Дорога неровная - Евгения Изюмова

- Ну, чего тебе? - недовольно спросил Максим.

- Чего-чего… Это ты вот чего не дома, а у Тоськи? Праздник ведь! А Паня дома одна.

- Где хочу, там и гуляю. Указчик мне выискался! - Максим рассмеялся.

- Верно, Максимушка, - появилась на крыльце женщина, - учить еще вздумал, сопляк этакий. А, может, у меня ему лучше, чем со своей кикиморой ученой? - она рассмеялась.

Максим прикрикнул на нее с неожиданной злостью в голосе:

- Иди в дом!

- Максим, - сказал с укором Василий, - она мне все-таки сестра, зачем так делаешь? Всем праздник - как праздник, а она дома одна сидит. Мог бы сегодня и дома побыть, а не у Тоськи.

- Но! Учить меня еще будешь! - голос Максима стал грозным, однако Павла услышала, как они спустились с крыльца, открыли калитку, и Максим крикнул: - Тось, я забегу потом!

Павла бросилась вглубь переулка, вжалась в ребра штакетника, стараясь остаться незамеченной, видела, как брат с Максимом прошагали мимо переулка. Павле захотелось схватить в руки что-то тяжелое, догнать Максима и бить его, бить, может, до самой смерти.

Как часто люди не ценят тех, кто рядом с ними, и как сразу же ухватываются за них, если могут потерять! Так случилось и с Павлой. К тому же в ней взбунтовалось самолюбие: как он мог променять ее, Павлу, на какую-то другую женщину? В ней вспыхнуло чувство мести.

Павла не направилась домой вслед за мужем, а прошлась мимо дома, где он был, запоминая адрес и прикидывая, как потом узнать, кто там живет. А затем поспешила домой прямиком мимо гостиницы «Север» через железнодорожные пути, чтобы обогнать мужчин - брата и Максима - и вернуться раньше их домой. Это ей удалось, так что, когда Максим пришел, Павла по-прежнему сидела у окна, глядя бездумно в вечерние сумерки.

Максим подошел к ней сзади, обнял за плечи, спросил:

- Может, сходим к Лобовым или к Чайке? Ну что в праздник сидеть дома?

- Где ты был? - спросила в свою очередь Павла.

- Да с мужиками у Евсикова посидели немного, ты же видела, мы на демонстрации вместе шли, - ответил спокойно Максим и пощекотал усами ее шею, лукаво предложил. - А то давай спать ляжем…

Павла внутренне возмутилась этой лжи, но тело предательски сразу откликнулось на ласку мужа, Павла потянулась к нему, однако почуяла незнакомый аромат духов - сама-то она всегда покупала «Красную Москву» - и сразу злость ударила в голову. Но сдержалась и тихо попросила:

- Ложись спать, если хочешь, а мне надо еще поработать, написать праздничный репортаж…

Максим вздохнул и начал раздеваться.

Павла очень легко узнала, кто живет в доме на улице Куйбышева: позвонила своей старой приятельнице, работавшей в паспортном столе, и через час уже знала, кто - Анастасия Коронова, работница завода «семи-девять», а в отделе кадров завода сообщили, кем она работает и в какие дни.

Павла сравнила ее график работы с Максимовым и похолодела: работают в одну и ту же смену. А когда настал нужный день, и Максим отправился на дежурство в пожарную часть, Павла заметалась по квартире, не находя себе места. Она бродила потерянно по квартире, поссорилась из-за пустяка с матерью, стегнула ремнем Витьку…

Надо было что-то сделать, чтобы дать отдых взвинченным нервам: «Ладно, - решилась, наконец, Павла. - Будешь знать, как мужика из семьи уводить».

Она надела жакет, спрятала за пазухой пустую бутылку и направилась к проходной завода, где в этот день дежурила Коронова.

На проходной у вертушки-турникета стоял ее знакомый - старик Евсиков.

- А, Паня, - улыбнулся старик. - По газетным делам на завод идешь?

- Можно считать, что так, - согласно кивнула Павла. - А где Коронова?

- Да в дежурке, а то, может, в пожарку побежала, - не задумываясь, сообщил дед. Ох, не надо было того Евсикову говорить, потому что Павла после тех слов совершенно перестала соображать, сказала кратко:

- Позови ее!

- Счас! - старик с готовностью кивнул, вошел в дежурную комнату и вышел оттуда с плотной невысокой женщиной. В иное время Павла, может быть, нашла ее фигуристой, и лицо ее - округлое, румяное, с ямочками на щеках и слегка подкрашенными губами - назвала бы привлекательным. Но сейчас лицо Короновой показалось ей отвратительным, а фигура - безобразно толстой. «И на такую квашню он меня променял?» - мелькнуло в голове, и взгляд непроизвольно скользнул по собственному впалому животу, стройным ногам.

- Ты - Коронова? - уставилась Павла немигающе на женщину.

- Я, - кокетливо улыбнулась та.

- А я - Дружникова! - отчеканила Павла. - Жена Максима.

Коронова сначала испуганно отшатнулась, но уже через секунду ее глаза нагловато заискрились:

- Подумаешь - жена! Не стена, можно и отодвинуть!

- Отодвинуть? - Павла почувствовала, как захолодело ее лицо, так она всегда бледнела, когда волновалась.

- Конечно, можно! Я же отодвинула, - Коронова улыбалась, уверенная, что ничего страшного в этой встрече нет, потом она все расскажет Максиму, и они посмеются вместе над «тетехой» - так мысленно назвала она Павлу. - Не сравнишь тебя, доску, со мной, - и Коронова вильнула бедрами, показывая себя.

Ох, не следовало ей так делать: это стало последней каплей, переполнившей сосуд терпения и без того взбешенной Павлы.

- Ах, ты еще смеешься? - и Дружникова выхватила бутылку, размахнулась и со всей силы ударила в ненавистное ухмыляющееся лицо, услышав в последний момент голос вахтера Евсикова:

- Павла, девка, не смей!

И тут же визг Короновой заметался в проходной. Из дежурки выскочили люди, остолбенели перед Короновой, которая топала от боли ногами и кричала на высокой пронзительной ноте:

- Люди! Меня убили! - у нее из носа хлестала кровь, заливая подбородок и блузку.

А Павла спокойно отшвырнула бутылку в сторону, и та, звякнув, разбилась о стену. Она не видела, как Коронову повели в медпункт, а старик Евсиков помчался в пожарную часть.

Не спеша Павла пришла домой, села у окна, где всегда так хорошо ей думалось. Но сейчас в голове не было мыслей. Был только звон разбитого стекла и пронзительный вопль: «Убили!!!» Павла сидела в полной тишине и безразлично ждала, когда распахнутся двери, в квартиру ворвутся милиционеры, выведут ее из дома, усадят в «воронок» - крытый глухой фургон с единственным зарешеченным окошком в дверце - и увезут в тюрьму, посадят ее вместе с воровками и прочими преступницами…

- Господи! - неожиданно забегали в голове мысли, словно кто-то нажал на невидимую кнопку. - Что я натворила?! - и она протяжно застонала.

Но вместо милиционеров прибежал Максим, схватил ее за плечи, затряс:

- Паня, Паня, что ты сделала? Зачем? С ума сошла?!

Опаленный злобой рассудок вновь обрел четкость мысли, и Павла, вскочив, впервые за всю совместную жизнь ударила Максима по щеке, выговорив холодно и жестко:

- Ты, подлец, спрашиваешь, зачем? Потаскун, сволочь!!!

Максим ошарашенно молчал, поглаживая щеку, потом вдруг его глаза засияли, он подхватил Павлу на руки, закружил по комнате, смеясь и плача:

- Ты заревновала? Панюшка, наконец-то, наконец! Да, я - подлец, я - сволочь, ругай меня, родная, ругай!

Он опустился на кровать, усадил ее на колени, тихо начал покачивать, как маленькую, и говорил-говорил безумолку:

- Ты прости меня, прости. Я люблю тебя, но наша разница в годах - двенадцать лет. Я думал, что старый для тебя, потому ты такая и холодная, что я, может, не могу чего, делаю что-то не так… Вот и захотел испытать себя. Но зачем ты ее ударила, голубка моя, не сказала, что все знаешь, просто бы поговорила со мной, я все бы понял. Что же делать сейчас, как уберечь тебя от беды? Ох, беда, какая же беда, - он горестно вздыхал и улыбался в то же время. - Я все возьму на себя, я мужиков подговорю, скажу, что Тоська оскорбила меня, и я не стерпел. Все скажут, как я попрошу… Евсиков, старый хрен, не догадался, зачем ты ее ищешь…

Засмеялся тихо:

- А осколки-то он собрал да выбросил, - потом сказал с нежностью в голосе: - Ты спи, голубка моя, спи, я что-нибудь придумаю…

И Павла заснула спокойным глубоким сном.

А Максим просидел рядом с ней всю ночь.

Утром, осознав окончательно величину своей вины в содеянном, Павла бросилась к редактору своей газеты:

- Андрей Дмитрич! Помоги! - она уронила голову на руки и заревела в голос, словно по покойнику. Да она и так себя мысленно уже «похоронила» в тюрьме.

Редактор, впервые увидев Павлу плачущей, сначала растерялся, но, узнав причину ее такого безудержного рева, раскатисто расхохотался:

- Так и врезала? Ну, Павла, никогда бы не подумал, что ты - такая тихоня, способна на это! - он вздохнул и произнес то же самое, как однажды Матвеич сказал ее матери. - Ох, женщины, женщины, странный вы народ: сначала делаете, а потом думаете.

- Да как же мне быть сейчас? - взвыла вновь Павла, а редактор уже звонил следователю Колтошкину, спрашивал:

- А что, Федор Ильич, что бывает, если одна несдержанная женщина из ревности другой женщине бутылкой по голове шандарахнет? Нет, не «застукала» на месте, но видела, как муж уходил от нее… Нет, не дома, а прямо на рабочем месте и звезданула, понимаешь, бутылкой по голове. Пришла и бабахнула. Бутылка? А ее выбросили. Свидетели? Один старик, он как раз осколки бутылки и выбросил. Да… да… Ага, конечно, это все мне ясно, но, понимаешь, та, которая ударила - хороший человек, хороший работник… Откуда знаю? Хм, откуда знаю… Да понимаешь, это моя Дружникова отчебучила. Федор Ильич, как же помочь ей? Нет, свидетель, думаю, на нее не покажет…Ага-а… Ясно, понимаю. Ну, спасибо тебе, Ильич! - он положил трубку на место и строго сказал Павле. - Ну, слушай, буянка несчастная, соперница твоя может подать на тебя в суд. И правильно сделает, потому что, какое ты имеешь право колотить ее бутылкой по голове да еще при исполнении служебных обязанностей? Не имеешь, даже если твой муж и гуляет с ней, - он строго нахмурился, хотя в глазах прыгали бесенята. - Могут запросто, Павла, и засадить тебя.