкоголем в декабре 1917 г. «Успешность» этой борьбы была одинаковой во всей стране. 30 января 1918 г. по столице ДКР было объявлено «Обязательное постановление», первый пункт которого гласил: «Все вина, во всякой посуде, находящиеся на территории гор. Харькова в… погребах, гостиницах, ресторанах, клубах и у частных лиц, подлежат немедленной конфискации». Все владельцы больших запасов вина обязаны были уведомить власти под страхом конфискации их имущества[684].

По указанию коменданта, в Харькове были введены драконовские меры не только против продавцов спиртного, но также против официантов и посетителей питейных заведений. К примеру, в середине марта приказом Кина № 4 на 2 тыс. руб. был оштрафован владелец ресторана «Румыния», допустивший распитие алкоголя у себя в заведении, официант был арестован на 1 месяц «за подачу штопора для откупорки бутылки коньяку гостю Долгому», а сам г-н Долгий за пьянство был арестован на 2 месяца. А 5 апреля на том же основании было закрыто кафе «Богема», а его владельцы за допущение распития спиртного были арестованы на 3 месяца (вряд ли они отбыли свой срок, учитывая, что через пару дней в Харьков пришли немцы)[685].

Как это обычно бывает при борьбе государства с качественным спиртным, народ быстро находит утешение в суррогатах. Типичную картину нарисовал в местной прессе житель Варваровки Старобельского уезда, назвавший свое село «царством самогонки». «Почти в каждой хате есть свой собственный “винокуренный завод”», — сообщил в письме селянин. По его словам, несмотря на значительную цену (8 рублей за бутылку), спрос на самогон был колоссальным: «Берут главным образом парни, которые, напившись, ходят по улицам и творят разные безобразия, вроде разбивания голов своим товарищам»[686].

Если в Харькове борьбу против коньяка вел Кин, то на местах власти не особенно — то рьяно боролись за трезвость. 20 апреля 1918 г. (опять — таки буквально накануне прихода немцев в Юзовку) на заседании Юзовской организации РКП(б) большевичка Гордон «указала, что в последнее время стало наблюдаться пьянство среди наших партийных товарищей», за что она предложила исключать из партии. Судя по решению партячейки, главным источником для производства местного самогона служила мелясса, остававшаяся в качестве отходов сахарного производства[687].