Американка - Моника Фагерхольм

Этим растениям требовалось много света. Она снесла горшки вниз и поставила по краям бассейна прожекторы — жемчужное ожерелье из сильных ламп, заливавших светом четырехугольник бассейна.

Когда растения распускались, что они делали по очереди, постоянно что-то цвело — дерзко, крупно, сильно разноцветными цветами, непристойными и белыми, огромными желтыми и с большими пестиками, — она принесла садовую мебель: столик и три старинных стула с украшенными орнаментом спинками и резными ножками.

— Ну вот, — сказала она, — наш субтропический подводный сад.

Затея казалась не очень-то разумной, но получилось красиво.

— Ну он же не под водой, — возразила Сандра.

Но Кенни пропустила ее слова мимо ушей. Она смотрела на своего законного супруга.

— Феноменально, — похвалил он. — Феноменально. — Новым голосом, в котором смешались страсть, притворство и ностальгия (попытка поймать прежний тон и достоверно его передать). Этот голос появился у него при Кенни. Голос специально для Кенни. На тот прежний, каким Аландец когда-то говорил с Лорелей Линдберг, он был похож как самый лучший полиэстер — на настоящий шелк. Но только эксперты, по-настоящему сведущие, способны отличить первосортный искусственный шелк от настоящего.

А Сандре он сказал:

— Хорошо получилось. — Но и для нее у него был новый голос. Странный «папин-голос».

Который делал его чужим.

— Пойдем постреляем?

Эти времена прошли. Папа положил руку дочери на плечо, они стояли на краю бассейна, куда Кенни поставила еще растений, так что он сделался похож на дизайнерски оформленную могилу.

Сандра подумала: я хочу уехать.

— Этот злосчастный сад, — позднее рассказывала Кенни Рите в светлой квартире в городе у моря, где Сандра и Кенни жили накануне того, как Сандра скрылась из виду, уехала.

— Думаю, это была какая-то сублимация, — продолжала Кенни, а Сандра за стеной подслушивала. — Мне так хотелось иметь детей.

Цветы в бассейне скоро завянут. Света им все же не хватит. Никакие лампы в мире не способны осветить помещение бассейна, а ведь это было самое светлое место в доме на болоте.

— Я как корова, — признается она Рите-Крысе в городе у моря. — Яловая, бесплодная.

Кенни, такая светлая, такая желанная.

Рита на крыше. Она прошла по крышам и постучала в окно. Она жила в квартире Бакмансонов в том же квартале, так что могла по крышам пройти от дома к дому. Рита посмотрела на Кенни так, словно это было самое естественное в мире, что она вот так объявилась, а потом объяснила, что ей просто захотелось попробовать пройти по крышам.

В самом деле. Кенни была восхищена. Как все красивые любезные женщины, Кенни порой представляла себя со стороны, словно в кино — несколько бессмертных сцен, среди которых — приход Риты и то, как они стали лучшими подругами.

Как в один прекрасный день из открытого окна послышался голос Риты. Сандра и Кенни. Рита из Поселка. Они выглянули, а она стояла, покачиваясь, там, на крыше соседнего дома, и кричала: «Иди!» Кенни, конечно, сразу послушалась. А Сандра, ясное дело, скорчила гримасу и осталась дома.

И потом там на крыше Рита и Кенни принялись восхищаться друг дружкой. Вдвоем у трубы, а внизу — город. Какая сцена, какая история! Рассказ, который получил крылья и полетел. А Рита и Кенни сияли, в тот раз — и потом тоже. На людях и наедине друг с другом, сверкающие.

Рите повезло. Она этого не скрывала, именно так и следовало это воспринимать. Везение. Она жила у Бакмансонов в удивительной комнате, которая раньше была комнатой сестры Яна Бакмансона (той, что училась искусству танца в Нью-Йорке), а Ян Бакмансон был ее бойфрендом.

О ее прошлом в Поселке все забыли, и прозвище Крыса отпало. Ничто в ее облике больше на это не намекало. Стройная, миловидная, да и во всех отношениях, — да, надо признать, таких девушек не часто можно было встретить на улицах города у моря.

Но Сандра-то не забыла.

Например, Сольвейг. Сольвейг стояла там, в темноте у сарая Бенку с помешавшейся мамой кузин, не так давно, и курила, глубоко затягиваясь, страшно взволнованная.

— Напоследок она стянула мою куртку и разбила мою машину. В лепешку, на поле Торпесонов. И там ее и бросила, а сама укатила в город. Заявилась к Бакмансонам. Посреди ночи.

Впрочем, Рита не делала тайны из своей прошлой жизни в Поселке и всего с этим связанного. Просто это перестало быть актуально. Впервые увидев Сандру, она посмотрела на нее победным взглядом, в котором читался триумф, пусть и украденный. Теперь я здесь. Но этот триумф был смешан с равнодушием ко всему тому, что было в прошлом. Теперь это не играет никакой роли, показывала она всем своим видом. Теперь все иначе.

А Сандра вспоминала Сольвейг, которая пылала таким возмущением и едва сдерживаемым негодованием, что оно окружало ее словно оболочка, через которую приходилось прорезаться.

— Она лишь половинка, — сказала Сольвейг. — Мы близнецы. Целиком мы, только когда мы вдвоем.

Сандра, когда приехала в город у моря, оказалась беззащитной. Без кожи. Но никого это ее отсутствие кожи не интересовало. Она жила с отцом и его новой женой в старинной части города у моря. Новой женой Аландца, как уже говорилось, была Кенни.

Это она выбрала квартиру. Изысканную, со множеством комнат. Комнаты, комнаты. Комнаты с высокими потолками, окна, выходившие на все стороны. На море, на небо, на задний двор. Но малышка Сандра. Она себя там не находила.

Она шлепала по тротуарам, в тяжелых походных башмаках, без всякой цели.

Она питала отвращение к городу у моря. Он был не большой и не маленький, там был бульвар, пара эспланад и полным-полно людей, которые расхаживали в неряшливой одежде и косились друг на дружку.

Сандра шла домой. Она не хотела идти домой. Но больше ей некуда было пойти.

Она вернулась в квартиру, прошла в свою комнату и закрыла дверь. ЗАПЕРЛА ее. Но все равно из соседней комнаты доносились голоса.

— Талисман, — хихикали они. — Собака не той породы.

Они шептались о ней.

Рита-Крыса, снова здесь. Пришла по крышам. И худшее в этой истории было то, что это была правда.

Это были Кенни и Рита — теперь лучшая подруга Кенни, в большой светлой квартире в городе у моря. И это была Сандра, собака неправильной породы. Аландец, ее папа, ушел в море. Снова. И года не прошло, как они поженились. «Возможно, он не смеет признать неизбежность собственной смерти». Это заключение Никто Херман, с которой Сандра часто встречалась в ее маленькой однокомнатной квартирке на краю города. Долгими вечерами они пили вино, землисто-красное, в котором закатные лучи отражались теплым обнадеживающим светом. Это было красиво, единственное, что было красивым в городе у моря в то время. «Обычно это является негативным последствием интимных отношений между пожилым мужчиной и молодой женщиной, — продолжала Никто Херман. — О таких негативных воздействиях редко говорят, особенно когда речь идет о пожилом мужчине и молодой женщине».

Никто Херман вздохнула и рассмеялась своим воркующим низким голосом, который когда-то так очаровал Сандру и Дорис, что они дни напролет упражнялись в подражании ему, но безуспешно. Хотя так бывает с людьми, которые нравятся: забываешь, как они выглядели, и их голоса. Это Сандра и Дорис могли подтвердить уже тогда, давным-давно.

— А с женщиной вроде Кенни все еще хуже, разница между нами всего четыре года, но она способна заставить даже меня почувствовать себя унылой и туповатой. Старухой, недовольной собственной медлительностью и неспособностью выполнять даже самые простые повседневные дела. Все мы умрем. Но совсем не весело сознавать это. Заметь: я говорю это из добрых побуждений. Молодая женщина, о которой мы говорим, — моя сестра.

— Значит, это называется «порода»? — продолжил кто-то за стеной в большой светлой квартире. И повысил голос, чтобы Сандра могла услышать. Да, это была Рита, Рита-Крыса. Она была на такое способна.

— И можно спросить, какая?

Кенни рассмеялась, но весело. Рита была грубее. Кенни не была грубой. Она не могла быть грубой, она же была такой лучистой, такой независимой, такой любезной.

Маленькая Сандра. Бедняжка Сандра. Бедная бедная Сандра. Во рту пересохло. Облизала губы мокрым языком. Задержала язык на воображаемой складке на верхней губе. Она была глубокой.

Процесс, в результате которого Сандра вновь превращалась в немую с заячьей губой, начался.

Надо сразу сказать, что эти воспоминания, как и описание жизни Сандры в городе у моря до ее отъезда, отличаются крайней субъективностью.

Это точка зрения Сандры.

Потому что другой нет. Мир сжался.

Так что, вполне возможно, Кенни и Рита разговаривали совсем о другом. Может, Сандра просто вообразила себе все то, что якобы происходило за стеной. Это вполне вероятно. У них наверняка были более интересные темы для разговора, чем Сандра, которая в своих преувеличенных фантазиях видела себя в центре всеобщего внимания (негативного или позитивного — так вновь проявлялась самозацикленность девочки с заячьей губой). Например, когда Кенни приветливо обращалась к Сандре и спрашивала, не хочет ли она пойти с ними куда-нибудь (она об этом в самом деле часто спрашивала, в квартире в городе у моря, по крайней мере поначалу), Сандра была способна услышать в ее словах скрытые полутона и диссонансы.