Северная война и шведское нашествие на Россию - Евгений Тарле

Однако и в неукрепленное местечко Зеньков, где не было вовсе ни одного русского солдата, войти оказалось не очень легко. "Большое количество крестьян, — пишет очевидец Адлерфельд, — объявили, что не впустят шведов. Пришлось направить туда несколько полков (!), начали сжигать первые дома ("предместье"), тем самым уничтожая желанный свой приют, на который рассчитывали. Вечером 30 декабря прибыл король. Он нашел ворота запертыми, а жителей местечка и большое количество крестьян на укреплении". Они казались "очень взволнованными". Так как ни короля, ни его армию эти обыватели и пришедшие в местечко крестьяне продолжали не впускать, то 31 декабря Карл XII велел начать с крестьянами и обывателями, стоявшими за рвом, дипломатические переговоры, и шведская армия заняла Зеньков.

Здесь, в Зенькове, окончательно было решено идти брать Веприк. Если в Зенькове, нисколько не укрепленном, где, кроме крестьян и обывателей местечка, плохо или вовсе не вооруженных, никого не было, пришлось считаться с такими затруднениями, то можно было наперед предугадать, что с Веприком. где стоял русские гарнизон, дело у Карла XII будет гораздо хуже. Самые тревожные предположения шведов оправдались.

Нелегко временами приходилось в эту зиму и русской армии, приходилось и холодать и, особенно, голодать.

"На квартире у меня во многих ротах стала пуста. Людям хлебом и конским кормом великая стала скудость, что взять негде. И за многих деревень мужики розбежались и покинули домы свои, что стало им дать нечего",[379] — писал 31 декабря 1708 г. полковник Чернцов Меншикову.

Но шведам приходилось несравненно хуже. В шведской главной квартире втихомолку велись разговоры, обличавшие некоторую растерянность. С каждым днем возрастала вражда населения к продвигавшимся в глубь страны захватчикам.

Всякие сомнения в искренности "клятвенных обещаний" жителей ("Все купно як козаки и посполитые жители") города Лубны, или горожан Новгорода-Северского, или Стародуба, или далекого еще от театра войны Нежина, Глухова и других городов должны умолкнуть по той простой причине, что эти посполитые крестьяне, мещане, казаки доказали немедленно всем своим поведением, что они идут не за Мазепой, а против Мазепы. И когда шведское войско собиралось в конце ноября и в декабре 1708 г. идти на Веприк, на Ахтырку, на Котельву и дальше — на Опошню, на Полтаву, — то жесточайший отпор, полученный шведами под Веприком, и полный провал попыток не то что взять, а хотя бы только осадить Ахтырку показали вполне убедительно, что и Котельва, и Почеп, и Опошня, и Полтава окажут, когда наступит их час, отчаянное сопротивление шведам и мазепинским изменникам.

Беспокоила шведов "большая война", чуялась близость Петра, Шереметева, Меншикова и их крупных сил. Но беспокоила и малая война, которую вели казаки и население, война внезапных налетов, из-под земли являющегося и в землю исчезающего врага.

Шведы пробовали бороться против народной войны воззваниями. Воззвания Мазепы были понятны, обличали некоторую пропагандистскую ловкость. Как автор он еще мог рассчитывать найти читателей. Но беда была, когда он выступал в качестве переводчика агитационных творений Карла или Пипера. «Универсал» Карла, переведенный на украинский язык, конечно, Мазепой, написан такой дикой тарабарщиной, которую понять стоит невероятного труда. Он переведен с того средневекового латинского языка наихудшего типа, который называется у филологов низшей латынью. А только такую латынь и знали Карл XII, граф Пипер и Мазепа. Но строй латинской речи до такой степени не похож на строй речи украинской, что перевод совсем не удался, и получилась местами просто дикая галиматья. Все же основные мысли Карла XII ясны: он грозит смертью виновным и детям виновных и сожжением имущества, если люди провинятся тем, что будут оставлять свои дома и уходить, или будут покушаться чем-либо вредить шведскому войску, или агитировать тайно в пользу Москвы, или если они позволят себе возмущать людей ложными обещаниями или угрозами. Таково основное обращение короля к уму и сердцу украинского народа. Все остальное — тугая, невразумительная абракадабра на шести больших страницах, которую не всякий, даже опытный грамотей-украинец, мог осилить. Ни малейшего впечатления на население этот универсал не произвел.

"Надеялись, что манифест короля от конца ноября, распространяемый между всем казачьим народом, убедит его в правоте чувств его величества", — пишет Адлерфельд, полагающий, что эти пустозвонные фразы о том, что король пришел освободить народ от московского ига, могут убедить украинцев.

Но Адлерфельд, камергер короля, бывший с ним и в Ромнах, и в Гадяче, и, может быть, сам принимавший посильное участие в составлении этого любопытного по-своему произведения, констатировал полную его бесполезность: "Все это, по-видимому, не произвело много впечатления на народную массу (sur le gros de la Nation), привлечь которую на свою сторону нашли секрет (avoit trouve le secret) царь и новый гетман". Таким образом, ни истребление "всех, кто попадется навстречу", генералом Функом, ни латино-украинское красноречие короля Карла не могли покончить с разгоревшейся народной войной: "Таким образом мы постоянно находились в драке (nous en etions continuellement aux mains) с обитателями, что в высшей степени огорчало старого Мазепу, особенно сдача Белой Церкви, где он много потерял". Может быть, в самом деле, история мирной сдачи Белой Церкви была последней каплей, переполнившей чашу горечи, которая не переставала наполняться с момента, кода Мазепа с отчаянием воскликнул, увидя обгорелые развалины Батурина, что "бог не пожелал благословить его початки" (начинания. — Е. Т.). Теперь, с переходом всех еще уцелевших его богатств вместе с Белой Церковью в руки русских, он терял последнюю почву под ногами. И еще хуже были обстоятельства потери: Батурин по крайней мере хоть не сразу пустил Меншикова, сделал слабую попытку сопротивления, а в Белой Церкви Мазепе изменили самые, казалось бы, верные люди. С Белой Церковью и богатствами гетмана, там укрытыми, утрачивалась всякая надежда иметь хоть один прочный опорный пункт в Правобережной Украине. Что потеряна Левобережная Украина, Гетманщина, в этом Мазепу убеждало буквально все, что он видел с того момента, как шел с быстро таявшей толпой своих казаков в составе шведской армии.

Именно эта всюду вспыхивавшая непотухающими огнями народная война убивала Мазепу. Адлерфельд отметил в своем дневнике тяжкую печаль, овладевшую Мазепой. Но шведский камергер не знал, каким совсем новым замыслом поглощен угрюмый старик, едущий в авангарде рядом с королем Карлом XII.

13

У исследователя есть в руках один факт, лучше всяких теоретических рассуждений могущий дать представление о том, какое страшное впечатление произвела народная борьба украинцев на того человека, который в эту зиму с каждым днем убеждался все более и более в полном, неожиданном для него провале всех своих замыслов: это было последовавшее в декабре 1708 г. предложение Мазепы царю Петру.

В конце ноября 1708 г. новый гетман Скоропадский получил совершенно неожиданно письмо от миргородского полковника Даниила Апостола, который считался одним из главных помощников и подручных Мазепы и ушел вместе с ним к шведам.

Теперь Апостол просил прощения, изъявлял полное раскаяние и желал, чтобы его принял царь. По-видимому, уже тогда Апостол открыл Скоропадскому, что он бежал от шведов не совсем против воли и не без ведома Мазепы и что вообще у него есть очень важная новость. Во всяком случае царь приказал, чтобы ему представили раскаявшегося мазепинца.

Апостол при первом же свидании с Петром сообщил, что и Мазепа тоже раскаивается в измене и что бывший гетман не только знал об уходе Апостола, но и дал ему поручение к царю. Мазепа предлагал царю, что он нечаянным нападением захватит Карла XII (в ставке которого гетман почти неотлучно находился) и вместе с ним захватит наиболее важных генералов и отдаст их всех в русские руки.

Петр обласкал полковника Апостола, восстановил его в чине и вернул его имения. Были обстоятельства, которые могли, как, очевидно, и рассчитывал Мазепа, удостоверить Петра к том, что предложение Мазепы серьезно и имеет некоторые шансы на успех. Принимая во внимание безумную отвагу Карла, его истинную страсть ввязываться лично и непосредственно в опаснейшие приключения и удаляться от лагеря без особой надобности и на значительное расстояние, предприятие могло показаться, при благоприятных обстоятельствах, осуществимым. На этом, очевидно, и основывал Мазепа свою надежду на то, что Петр примет дело всерьез. Надежда, конечно, оказалась тщетной.

Допрашивать Апостола и разбираться в диковинных предложениях Мазепы царь поручил графу Головкину. Этот выбор едва ли был случайным. Головкин ведал немалое время "делами малороссийскими" и тут, в Лебедине, мог быть наиболее осведомленным в этих делах из всей тогдашней свиты царя. Но, кроме того, на Головкине лежала ответственность, может быть не целиком, а отчасти, за убийственную по своим вредным последствиям ошибку в деле Кочубея и Искры. Он был одним из двух наиболее ответственных лиц, виновных в этом непоправимом промахе, другим был сам царь. Во всяком случае, если бы в этом кровавом деле Головкин не писал свои доклады царю под диктовку изменника, если бы у него хватило проницательности, чтобы разглядеть, где правда, то много несчастий было бы предупреждено. Поэтому Петр имел все основания считать, что уж на этот раз Мазепе не удастся обмануть Головкина, которого он так ловко обошел в первый раз.