Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха

– Не понял… – сказал сам себе Генка.

Вообще-то, понимать особенно было нечего. Американец фотографировал платки, которые Аня держала поочередно в вытянутых руках. Но Генке все равно это очень не понравилось, и он сделал вид, что не понимает – что там такое происходит.

Потом они стали о чем-то разговаривать, стоя очень друг к другу близко, теребя в руках то один, то другой платок и фактически друг до друга дотрагиваясь.

– Этот платок называется «Весна Священная», – сказала Аня.

– Стравинский?

– Да, Павел Тимофеевич тогда очень любил этого композитора. А этот… – Аня немного смутилась, – …«Любовь». Шутливый узор, видите? Тогда на фабрике работала девушка Люба, очень смешная и очень славная. И Павел Тимофеевич посвятил ей эту работу. А это… – Аня вздохнула. – Это «Кайма».

– «Кайма»? – удивленно повторил Иван.

– Да… Видите, черное поле и золотая кайма с очень тонким и красивым узором… У Павла Тимофеевича тогда умерла жена, и он сделал этот платок. Черное поле, он говорил, это – жизнь, а золотая кайма – смерть. Но тут я с ним не согласна.

– Анна, вы так говорите, как будто знали Иконникова лично, – с улыбкой проговорил Иван.

Аня улыбнулась:

– А я его и сейчас знаю.

То, что увидел Генка дальше, было ужасно. Американец выпучил глаза, закричал что-то, а потом взял Аню за руки.

– Да вы чего, озверели? – спросил Генка и отвернулся.

Когда Аня вошла в комнату, Генка сидел перед телевизором и смотрел программу «Время». Горбачев встречался с народом, и Генка сидел и смотрел. Аня улыбнулась.

– Добрый вечер, – сказала она, но Генка продолжал смотреть телевизор.

Аня посмотрела на него удивленно и спросила:

– А почему ты меня не подождал? Что-нибудь случилось?

Генка молчал и смотрел телевизор.

Аня устало вздохнула, присела на маленький диванчик у двери и стала удивленно смотреть в Генкин затылок. Теперь не только он, но и она молчала – говорил один Горбачев, и этого Генка вынести уже не мог. Он вскочил, выключил телевизор и, повернувшись к жене, гневно и страстно вопросил:

– Зачем он тебя фотографировал?!

Аня не сразу поняла, о чем идет речь.

– Он не меня фотографировал, а платки, – объяснила она после паузы.

– Видел я, какие платки он фотографировал! Он тебя фотографировал!

– Он не меня фотографировал…

– Видел я, кого он фотографировал! Зачем он тебя фотографировал? (У Генки получалось – «фоторафировал».)

– Гена, он фотографировал не меня.

– Видел я, кого он фотографировал! Зачем он тебя фотографировал?

– Ты видел и не зашел? – удивленно спросила Аня.

– Если бы я зашел, я бы его там убил! А я не хочу сидеть… из‑за какого-то козла американского!

– Гена, ты подсматривал? – удивленно спросила Аня.

– Я не подсматривал, я смотрел! – возмущенно закричал Генка и прибавил трагически, переходя на шепот: – Как мою жену… фотографируют…

Аня улыбнулась:

– Гена, какой ты смешной. И не кричи, пожалуйста. Ты разбудишь ребенка.

– Да, я смешной! – нервно засмеялся Генка. – Я в кювет влетел. Чуть не перевернулся!

В Аниных глазах возник испуг, она инстинктивно поднялась и сделала шаг к мужу, но он, останавливая ее, выставил вперед ладонь:

– Не надо! Этого не надо!

Аня остановилась.

– А зачем он брал тебя за руки?

Тут Аня действительно смутилась, и это не ускользнуло от Генки.

– Брал! Я видел! Я все видел!

Аня снова улыбнулась:

– Ты видел, но ничего не слышал. Если бы ты слышал…

– А мне не надо слышать! Знаешь такую поговорку: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать»? Взял за руки и держал! Чужую жену! Это в Америке, может, можно, а у нас…

Генка развивал эту глубокую мысль, без устали нес чушь, и Аня заговорила, стараясь объяснить:

– Дело в том, что он там в Америке видел репродукции платков Павла Тимофеевича, но там не было датировки, только фамилия, и он думал, что Павел Тимофеевич жил в девятнадцатом веке. И когда я сказала, что Павел Тимофеевич сейчас жив-здоров и что можно…

– Павел Тимофеевич! Павел Тимофеевич! Вот где он у меня, твой Павел Тимофеевич! Ему давно в психушке место или на кладбище, а ты носишься с ним! – заорал Генка.

– Не говори так! – остановила его Аня. – И не кричи. Ты разбудишь ребенка…

– Погоди, погоди, – дошло до Генки. – Так ты теперь вдвоем… с этим… к этому поедешь? Так?

Аня села на диванчик и объяснила:

– Я обещала познакомить его с Павлом Тимофеевичем. Если хочешь, поедем вместе.

– Я? – ткнул себя в грудь Генка и засмеялся. – Та-ак, – протянул он и зашагал по комнате. – Так-так-так… Я, значит, для нее всё! Пить бросил, курить бросил, деньги все до копеечки. В коллективе уважают, несмотря на судимость. Ко мне Полубояринова, парторг, подходит сегодня: «Голованов, ты как насчет партии думаешь?» А она? А ты? Ты! – заорал Генка, и в этот момент за стеной заплакал ребенок.

– Ну вот, разбудил… – тихо и устало проговорила Аня.

– А-а! – высоко закричал Генка, схватил с диван-кровати, на котором они спали, и швырнул на маленький диванчик, где сидела Аня, подушку и одеяло. – Спи тут! Я с тобой теперь спать не собираюсь! – Подумал и, решив усугубить наказание, забрал одеяло себе.

Пальцы летали по клавиатуре компьютера, буквы быстро складывались в слова, а слова в предложения. Ивану работалось. Внезапно в двери что-то громыхнуло, и Иван удивленно оглянулся. На пороге стоял сосед Альберт – пьяный, веселый и расхристанный.

– Сосед! – воскликнул он бодро и жизнерадостно. – Давай выпьем!

– Спасибо, я не употребляю алкоголь, – твердо ответил Иван.

– Не употребляешь? Ну, тогда пойдем погуляем! – предложил Альберт и, подмигнув, прибавил громким шепотом: – Я тут такое женское общежитие разведал…

Иван улыбнулся:

– Спасибо, я не гуляю.

Альберт развел руками.

– Ну, тогда извини… – проговорил он, нисколечко не обидевшись, и скрылся за дверью.

Этот неожиданный визит не испортил настроения, но от работы отвлек. Иван поднялся со стула и, сунув руки в карманы, широко зашагал по комнате.

Во поле березка стояла.Во поле кудрявая стояла, –

запел он грудным, самодеятельно поставленным голосом.

Люли-люли, стояла!

Взгляд Ивана упал на фотографию бабушки, и он остановился.

– Бабушка, я влюбился? – Он вдруг смутился и сформулировал вопрос иначе: – Бабушка, я полюбил? Я люблю? Я правильно говорю?

И вновь зашагал по комнате, напевая уже вполголоса:

Некому березу заломати,Некому кудряву заломати.Люли-люли, заломати.

Теперь взгляд его переместился на фотографию девушки и, возможно, ее взгляд потребовал другой песни. Сам того не замечая, Иван перешел на английский:

Глори, глори, аллилу-уйя!Глори, глори, аллилу-уйя!

Он остановился перед фотографией и прокричал по-английски:

– Джессика, я влюбился!

Спят усталые игрушки,Книжки спят, –

измученно напевала за стеной женщина, укачивая плачущего ребенка.

Аня плакала почти совсем неслышно, но Генка слышал.

– Ань… Аня, – зашептал он виновато и с одеялом на плечах подошел к диванчику, на котором, поджав ноги и отвернувшись к стене, лежала в одежде Аня. – Ань, не плачь, – попросил Генка. – Когда ты плачешь, я… умираю…

Несмотря на противный моросящий дождь, Иван совершал свой утренний «джоггинг». Обгоняя колонну тех же солдат, он вновь, как и вчера, услышал:

– Закурить не найдется, командир?

Иван не успел ответить, потому что идущий в строе последним объяснил:

– Он не курит, у него вчера спрашивал.

– Курицын! – прокричал впереди неохватно толстый прапорщик. – Разговоры в строю!

Огибая памятник Ленину на площади Ленина, Иван обернулся и с удивлением увидел бегущего следом Альберта. Тот был в костюме и шляпе, но без галстука. Судя по виду, чувствовал Альберт себя неважно. Остановившись напротив продмага, он задумался о чем-то печальном и, держась за сердце, скрылся в его открытой двери.

Набойщики лежали, полулежали и сидели на столах и внимательно слушали бригадира. Дядя Сережа, в очках, держал в руках многотиражку и читал вслух интервью Ивана. Оно называлось «Плоды перестройки». Дядя Сережа был важен, читал громко и отчетливо:

– «Вопрос: Если бы вы родились, допустим, в Австралии, а потом вам пришлось бы выбирать между Америкой и Советским Союзом, какую бы страну вы выбрали?» Ишь Аркашка куда гнет, – прокомментировал дядя Сережа и прочитал дальше: – «Ответ: Я бы выбрал Австралию».

Дядя Сережа одобряюще крякнул. Слушателям тоже понравился такой ответ. Только Генка не слушал или делал вид – сидел на подоконнике и смотрел в окно.