Таганский дневник. Кн. 2 - Валерий Золотухин

Среда, мой день

Тема Ефимовича:

— Чтобы знали: три месяца меня не было, я не получаю деньги за это и никогда их не возьму. Я не работал три месяца и мне не полагается, чтоб не было никаких разговоров. Мне эти деньги и не нужны. Не за шестьсот же рублей я работал девять месяцев.

Моя девятимесячная работа принесла мне пока что одно только горе. Никакой радости, никакого желания работать, никакого желания вытащить театр, снова его сколотить. В театре есть свои периоды… он может иссякать, но единственно, что мне кажется, что он еще не настолько мертв, он еще может как-то существовать.

Репетиция идет нервно, но обормоты прощены.

«Вы мои нервы меньше бережете, чем нервы этих негодяев».

«Я человек суеверный».

«Лучше бы вы были верующий». — Но это тихо.

В том и беда, что суеверный. Как ни странно, неверующий Эфрос был более божеским человеком.

В конфликте Любимова с Губенко Борис излишне подогревает, нашептывает шефу негатив о Николае. Политика политикой, но объективно для Театра на Таганке Николай сделал дело огромное и не надо упрекать его глупостью газетной, что он не поставил спектакля своего. Вся его деятельность в театре, увенчавшаяся советским паспортом Любимова и назначением его снова художественным руководителем театра, — самый лучший спектакль Николая, который только можно себе представить в этот срок его правления. А Боря подсевает зря, он понимает отношение к нему Губенко, Филатова, Смехова. Они его за ноль держат. Борис не может от комплексов освободиться и отвечает глупо. Но, мне кажется, при благоприятной ситуации, при терпимости к нему отношений он весьма полезен может быть.

Я чувствую, что эти записи, и магнитофонные, и дневниковые, — одни из последних, относящиеся к истории Театра на Таганке. Она заканчивается вместе с входом танков в Вильнюс и Ригу. Она заканчивается по всем статьям. Я зря соврал шефу, что в отличие от министра мне «Самоубийца» нравится. Сорвалось с языка, надо было как-то потрафить ему, чтобы потом сказать жесткость. Так вот, я давно так много не писал о театре. Все пространство бумаги занял быт, роман и всякая ерунда.

24 января 1991

Четверг. Братислава

По телеканалам всякие угрозы и проклятия в адрес Горбачева. Буш: экономические санкции, если Горбачев не уйдет из Прибалтики, а Хусейн — из Кувейта. В какую страну мы вернемся?!

Глаголин тащит Петренко как доказательство: вот вы все, дескать, были против, шипели, а он может и будет. Да кто спорит! Это еще один кол в спину министра. И репетициями в Брно Глаголин принародно получил от шефа указания ввести Петренко на Бориса в Москве, и дать ему сыграть, и собрать прессу.

26 января 1991

Суббота

Ну, что ж… Пришли ко мне вчера Николай с Шопеном, с водкой. Все те же повторили разговоры и жалобы. Посоветовал я Николаю ничего не говорить резкого, конкретного шефу, не брать на себя, не уговаривать — в любом случае он будет рассматривать его как лицо должностное, принадлежащее к партократии. Николай сказал, что он ищет малейшего повода, чтоб выскользнуть из этого хомута — министерства.

— Я пока не могу Горбачева предать, который сделал все, чтоб вернуть Любимова, а вот теперь… «Я единственный из визитеров, который приехал и работал, вкалывал, не промелькнул этаким фейерверком, а работал девять месяцев как проклятый». Я стоял рядом и понял, кого он имеет в виду — Войновича, Лимонова и др. Многие ведь приезжали и уехали. Но они и не получали паспортов и гражданства, не становились опять художественными руководителями — Ростропович с Галиной, в первую очередь он имеет в виду этих блестящих визитеров.

Короче, после третьей, солидной дозы Николай принимает решение срочно собраться по случаю дня рождения Володи у него в апартаментах.

— Свистать всех наверх, кто с чем может; есть водка — с водкой, с бутербродом, с банкой консервов, с куском хлеба, с пивом, водой, яблоком, голые, мытые, немытые, спит — разбудить, пьяный — растолкать, но чтоб все были!

Кто мог, кто был на месте — все явились. И это было хорошо. Выпили за Володю. И опять разговоры, споры, уговоры Любимова.

— Театр мертв, особенно по утрам. Вечером еще что-то копошится в нем, какая-то видимость жизни, энергия искусства, легенды, тень…

Хорошо говорила Демидова, умница она все-таки и многому жизнь ее научила. И попривыкла она, но свое отточила и сохранила. Она говорила: «Зачем мы уговариваем, тащим? Есть данности, которые мы не можем не учитывать. Александра Николаевна Гончарова, старая дева, в пятьдесят лет родила… полюбила… вышла замуж… сорок лет прожила в тишине, забвении. Это данность. Катя, Петя, возраст — все это данность, судьба… А мы хотим навязать ему свою судьбу, так как нам видится, хочется…» Спокойно, очень хорошо, ясно так она говорила, что, казалось, и возразить нельзя, только согласиться и принять. Нет, у Маши нашлись опять какие-то контраргументы, опять она эмоционально стала прожектировать. «Маша, ты сначала думай, потом говори».

Глаголин:

— Я хочу выпить за Таню и ее дочь! — (За дочь Т. Иваненко от Высоцкого.)

Губенко:

— Хоть бы показала дочь. Почему она не в студии?

Таня:

— Потому что она умная.

Любимов:

— Да, здорово она умыла актерских детей.

Ну, а я, когда созрел для тоста (опять он меня колобком назвал, и теперь я понял: я от дедушки ушел, я от бабушки ушел… везде прокатился, нигде не застрял, хитрый такой, ласковый. Но это лучше, чем я думал — потолстел, покруглел… А это о себе мнение я знаю давно. К нему же относится: ласковый теленок двух маток сосет), сказал, что Володя родился под знаком Водолея. Алла добавила, что Россия вступает в Водолея. Что весь практически февраль пройдет под этим знаком, давайте проживем его в мире, в добром отношении друг к другу, быть может, зародится что-то здоровое и в государстве, и в нас, сыграем на уровне все февральские спектакли и встретимся в Штутгарте добрыми, здоровыми и с новыми идеями… Не загадывай вдаль, как говорил Теркин, доживем до Штутгарта. Пусть Володин Водолей поможет нам. Что-то в этом роде.

Пьяная Додина комментировала каждое слово любого. «Он учился на нашем курсе, никому в голову не могло прийти: Высоцкий — Гамлет! Надо быть Любимовым, чтобы такое выдумать: Володя — Гамлет, да что вы…»

Сайко вякнула:

— А «На дне»?

Любимов всполошился:

— Да я разве запрещаю, играйте, если нравится, если к вам пойдет народ. Я никогда не запрещал чужие спектакли, мои снимали… — И пошел.

Как его это задевает. Тут он прокалывается весь, до дна. Бедная Наташка-то в связи со спектаклем «Высоцкий» подвякнула, что нельзя играть один раз, 25-го числа.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});