Ричард Длинные Руки – барон - Гай Орловский

– Прошу, заходите. Пусть мой очаг будет вашим.

В дом зашли только Эбергард, Кадфаэль и я, остальные расположились снаружи, с другой стороны дома, чтобы от пчел подальше. Правда, с вечера они все в ульях, но на рассвете вылезут злые и голодные…

Мы ели уху из рыбы, наловленной в ближайшем ручье, затем суп с грибами и лесными кореньями, все сдобрено луком и пряными травами, на столе сыр, масло, непременные орехи, как же в лесу без них. Ели с великим удовольствием, соскучились без горячей похлебки. А взамен сэр Смит угостил хозяина вином, я же, несмотря на его вялые протесты, оставил золотую монету. Не как уплату, объяснил, а как память о нашем пребывании.

Кадфаэль выяснил, что пасечнику двести сорок лет, обижается, когда зовут бортником, помнит все со времен детства, тогда еще жил с семьей в городе, но когда жена умерла, восхотел мирной тихой жизни и удалился в лес, оставив взрослым сыновьям все нажитое имущество.

Эбергард слушал молча, а когда мы для ночлега нашли местечко под защитой деревьев, чтобы не стеснять хозяина, сказал негромко:

– И все-таки не понимаю. Это же Конкорд, самый первый хозяин того замка! Не понимаю… Оставить замок, оставить дружину, верных вассалов… и уйти в лес? Чтобы жить так же бездумно, как и его пчелы?

– Может, – сказал я, – это Диоклетиан? Правда, тот не пчел вроде бы…

Мемель поинтересовался учтиво:

– А кто такой Диоклетиан? Отшельник?

– Человек, – ответил я, – решивший… или осознавший, что здоровье ценнее императорской власти. Римский йог! Плюй на все и береги здоровье… Ушел из дворца, начал выращивать экологически чистую капусту, принимать бады, бегать трусцой… К счастью, успел уже подиоклетианить, так что ему можно и капусту на отдыхе, а вот когда существа прямо из яйца из овуса, как сказал бы брат Кадфаэль, начинают беречь здоровье… Этих я бы сразу душил, чтобы породу людскую не портили… Все-таки мы разные!

По их лицам понял, что мало кто что понял из моих слов, но это и хорошо. Когда говоришь непонятно – выглядишь в любом случае умным. Неважно, в самом деле, мудрость изрек или херню спорол.

Глава 11

С утра я объехал на Зайчике вокруг нашего лагеря. Пес сделал круг еще шире, остановился, принюхиваясь. В земле отпечаток широких лап, я тупо всматривался, не понимая, то ли когти оставили глубокие ямочки, то ли копытца.

– Бобик, – сказал я просительно, – а ты как думаешь?.. Все ведь понимаешь! Пора уже просвещать меня… А я научу цитировать Киплинга… В смысле, насчет одной крови.

Пес посмотрел на меня с вопросом в умных глазах, подпрыгнул и ринулся в лес. Я вернулся к лагерю, где уже готовили завтрак на всех, леди Ингрид взялась сварить похлебку из оленины, меня встретил густой аромат. Граф Эбергард, не садясь, наблюдал за каждым моим движением.

– Серьезных противников не замечено, – доложил я.

Он поморщился.

– Вы уверены, что можете отличить серьезного от несерьезного? Я, к примеру, нет.

– Я тоже, – согласился я. – Это по моему скромному мнению. ИМХО, если хотите.

Горы за ночь потихоньку приблизились, теперь вижу, насколько древние, уже и не горы, а медленно выветривающиеся исполинские комья глины. Слоистые, каждый слой как будто некий гигантский ребенок накладывал отдельно, дожидаясь, когда предыдущие застынут. Всем нутром я ощутил, что до этого момента я, оказывается, древних гор никогда не видел. В сравнении с этими и Уральские такие же молодые, как и Гималаи, а эти выветриваются и разрушаются дождями сотни миллионов, если не миллиарды лет.

На этих горах, хоть они уже и не горы, а скорее холмы, ничего не растет, как на глине. То ли потому, что ветры и дожди смывают, то ли потому, что эта почва еще с тех времен, когда никакой жизни не существовало, и потому никакие корни не могут получить даже крупицу того, чем живут.

Но Эбергард железной рукой направил отряд мимо, там зелень и кусты, однако дорога все поднимается, воздух по-горному чище и холоднее. Наконец протоптанность заузилась настолько, что едем по одному, а с обеих сторон появились настоящие дубы, а когда кончился дубровник, пошли ясени и клены, что вообще пробовали заступить дорогу. Но когда мы поднялись еще выше, мир потемнел от обилия осин, дорожка превратилась в тропку, что уже не владеет ситуацией, а сама подстраивается даже под желания деревьев: трусливо петляет, угодливо подныривает под тяжелые угрюмые ветви.

Сэр Смит ехал впереди, я услышал его радостный вопль. Тропка снова расширилась, даже превратилась в дорогу за счет того, что в нее влились еще две такие же, а впереди массивный четырехугольный камень размером с охотничью избушку, серый, но с неприятным металлическим блеском. Вообще-то я люблю блеск металла, но когда блестит сам металл, а не рыбья чешуя, перья птицы или вот камень, который должен блестеть… иначе.

Брат Кадфаэль пустил мула вскачь, мы видели, как он соскочил на землю и припал к камню.

– Что за… – пробормотал сэр Смит.

Присмотревшись, я различил, что камень покрыт письменами, а когда Зайчик подошел ближе, я сообразил, что знаки совершенно непонятны. Брат Кадфаэль что-то бормотал, суетливо щупал глубоко процарапанные канавки, крутил головой. Я выждал, поинтересовался:

– Что там хоть написано?

– Брат паладин, сие тайна великая есмь! Я сказал разочарованно:

– Мне показалось, что ты почти читаешь.

– Мне тоже так показалось, – признался брат Кадфаэль. – Братья из монастыря Святого Бенедикта снабдили меня примерным ключом… но все равно смысл ускользает от меня…

Я вздохнул.

– Надо ехать. Кончай лапать, а то сотрешь. Даже самый крепкий гранит стирается, брат.

Он с великой неохотой снова сел на мула, мы тронулись в путь. Кадфаэль оглянулся, вздохнул.

– Кто знает, что за великие тайны там запечатлены…

– Наверное, – согласился я. – Все-таки столько старались, чтобы так много выдолбить значков, и нигде не перепутать…

Он с удивлением посмотрел на меня.

– Брат паладин, вы разве не знали?

– Чего? – спросил я с подозрением.

– Никто не выдалбливал! Это было бы крайне… глупо. К тому же если рука чуть дрогнет или молотком не по зубилу – то значок будет испорчен… или превратится в нечто другое. Нет, брат паладин, это делается проще. Берут ком сырой глины, выравнивают вот так края, а затем пишут все, что нужно. После этого младший из колдунов произносит простейшее заклинание Камня, и вот перед нами уже неразрушимый гранит, что крепче стали, но, в отличие от стали, не поддается времени…

– А-а, – сказал я обалдело, – вот как… Что ж я не подумал о такой простой вещи! Ну да, конечно, тогда да, все ясно. Но в свете такой мудрости не думаю, что на том камне что-то мудрое. Скорее всего то же самое, что и на стелах Ашурбанипала: сколько городов пожег и разорил, сколько тысяч врагов обезглавил, а сколько утопил или увел в плен…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});