Кирза и лира - Владислав Вишневский

— Ох, ох! Ты посмотри, какие они нежные, уснуть они не могут, понимаешь… — И, приняв какое-то решение, резко поворачивается к строю, зычно горланит. — Р-рота-а, сми-ир-рна! — Подтянувшись, строй немо замирает. Неужели, гадство, бежать придется, написано на лицах. — Та-ак, — наслаждается ротный командир произведенным эффектом. — Второй го-од… отбой! — резко, как из ружья, выпуливает команду, и с преувеличенным вниманием смотрит на свои наручные часы. — Та-ак, та-ак… Время идёт… Идёт!

Второй слог главной команды ещё не отзвучал, а из строя уже срываются — ошпаренные так не смогут! — сшибаясь в проходах солдаты второго года службы. Ну, наконец-то! Их задача сейчас одна, быстро и в нормативе отбиться, чтобы «Коноёбов» не доё… в смысле не доставал, даже случайно чтоб не зацепился. Чтобы отбой для них прошел без дополнительных тренировок, чтобы быстрее уснуть, чтобы быстрее забыться. Мы, молодые — нас это никак не касается — вяло стоим, наблюдаем это представление, тяжко вздыхая и жутко завидуя, устало переминаемся с ноги на ногу, понимаем, подходит и наша очередь.

Второй год службы, салаги, уложились в норматив, уложились, ёлки-палки, к сожалению, говорит кислое выражение лица командира роты, а жаль! но, ещё же молодые, извините, есть. Вот они, голубчики, стоят, покраснев, тараща глаза… Спать, они, понимаешь, хотят, баиньки, да? А вот хрен вам! Щас!

— Ну, что, — обращается к более чем на две трети похудевшему строю командир, — проверим внешний вид или сразу в наряд пойдем, а?

Мы чётко понимаем, никаких других «или» не предполагается, в вечерней программе нас ждёт только наряд, а уж потом…

— Лучше бы спать… товарищ стар-шлант, — просительно, как в школе, произносит кто-то… Действительно, чего терять!..

— Ни хрена себе! — как ждал, удивленно восклицает ротный. — Спать им хочется! А мне что ли не хочется? — Глубоко засунув руки в карманы галифе, назидательно, с пятки на носок прохаживаясь перед строем, с воодушевлением поясняет. — Я в ваши годы, например, на вашем вот месте, знаете, как пахал? О-о! Не дай вам Бог, понимаешь! А они — спать!.. Спать, это… — заметно распаляясь, начинает философствовать ротный, — это, понимаешь, нужно еще заслужить. Я вот…

— Ну, това-арищ старший лейтенант… Ну сколько ж можно, а? Ну, отбой же давно, а? — это уже по настоящему сердятся недовольные дембеля. — Вас же молодая жена дома, ждет, ну!

Вот сейчас они молодцы! Хорошо тут сказали! Могут здорово нас сейчас выручить. Мы уже едва стоим… Осоловевшие от усталости, сонливости, нудности, униженности и бесправности нашего положения. А впереди — мы знаем — нас все равно ждёт ещё главный воспитательный процесс — работы во-внеочередном наряде. У кого-то наряды идут в количественном накоплении. У других — одни гасятся, другие появляются. Но всегда ясно одно — в нарядчиках недостатка у ротного нет. Хоть, пожалуйста, все, хоть половина их, хоть любая часть строя, но они есть всегда. Как не быть? Вот же ж они… Голубчики… чики… чики!

— Ни хрена, жена подождёт. Ты, Егоров, за мою жену не беспокойся, там всё железно.

— Ага, уже всё давно заржавело, наверное… — доносится громкий шепот с тех коек. В дембельской стороне одобрительный хохоток и смех. В строю явное понимание и ехидная поддержка: «А действительно, чего он здесь делает, если молодая жена дома? Мы бы, на его месте, сейчас, ни секунды бы не размышляли, уже бы съеб… убежали бы к ней. Точняк! А он?!»

— Та-ак, р-разговор-рчики в стр-рою! Я вот дам вам сейчас… заржавело, понимаешь. Ишь, ты, заржавело! У нас не заржавеет, не боись. — И вдруг зло рычит на стоящих в строю солдат. — На-апр-ра-ву… В распоряжение дежурного по роте шаго-ом, марш, — все!

Давно бы так… Вяло повернувшись, понурив головы, шаркаем сапогами в сторону дежурного. Лучше уж так, чем стоять и мучиться. Раньше начнем работать, раньше закончим.

— Днев-вальный, свет, бл-л…! — зло и коротко несется с коек дембелей.

— Ну хватит уже ора-ать, а то щас всех подниму, — еще по инерции грозит ротный, давая отмашку дневальному, — гаси, че смотришь, балбес!

Гаснет свет…

Наконец-то всё же гаснет. По этому приятному поводу слышатся одобрительные комментарии «стариков»: «Дошло!.. Наконец-то… Спокойной ночи, Родина!.. Дневальный, бля, не вздумай ночью — «рота, подъем», громко орать… пиздюлей получишь!» Ну, это они всегда так, это нормально, хотя угрозы не без основания.

Где-то еще слышится возня и скрип коек под умащивающимися телами солдат. Вразнобой доносится тяжелый надсадный кашель. Громкое и сладкое позёвывание. В дембельской стороне, под одобрительные комплименты, испустив неприятные газы, громко бабахнула чья-то дембельская задница. В противоположной стороне, в стане салаг, кто-то осторожно повторил, получилось это позорно слабо, как пародия на предыдущий звук, так верещит детский надувной шарик, спуская. Легкий, вспыхнувший было смех, в поддержку ответной акции, мгновенно утух, прибитый прилетевшим с дембельской стороны тяжелым с подбойкой сапогом, с грозным наставлением: «Не умеешь, cалага, не берись без разрешения. Еще раз повторишь, будешь со свистком в жопе до нашего дембеля ходить!»

Бурный дембельский одобрительный смех, льстивое хихиканье, чей-то громкий невнятный шёпот…

Тёмное душное марево сна накрывает солдатские койки.

В стороне туалета, и всех рабочих комнат наоборот, возникает и повисает шум начинающейся обычной вечерней работы нарядчиков. Гремят вёдра, тазы, хлопают двери, шаркают пятки сапог… Всё как всегда, всё как обычно.

Армия… Армия… Армия!

Командир роты, старший лейтенант Коноводов, не спеша, руки за спину, прогуливаясь, уходит. Сначала к нарядчикам, глянуть, чё-почём, потом уходит в свою канцелярию.

Через пятнадцать минут с коек, в кальсонах и сапогах на босу ногу потянулись в туалет желающие покурить и отлить. Это старики и некоторые салаги. Молодые, те бы давно уже спали… Но они — вон они, с тряпками упражняются, не до сна им. Почему через пятнадцать минут, вы спрашиваете? А раньше в туалет нам выходить нельзя, запрещено с коек вставать. Почему? Почему-почему… А хрен его знает, почему — армия же!

Армия… Армия… Армия!..

32. Одна треть…

Как никогда раньше Новый год подошел быстро и незаметно. Первый — мой, многих из нас, новый год в армии. Для нас, молодых, он ничего особенного, в общем-то, и не значил. Мы ведь, по армейским меркам, ещё только-только пришли… Нам ещё, значит, трубить и трубить!

Ротный, и все командиры, проведя 31 декабря перед отбоем большой шмон всего нашего имущества (привычная процедура на предмет изъятия запрещённых уставом вещей и предметов, а сегодня, главным образом спиртного), пожелав нам счастья в наступающем новом году, в половине двенадцатого ночи ушли, и до утра вроде и не предвидятся. Понятно, чего им здесь с нами сидеть? Не совсем же сумасшедшие, правда? У всех у них свои семьи! Да и Новый год — это не какой-нибудь там, обычный выходной день, а большой семейный праздник. Понимать надо! Мы понимаем. Ушли они, в общем.

На ротных часах 23.35.

В казарме свет погашен, в кроватях тепло, уютно…

«Лежим, паря, однако…» — балуясь так, вслух говорит Ара, копируя язык чукчей.

В глубине казармы, над тумбочкой дневального тускло светит дежурная лампочка. За окном морозная ночь, но светло, сыплет снег… Идет снег! Как и положено под Новый год. Там всё красиво и романтично… а тут! Мы — я, Артур, Генка Иванов, Валька Филиппов, лежим на своих скрипучих койках и разговариваем. Вспоминаем, рассказываем, каждый свой, самый интересный Новый год там, на гражданке. Несмотря на то, что тема праздничная, рассказы звучат грустно и тоскливо. Мы все очень хорошо сейчас представляем, как у нас, у каждого, там, дома, собрались родные, друзья, подруги, рассаживаются за праздничными столами… нас вспоминают, думают о нас… А мы… А мы… А мы вот здесь!

Там, на столах, и дымящиеся пельмени, и мясо жареное, и картофельное пюре, тефтели и солененькие огурчики, и селедочка «под шубой», и помидорчики, и пирожки… Шампанское!.. Музыка… Мда…

А мы вот тут!..

По радио вот-вот громко прозвучит: «Бам! Бам! Бам!..» — это Куранты на Красной площади своим боем известят страну о приходе Нового года. Торжественно все встанут и радостно сдвинут в центре, над столами, свои бокалы… Целоваться начнут, поздравлять друг друга, желать здоровья, счастья!

А мы вот тут!..

От всего этого наваливается тоска, сдавливает горло, душит… Опять подступают слезы, хочется уткнувшись в подушку разреветься… Безумно, до боли хочется домой. Прямо сейчас, вот так вот, раздетым, хоть босиком, хоть в чём, но домой… домой. Домой! Надоело! Как же здесь всё надоело, как здесь всё противно…

В разговоре наступает тяжелая пауза. Все мы в мрачных, грустных раздумьях-размышлениях… Зачем всё это?.. К чему? За что?..