Ароматы кофе - Энтони Капелла

— А как же твой муж?

— Он не знает. Хотя рано или поздно ему все станет известно. Но я к этому готова.

— Он захочет развестись с тобой.

— Развестись? Нет, это уронит его в общественном мнении.

— Но… почему все это так важно для тебя? Я имею в виду… этот шанс избрать своего члена Парламента… направить напыщенную ослицу, наподобие Артура, в Палату общин… разве ради этого стоит идти в тюрьму?

Она бросила на меня взгляд, полный твердой решимости:

— Иного пути у нас нет. Они столько раз обещали нам, и каждый раз лгали. Что значит один член Парламента? Может, и ничего. Но если этого нас лишают, если отказываются признать, что мы как человеческие особи имеем столько же прав, сколько мужчины, тогда это важно. Когда армия идет в бой, Роберт, не она выбирает место сражения, а те, кто ей противостоит. Право голоса, представительство в Парламенте — тот плацдарм, который захватили наши противники. Палата представителей — их цитадель. И мы должны штурмовать ее или согласиться раз и навсегда, что в правах мы с ними не равны.

— Я понял.

— Ты поможешь нам?

— Я? — изумленно воскликнул я. — Каким образом?

— Это кафе… я все раздумываю, если наша группа будет разрастаться, нам потребуется помещение вроде этого. Чтобы можно оставлять всякие сообщения, созывать собрания, куда будет приходить интересующаяся публика, желая больше о нас узнать. Я все подыскивала кого-нибудь, кто мог бы стать управляющим этим кафе. Вчера, когда ты сказал, что не слишком загружен, мне в голову пришла мысль, что лучше тебя мне никого не найти. Могу попросить отца, чтобы освободил тебя от работы, по крайней мере, в дневное время. Я уверена, он согласится. А жить ты сможешь над кафе — наверху еще два этажа, они полностью пустуют: тебе это сэкономит средства на проживание.

Я отрицательно покачал головой:

— Польщен, Эмили, но, подумай сама, это просто невозможно. Я начал публиковать свои статьи, в моей жизни стало что-то происходить. С личной свободой расстаться я просто никак не могу.

— Да, да. Все ясно, — сказала она с внезапной злостью. — Надо понимать, когда ты только что произнес, что готов сделать что угодно, только бы заслужить мое прощение, это была очередная поза? Когда ты просил меня спать с тобой, это были только красивые слова? Ты с жадной готовностью рассуждаешь о сексуальном наслаждении — потому что это удовольствие не сопряжено для тебя с ответственностью, просто очередное из твоих «острых ощущений». Помнишь эти слова, Роберт? Так ты описал однажды адресованный мне поцелуй. Слишком поздно я поняла, насколько это чудовищно, — ведь этими словами ты выразил свое отношение ко мне. — Она метнула на меня взгляд: — Пожалуй, тебе стоит уйти.

Мы оба долго молчали.

— Ну, что ж, пусть так, — сказал я.

— Чего ты ждешь? Иди.

Она отвернулась, не желая больше на меня смотреть.

— Нет… я хотел сказать, пусть будет так, я приму на себя твое треклятое кафе.

— Правда? — изумленно воскликнула она.

— Раз сказал — значит, правда. И не спрашивай почему. Похоже, я обладаю дурацким свойством не отказывать никому в вашей семейке.

— Это дело отнюдь не из легких. Если станет известно, что мы тут собираемся… Словом: пока лучше клинок из ножен не вынимать.

— Я уверен, мы справимся.

Ее глаза сузились:

— До тебя дошло, что спать с тобой я не буду никогда?

— Да, Эмили. Я это осознал.

— И жалованье твое будет весьма скудным. Ты уже не сможешь себе позволить обычных многочисленных куртизанок и шлюх. Чему ты улыбаешься?

— Просто вспомнились недавние переговоры с неким Линкером насчет условий моего найма. Я уверен, сколько бы мне ни платили, для моих скромных нужд этого будет достаточно.

— Скромность не то свойство, которое я бы охотно тебе приписала.

— Тогда, возможно, я тебя удивлю. Впрочем, и у меня есть некоторые условия.

— Какие же?

— Настоятельно прошу избавить меня от этих дурацких призывных надписей. Приходящих к нам будет нелегко переубедить, что я вовсе не собираюсь читать им лекции во славу алкогольного воздержания.

— Хорошо. Что еще?

— Никаких кофейных смесей. Какого черта собирать кофе по всему свету, чтобы смешать все сорта в невообразимое пойло.

— Ты всерьез считаешь, что таким образом не прогоришь?

— Понятия не имею. Тебе-то что до этого? По-моему, есть надежда, что в убытке не останусь.

Она протянула мне руку:

— В таком случае, Роберт, мы договорились.

Глава семьдесят первая

Для разработки подробного лексикона вкусовых ощущений и постижения неисчислимого количества нюансов, прячущихся в тени основного запаха, а также особых вкусовых ощущений, ассоциируемых с понятием кофе, необходим опыт. Обретение такого вида опыта требует времени. В обретении его нет коротких путей.

Тед Лингл. «Справочник дегустатора кофе»

Эмили ошиблась: наше с ней предложение не вызвало у Линкера особого энтузиазма. Я предположил, что его беспокоила двусмысленность ситуации: замужняя дочь нанимает человека, с которым некогда состояла в близких отношениях. Я подчеркнул, что моя роль будет сведена только к помощи в приведении в порядок помещения: и в конце концов он сдался.

— Хотя, Роберт, запомните вот что. Стрелки часов вспять не повернуть. Наши неудачи лучше позабыть. В будущее с собой мы берем только наши успехи.

Тогда я не был вполне уверен, имеет ли он в виду мои неудачи в Африке или же неудачу в связи с женитьбой на Эмили. То, что был и еще один вариант, мне не приходило в голову еще много лет: возможно, его слова относились вовсе не ко мне, а к нему самому и его собственным отношениям с Эмили.

Последующие недели я весь пребывал в трудах. Надо было надзирать за рабочими, набирать служащих, спорить с адвокатами — возникла краткая юридическая полемика, когда выяснилось, что заведение больше не может называться «Кофе „Кастл“»: в конце концов мы его переименовали в «Кофейню на Кастл-стрит», и это всех устроило. Я познакомился с Фредериком Фербэнком, тем самым закупщиком, который снабжал Эмили кенийским кофе. К моему изумлению, он был наслышан обо мне; более того, был явно польщен знакомством.

— Роберт Уоллис? — вскричал он, пожимая мне руку. — Тот самый, создатель «Определителя Уоллис-Пинкера»? Должен признаться, сэр, что слегка измененная версия вашей системы используется теперь всеми мелкими торговцами кофе. Представляю физиономии моих коллег, когда я им сообщу, что закупаю кофе для Уоллиса!

Мне было странно слышать, что я создал нечто, обретшее свою собственную жизнь. Но особой гордости за авторство я не ощущал: по суш, главным вдохновителем был Линкер, вовсе не я.

Мы с Фербэнком вместе апробировали несколько видов кофе и произвели предварительный отбор. Я был удивлен, как скоро африканцы превзошли Южную Америку в отношении качества и насколько быстрыми темпами процесс влажной обработки зерен опережает сухую обработку. Мы проговорили несколько часов на языке, понятном торговцам кофе, и в результате я заключил, что поставщик Эмили вполне порядочный человек.

Едва кафе открылось, меня тотчас поглотили другие дела: надзор за официантами, уход за аппаратом Тозелли, даже порой при необходимости мытье чашек и прочей посуды. И почти сразу же к нам потоком грянули женщины, жадные до информации. Таких всегда можно было определить по внешнему виду — они проскальзывали внутрь с выражением боязливой решительности, как будто подстегивая себя неотвратимостью такого шага.

Воинствующее суфражистское движение — «Дело», как они сами это называли, — теперь быстро разрасталось, подогреваемое сообщениями газет о событиях в Манчестере и Ливерпуле. Но в своей новой роли кофевара и подручного работника я мог заключить, что не слишком очевидно, чтобы и Лондон последовал в том же направлении. Эмили со своими подругами-конспираторшами долгие часы заседали в дальней комнате, обсуждая разные вопросы: свою конституцию, свою этику, что такое легитимное действие и что нелегитимное, как утвердить свою правоту. Для движения, чьим главным девизом стал призыв: «Не слово, а дело!», пожалуй, слов оказывалось во много раз больше. Они обсуждали, как охватить весь Лондон, но у них, по-моему, для посланий вечно не хватало почтовых марок.

Временами, признаюсь, мне все это представлялось не более чем увлечением — незрелым дамским авантюризмом. Но вот, закончив свои нескончаемые собрания, они надевали шляпки, зашнуровывали ботинки и, вместо того чтобы идти к омнибусу и ехать домой, направлялись в одиночку или парами с ведрами краски малевать лозунги на стенах правительственных зданий или лепить на стены свои манифесты. Молли, Мэри, Эмили, Эдвина, Джеральдина и им подобные становились уже не «ангелами домашнего уюта», но ангелами возмездия. Признаюсь, эти их ночные вылазки вселяли в меня дурные предчувствия. С детских лет мне внушали, что женщина — воплощение слабости, и я понял, что это представление изжить мне нелегко.