Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Алана Инош

Она совсем потеряла счёт времени. Больших сугробов не было – значит, или самый конец осени, или первые дни зимы. Кое-где под неглубоким снежным покровом темнели опавшие листья. Набрав горсть снега, Северга ела это пушисто-холодное чудо, наслаждаясь им, как лакомством, которое и утоляло жажду, и прогоняло горько-мутную пелену бреда.

Дом стоял на окраине села, до леса было рукой подать: только пересечь заснеженную полянку – и вот он, тихий и задумчивый, чистый, выбеленный зимним торжеством. Маяками горели кисти рябин, яркими шариками прыгали по веткам снегири, настороженно слушал пространство заяц-беляк… Испугался чего-то и юркнул в глубь леса, подальше от людей. Морозная свежесть струилась в грудь, Северга почти задохнулась от напора воздуха, оказавшегося слишком резким после домашнего затхлого тепла. Она захлебнулась восторгом: вот бы умереть там, на краю леса, в тишине, на чистой снежной простыне, под толстым одеялом седых туч… Где сейчас блуждал обломок иглы? Наверняка уже близко к сердцу. Добраться бы до этих красавиц-рябин, выковырять бы из снега несколько сладковато-терпких красных ягод! Замереть, слушая птичий писк, блуждать гаснущим взглядом по сочувственно-молчаливым тёмным стволам, и пусть войны канут в мёртвую бездну междумирья. Да воздвигнется стена тишины и лесного сказочного покоя!

А из глубины этого зимнего молчания, окутанная снежным серебром и блёстками, шагала к ней Ждана – в белой шубе и царственно сверкающей драгоценными камнями шапке с белым меховым околышем. Кружащиеся в воздухе хлопья осыпали ей плечи, дрожали на ресницах, оттеняя тёплый янтарь глаз – сон это или явь? Северга застыла, забыв дышать, уже не чаяла поймать и удержать своё сердце, рванувшееся из груди навстречу прекрасному видению, слишком яркому и правдоподобному, чтобы быть порождением бреда. Это настоящая, живая Ждана манила её в лес, к рябинам, и не имело значения, как и зачем она здесь оказалась: Северга поползла к ней с одним желанием – ощутить на своих щеках тепло её ладоней.

Локоть – правое колено – левое колено. Локоть – правое колено – левое колено. И так – раз за разом, а снег казался Северге рассыпанным из вспоротой перины пухом. Путеводной звездой ей была щекотно манящая ласка ресниц и кроткая скромность твёрдо сложенного рта, который Северга молила лишь об одной милости, об одном снисхождении – о легковесном касании… О том, чтобы проникнуть языком в горячую сладкую глубину этого рта, она и помыслить не смела, но жажда поцелуя горела в ней, заставляя делать «локоть – правое колено – левое колено» снова и снова, снова и снова.

Снегири испуганно взлетели с веток, когда Северга с рыком вцепилась в рябиновый ствол здоровой рукой. На гладкой коре остались полоски царапин от когтей.

– Ненавижу… Ненавижу… Умри… Сдохни, дрянь! – рокотал её рёв, отдаваясь эхом в зимнем лесу.

Проклятая игла, проклятые пальцы вышивальщицы. Если бы не они, сжала бы Северга сейчас меч, размахнулась и снесла бы голову княгине в белой шубе, чтобы эти тёплые карие глаза не мучили её, не выпивали душу, не терзали жаждой, как обезболивающий отвар. Трепетная, умирающая нежность сменилась ненавистью, ярость хлестнула меж лопаток бичом, и Северга, словно пришпоренная тысячей раскалённых игл, поднялась на ноги, держась за рябину. Птицы разлетелись от её звериного рыка, а видение Жданы растаяло, спугнутое оскалом стиснутых зубов. С той же исступлённой силой, с которой Северга мечтала о поцелуе, она теперь жаждала убить княгиню – виновницу своей скорой гибели.

Выжить и отомстить так, как только она, Северга, умела.

Соскальзывая по холодному стволу, женщина-оборотень во всех жестоких подробностях представляла себе свою месть. Она мысленно насиловала, рвала зубами плоть, хлестала кнутом, сдирала заживо кожу и в довершение всего насадила ещё живое тело на копьё, вкопанное в землю.

– Ты как сюда добралась?! А ну-ка, домой!

Голубовато-серые, широко распахнутые глаза с длинными рыжевато-каштановыми ресницами, чуть вздёрнутый носик, покрытый золотистой россыпью веснушек, свежий яркий рот и разрумяненные морозцем щёчки – совсем как грудки этих снегирей… Закутанная в тёплый платок девушка поставила корзину с выполосканным бельём и кинулась, чтобы подхватить оседающую в снег Севергу. Жалость в её глазах полоснула женщину-оборотня по сердцу, едко и остро напомнив о приближающейся смерти, и она из оставшихся сил отпихнула девушку от себя. От грубого толчка в грудь та не устояла на ногах и упала.

– Что, жалеешь меня? – на волне ещё не успевшей остыть ненависти прорычала Северга. – Рано! Рано меня жалеть… Я ещё вас всех переживу!

Силы утекли в стылую землю, и она завалилась на бок, а девушка, встав и деловито отряхнувшись, отломила прутик и принялась нахлёстывать им Севергу по заду – не злобная, но мило рассерженная.

– Вот тебе, вот! – пыхтела она. – Я ж тебе помочь хочу, а ты пихаешься, злюка! На-ка, получи! Будешь в следующий раз думать, прежде чем в лес убегать… Как я тебя назад-то потащу?!

Удары опоясывали поясницу и ягодицы Северги приятным согревающим жжением, напоминая о том, что она ещё всё-таки жива. Запыхавшись, девушка присела рядом на корточки.

– Ну, куда ты поползла-то? – огорчённо склонившись над Севергой, вздохнула она. – Ишь, чего удумала – в снегу замёрзнуть… Э, нет, так дело не пойдёт. Ох… Матушка-то с тёткой Малиной хворого лечить на три дня ушли, а я совсем ненадолго выскочила – бельё вот только прополоскать… А ты – вон чего! Шустрая какая!

Отхлёстанный зад Северги горел, а ненависть лопнула, как проколотый пузырь, с появлением этой девушки. Лёжа на снегу, женщина-оборотень пыталась выудить из замутнённых отваром глубин памяти её имя.

– Так, давай-ка вставать будем. – Кряхтя и пыхтя от натуги, девушка принялась тормошить Севергу, помогая ей подняться. – Уф… Тяжёлая ты! Хоть мало ешь и исхудала вся, а всё одно не лёгонькая… О чём ты думала-то, когда сюда ползла? Как вот мне теперь тебя до дому волочить?

От усилий у Северги потемнело в глазах, зимнее кружево леса уплыло за размытую пелену, а сердце жгла горечь.

– Она… жизнь мою отняла, ты понимаешь? – сорвалось с её сухих губ. – Это была моя жизнь… Какая-никакая, а моя!

– Ты про княгиню? – Девушка закинула руку Северги себе на плечи. – Так ведь оборонялась она от тебя – в чём её вина-то? Себя вини. Давай, потихоньку… Идём. Надо нам с тобой как-нибудь домой попасть.