Таганский дневник. Кн. 2 - Валерий Золотухин

Среда, мой день

И день «Бориса». В Мадриде первый «Борис» и, говорят, с участием министра тоже состоится в среду.

Нет, я не вижу себя затворником, на монашеский подвиг я не гожусь — сильно испорчен… но жизнь смиренную, богоугодную я бы хотел начать, если на то будет святая воля Его.

Любимов:

— Приедет министр, вы сразу по-другому будете себя вести, потому что он министр для вас.

— Юрий Петрович…

— Да-да, надо снять вас скрытой камерой, чтоб вы посмотрели на свои лица, когда он появляется. Как гаркнет на всех…

— Да он кричал, когда и не был министром.

Это акция случайная. Я ничего не имею против нашего министра. Он в тяжелом положении, как и вся наша культура, как и все мы.

Мечтаю я и братьев, родных и двоюродных, привлечь, увлечь этим делом. Благо старший, Иван Сергеевич, в самом Быстром Истоке живет. Он хотя и коммунист, но в благом деле участие несомненно примет, потому что уважает веру других.

21 марта 1991

Четверг. Мадрид, отель, № 327

А почему я не должен хорошие слова о себе записывать, а только замечания шефа.

Любимов. Я понимаю, с каким нетерпением (в последнее время) шеф ждет встречи с нами, со своим театром. Как ему хочется поговорить, как ему хочется многое успеть нам сказать, ведь в наше отсутствие, вернее, в его неприсутствие, ему же некому слова сказать, в особенности о театральных делах, о делах актерских. У него это копится, копится… и вот мы приезжаем, и он разряжается на нас… на всех и на каждом.

Противоречия в труппе. А для меня эти поездки благословение. Я привык к ним, в отеле — я дома.

2 марта 1991

Пятница

На что Николай рассчитывал, стоя в подъезде ЦК, вытаскивая Любимова гостем в СССР?! Он же и в мыслях не мог держать министерский мандат. Сузим проблему — сыграть Годунова!! «Высоцкий» уже был восстановлен. Сыграть и уйти опять в кино, в надежде, что мастер опять примет театр. Каких Николай себе добивался венков?! Общественное мнение было на его стороне. Он добился. Он сделал невозможное. А в общем-то, если опять все сузить, в чем закавыка? Да в том, что «Чума» и «Самоубийца» не получились, не дали желанного успеха, взрыва. Старые, да, восстановленные. А дальше-то король оказался голый и только потому, что все время спешил на Запад. А тут и новая политическая игра затеялась. И опять прав Николай, что «сейчас не время говорить обо всем». И Любимов боится, что могут сказать, когда будет время говорить.

Во-первых, во-вторых и в-третьих, никто его из страны не выгонял. А нынешний конфликт с министром культуры, членом КПСС, членом ЦК КПСС… Да он ему только на руку. Если бы его не было, он бы его выдумал, впрочем, ведь он его и выдумал. Ну кто тебе не дает сейчас работать?! «Легче было с Демичевым…» Так это понятно, об этом по-умному-то молчать надо. Ведь в этих оговорках и обнаруживается все. Демичев закрывал продукцию — спектакли, значит, душил художника. Кто сейчас тебя душит? Губенко? Да Бог с вами! Работайте, ставьте спектакли или руководите театром, постановками. Вы же не являетесь на работу! И для этого отыскиваете разные причины. И при чем тут членство Николая в КПСС или его министерский портфель? Для другого режиссера — это находка, это фарт, это карта тузовая: ученик-министр, да к тому же играющий. Но нет. «А он, мятежный, просит бури…»

Скорее бы дали госпремию, да и хрен бы с ними.

Да, никому мы тут не нужны. Но Любимов утро начал с поноса министра — интервью очередное. «Он начал со мной через газеты разговаривать, что ж, пожалуйста». Что он там нагородит в Мадриде?!

«До дна протравленных политикой времен». Это и к нам относится, вместе со всем достигнутым Любимов обкорнал нас и повернул в обездуховленность, заразил чумой общественных разговоров, интересов, мещанской конкретикой, суперреалистикой. «Неисследимо…»

Что за эти восемь лет сделано, чего мы достигли? Умер отец. Умерла Тоня. Начались перестройка и гласность. Господи! До чего же скучно жить на этом свете!

«Кроме дикого, нечеловеческого тщеславия, там нет ничего» — Филатов о дневниках. А я присматриваю себе взаправду нож и баллончик со слезоточивым газом. Наверняка будут на меня покушения или мордобитие. И я собираюсь обороняться. Глупый! Или сбежать в Быстрый Исток на год?! Боюсь за семью, за окна, за дачу. Куда-то прет фантазия от страха. А неприятности-то могут быть только от коллег, да нет, не утешай себя, Валерий, готовься. Раз уж решился — плюнь. А убьют — погром начнется тут же.

Неужели вся жизнь не удалась? Нет, не верю. Только бы получить от государства премию, то есть, получается, от Горбачева, что ли, против которого я?!

Я согласен с А. Морозовым — всегда такого рода документы, как дневник, зашифрованы. Даже для самого автора. Это происходит бессознательно, подчас ты сам себе невольный цензор, и как раз не там, где надо.

28 марта 1991

Четверг

Говорят, у нас в Союзе какой-то важный политический день. Ельцин будто бы вышел на финишную прямую против Горбачева. На Красной площади грузовики, танки наготове. Прольется ли кровь, все гадают.

Второй день Анхель говорит мне, какой великий актер Губенко, как он чувствует трагедию народа и свою ответственность… Он один, он выбивается из всех сил. И почему так решен Отрепьев? Кто такой Отрепьев сейчас?! Анхель долго, правильно и нудно рассуждал. В рассуждениях он смыкается с моими русскими — «это не русский спектакль, кроме русских песен русского нет ничего». А я подумал, что, если он прав, мне не дадут государственное вознаграждение.

С Анхелем и Любимовым сфотографироваться надо.

Анхель:

— Любимов не верит в Бога, хоть и много говорит о нем. «Бог не здесь (показал пальцем на кончик языка), но здесь (показал на лоб)». Думал, скажет «в сердце». Он в каждой клеточке. И в этом смысле в России заложено все. От России зависит идеология мира. А Любимову Россия не нужна. Он не думает о судьбе русского народа, русской души. Россия ему нужна как реклама… для звездочки, для языка — это проституция. Он смеется, издевается над русской Россией.

Заплесневелый хлеб я обрезал и кусочки московские подсушил на настольной лампе, положив на абажур пепельницу, а в нее — хлеб. Замечательно подсох он, и я съел его с тремя помидорами. К быту артиста. Хорошо бы теперь поспать…

Что творится в Москве — понять невозможно. Огромная толпа, много милиции, и конной в том числе, менты машут дубинками. Открылся съезд Верховного Совета. Господи, спаси мою Родину!

30 марта 1991

Суббота. Самолет

Евтушенко в накопителе пишет на походном компьютере, и сразу это набирается в «Огоньке».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});