Хочу тебя любить (СИ) - Тодорова Елена

Мой номер один.

Мой.

Эпилог

– Эй-ей, киса, – окликаю, скидывая в рассветных лучах всю серьезность. – Пс-с… Родна-а-я-я-я, – последнее уже нараспев тяну. Ухмыляюсь еще до того, как жена оборачивается. Встряхивая белье, она сурово прищуривается. Знаю, чем обязан. Расправив плечи, спешу развеять тучи. – Киса по имени Варя, – приговариваю, шагая вниз по ступенькам. Пока пересекаю двор, жена отворачивается. Закидывает пеленку на веревку, а у меня за грудиной скручивает самое важное. Так надо. И это по кайфу, сейчас понимаю. – Кис-киса родная, – продолжаю, не теряя оптимизма. Да я просто счастлив, и подавлять это не приучен. – Киса Центурион.

Обожаю эту ее необъяснимую манечку – сушить белье на улице. С тех пор, как в дом переехали, только так и делает. А меня прет подлавливать ее между рядами мокрых тряпок. Сегодня Варя еще и с самого утра в купальнике.

– Бойка, – выдыхает, когда прижимаюсь сзади.

На мне майки нет. Проснулся, только шорты натянул. Сходу голой кожей соприкасаемся.

– Бойка, да. Да, – подтверждаю я. Касаясь губами шеи, еще не целую. Впитываю. – Киса Бойка.

– Кир…

Целую нежную кожу. Быстро, влажно и жадно.

– Ш-ш-ша… Соскучился, родная.

Вздыхает шумно. Сдается.

– И я, – оборачиваясь, обнимает. Не первый раз, конечно. Но какой же благодатью обволакивает. Заливает теплом похлеще июльского солнца. – Но все равно сержусь. Работать ночью нельзя. Ночью нужно спать! Вот сколько ты сейчас отдыхал? Два часа? Или полтора?

– Базару нет, нельзя, – весь ответ.

Дальше целую. Глубоко не дает. Коротко урываю и снова в глаза смотрю.

– Соглашаешься? – точит упрямо Варя.

– Соглашаюсь.

– Ага, а завтра снова будешь сидеть до четырех.

– Завтра – нет. Важный проект был сегодня. Закончил.

– Да у тебя через день важный… – вспылив, повышает голос.

– Тихо. Малых разбудишь, – киваю на распахнутые балконные двери на втором этаже.

Знаю, что сработает. Бессовестно пользуюсь. Когда Варя замолкает, прижимаюсь плотнее. Гонимое легким ветерком белье освежающе хлещет по спине. В ноздри проникает знакомый запах ополаскивателя. Он за годы тоже стал ассоциироваться с домом. С Варей. С детьми.

– Где там твоя любовь? – хриплю на пониженных. – Доставай.

Она вздыхает. Крайне чувственно. Меня сходу разит током. По спине рассыпается дрожь.

– Достала, Бойка…

Тогда уже целую нормально. Сжимая затылок, усиливаю контакт. Врываясь во влажное тепло рта, травлю своим термоядерным любовным ядом. Кто ж виноват, что моему нежному Центуриону выпало, чтоб вмазался в нее одичалый Маугли?  У меня к ней всего в избытке. В первую очередь через нее выплескиваю, перерабатываю, реализую. Выдаю максимум, а она уже перераспределяет по нужным точкам.

– Вкусная моя… Родная… Давай по-быстрому... М?

– Не успеем… – задушенно шепчет и, шумно хватая воздух, мотает головой.

– Успеем, – заверяю я.

Ловлю ладонью подбородок, чтобы не вертелась. Лижу губы так, что почти весь низ лица мокрым оставляю. И снова в рот ее проникаю. Со стонами сплетаемся языками. Неумышленно крепче руками проходимся друг по другу.

– Ну, не здесь же, – шипит Варя, когда сдвигаю в сторону треугольник лифчика и сжимаю ладонью грудь.

Пихаясь, дергает ткань обратно. Смеюсь, хотя члену рыдать охота. Прокапываю предэякулятом определенно.

– Еб… – вырывается на эмоциях. – Пойдем, Центурион. Я вставлю и кончу, клянусь.

– Ненормальный… – а сама улыбается.

– Угу…

Подхватывая под задницу, жду, пока ногами зацепится, и несу в дом. Дорогу хорошо знаю, могу на ходу целовать. Вроде не шумим особо, но едва ступаю за порог, ползут в тишине эхом и звонкие звуки поцелуев, и вздохи, и сбивчивое перешептывание.

– Где? – спрашиваю я.

– В ванной? До спальни далеко…

– Далеко… До ванной – тоже…

Припираю к стене прямо в гостиной.

– Бойка… – стонет возмущенно, поглядывая на лестницу.

– Мы услышим, сто процентов.

– Ладно… Тогда быстро…

Да, быстро, конечно. Быстро целую, быстро трогаю, быстро сдвигаю в сторону трусы… Заполняю и улетаю.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Я… Х-х-р-р-м-м… Люблю тебя… – хриплю ей в губы.

– Да-а-а… – стонет киса тихонько. – Люблю… Тоже…

Выскальзываю. С грубоватым рычанием вбиваюсь обратно.

– Всегда… Всегда…

– Навсегда… – вторит Варя. – Только не кончай… Не кончай, не кончай… Не сейчас… – умоляет, а я, утирая выступивший на лбу пот, ухмыляюсь. – Тоже хочу… Хочу…

– Чувствую…

Как могу, блокирую и притупляю собственные ощущения. Впиваясь в рот Вари, сжимаю ладонью грудь и выравниваю темп на тот самый ритм, который ей особо сильно нравится. Все исчезает. Существуем лишь мы. Только я и она. Пока стойкие и пульсирующие всполохи удовольствия не провоцируют взрыв нашей личной вселенной. Разлетаясь, на долгое мгновение глохнем и слепнем. Тяжело дыша, цепенеем, чтобы иметь возможность восстановить все эти функции и в очередной раз возродиться. Может, тупо, но отчего-то каждый раз кажется, что другими становимся. Перенастроенными и модернизированными версиями себя. Но, самое главное – ближе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Приходим в себя, снова целуемся. Варя утверждает, что после секса поцелуи самые сладкие. Я не спорю. Так и есть ведь. В этот момент мы еще тонкошкурые, сверхчувствительные и намагниченные. Все каналы открыты. Нервы наружу. Души гуляют. Уже не штормит агрессивно, тягуче и жарко сотрясает.

– Пора… – шепчет Варя, отрываясь.

Без слов подхватываю ее и заношу в ванную. Там первым привожу себя в порядок. Она, как обычно, дольше возится. Позволяю себе наблюдать.

– Иди уже, – шикает, когда я подвисаю на том, как вода смывает с ее идеального тела пену. – Правда, Кир… Проверь детей.

– Иду.

Наплевав на то, что сам уже одет, закидываю руку ей за шею, притягиваю и напоследок конкретно так зализываю.

– Как в джунглях, – задыхается в конце Варя. Не сразу понимаю, о чем речь. Животиной-то она меня нередко зовет. Но дальше следует уточнение: – Помнишь? Наш первый поцелуй, – краснеет и демонстративно закатывает глаза.

Но я же вижу в них тот самый волшебный блеск, который свидетельствует о том, что воспоминания ее волнуют.

– Помню, – выдыхаю приглушенно, потому что и меня эти усиленные годами эмоции смягчают. – Соррян, но круто было, – сглатываю. Хрипом добавляю: – Очень.

– Угу, – тянет довольно моя киса. А потом со смехом возмущается: – Но как ты отрицал тогда! Меня извращенкой обозвал, когда я сказала, что думаю на тебя. Я чуть со стыда не умерла!

– Соррян. Еще раз, – и ржу, конечно. Как бы там ни было все это, порой вместе с нереально тупыми поступками воскресают одуряющие эмоции. Еще те старые – не шлифованные, буйные, бесконтрольные и, как тогда казалось, убийственные. – Я тебя все, Центурион, – прочесывая ладонью затылок, ухмыляюсь и подмигиваю.

Иногда говорю именно так, хоть давно научился использовать высшую меру – любовь. Просто это признание – первое. Сокровенное. Самоотверженное. И охренеть какое емкое.

– И я тебя все, – отзывается Варя, продолжая мыться.

Но смотрит-то на меня. Выглядит и звучит, как шесть лет назад. Порой оглушает, и начинает казаться, что не было этого времени. Оторваться от нее не могу – ни зрительно, ни физически. Ноги не идут. Голова забывает, куда надо.

– Дети, – напоминает родная.

– Точно, – бормочу и уже на ходу козыряю рукой. – Поторопись, потому что мы скоро будем. Я голодный.

– Окей, мистер Терминатор. Тороплюсь.

Поднимаясь на второй этаж, насвистываю. Да, впахиваю, конечно, на максималках. Есть ради кого. Это все годы и подстегивает, остановиться не могу. Чтобы не волновать Варю, стараюсь, естественно, скрывать, на каких я скоростях. Делаю вид, что легко все, что не устаю. А наверстывать часы сна, если не отрывать время у семьи, чаще всего не получается. Сваливаюсь позже, когда понимаю, что край. Сваливаюсь не потому что больше не вытяну. А потому что понимаю – я не могу ее подвести. Обещал, что дойдем до финала вместе.