Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

Тем не менее у меня возникло ощущение, будто я во время великопостного ужина проглотил тухлого карпа. Я жестом велел ирландцу уйти. Нилл расстроенно нахмурился. Да, этому дикарю придется еще многому научиться при дворе. Он славно поживет у нас, заодно приобщится к цивилизации.

Оставшись в одиночестве, я устало откинулся на подушки и, стараясь ни о чем не думать, наслаждался ароматом яблоневых дров. Но на языке оставался горький привкус.

— Жестоко, — шевельнулись мои губы, но слово застряло в горле.

Ожидание продолжалось. Что ж, Господу угодно научить меня терпению и смирению… в постижении Его таинств. Поежившись, я закутал шею лисьим воротником. Надо выдержать это холодное и бесплодное бдение. А чем, интересно, занята Екатерина?

* * *

Прикованный к постели человек быстро выпадает из привычного распорядка, в котором, равно как и в смене дня и ночи, заключена мировая мудрость. Но больной может перестроить его по своему усмотрению, подобно тому, как играющий с кубиками ребенок возводит и разрушает свои причудливые постройки.

У меня не было надобности копить силы для беспокойных дневных трудов, поэтому я спал вдвое меньше обычного. В Евангелии от Луки сказано: «…взошел Он на гору помолиться и пробыл всю ночь в молитве к Богу»[34]. Всенощные бдения вводили меня в странное состояние — казалось, я возношусь в заоблачные сферы, в царство Святого Духа. Я плавно спускался на грешную землю, когда за дверями начиналась утренняя суета. Вскоре появлялся Калпепер со своевременно нагретым дневным шлафроком, а потом сияющий юный Скарисбрик приносил на подносе обильный завтрак. Ночное противостояние с ангелами изматывало меня. Здоровые люди к утру чувствуют себя бодрыми, но я погружался в сонную вялость. О проклятое безделье, неплодотворная жизнь! Неудивительно, что лежачие больные с трудом идут на поправку.

Калпепер выглядел взволнованным и озабоченным. Он приносил мне одежду и старательно исполнял свои обязанности, но взгляд его зачастую становился отстраненным. Видно, мысли моего слуги были далеко… Однажды он вручил мне кожаную папку с изящным тиснением для хранения корреспонденции от наших иностранных послов. Она была оснащена чудными клапанами, карманами и особым отделением для воска и королевской печати. Он сам придумал и заказал для меня такой славный подарок.

Я похлопал его по руке и кивнул в знак благодарности. Как же мне надоела немота. Хотя я знал, что она пройдет — да-да, непременно пройдет!

* * *

Екатерина являлась сразу после службы, которую она ежедневно посещала в восемь утра. Моя благочестивая жена, зачем-то подражая многим придворным прелестницам, скрывала свою набожность, словно постыдную наклонность, которая могла выставить ее перед окружающими в невыгодном свете. В молодости чужое мнение имеет первостатейное значение.

А ведь после искренних молитв, обращенных к Создателю, она сияла неземной красотой и, конечно, прекрасно знала об этом. Я улыбался ей и, подняв руку, гладил по щеке. Вечерами (когда слуги зажигали камин и оставляли меня в покое) я обычно писал ей письма, рассказывая о моих размышлениях и любви к ней, отмечая ее очарование и привлекательность. Читая их, она вспыхивала от радости. Причем день ото дня (или то была игра воображения, вызванная моими расстроенными чувствами?) Екатерина выглядела все более румяной и игривой.

Итак, я старательно играл роль терпеливого больного. Но, по правде говоря, мне отчаянно хотелось сбросить ворох меховых накидок и одеял и вновь занять свое место в жизни и обществе. Долго ли, о Господи, долго ли мне еще терпеть?

В эти тоскливые дни меня, разумеется, не забывали. Часто заглядывал Уилл с новыми шуточками и сплетнями. Заходили и члены Совета с просьбой оценить их работу. В ту пору сформировался очередной тип государственников — эти были склонны к традиционализму. Церковники приносили мне на утверждение списки новых назначений, однако далеко не полные. И я развлекался, вписывая имена в пустые строки.

Все мои распоряжения исполнялись с особой тщательностью. Когда меня, мучимого головной болью, одолевала дрема, слуги задергивали шторы, превращая спальню в тихую ночную обитель. Солнце не допускали ко мне, как болтливого ребенка. Но дневной сон предвещал очередную бессонную ночь. О Господи, ну когда же, когда?

Замечу, что я перестал каждые пару часов напрягать голосовые связки. Дар речи не возвращался. Подобные попытки заканчивались лишь бессильным вздохом и полным молчанием.

* * *

Пролежав десять дней, я начал пениться, как взбитые яйца. Немота. Дни, превращенные в ночи. Как-то раз, после того как ушли Калпепер и Екатерина, а следом, мрачно откланявшись, удалился Уилл, кресло возле моей кушетки занял Кранмер. Он явился с пустыми руками, не захватив ни церковных свитков, ни документов, ни заметок по поводу составления английского молитвенника. «Книга общей молитвы» — так он намеревался назвать его, хотя в ходе перевода и подбора текстов натолкнулся на множество трудностей.

— Кое-кто начал бузить, — небрежным тоном, словно говоря о пустяках, произнес Кранмер. — В Линкольншире.

Я жестом велел ему продолжать.

— Похоже, какие-то отчаявшиеся бродяги сговорились встретиться на Помфретском базаре, — смущенно заявил он.

Чего смущаться, он же не виноват в их сговоре!

— На Севере много несчастных, чьи нужды никого не интересуют… — вяло закончил Кранмер.

Сколько их? Мне хотелось уточнить количество недовольных. Но попытка задать вопрос опять не увенчалась успехом. Рассерженно схватив перо и бумагу, я повторил вопрос письменно. Как обременительна постоянная зависимость от этих безмолвных средств общения!

— Сотни три или около того. Но сейчас все сообщения ненадежны. Обстановка меняется ежечасно.

«То есть к ним могут присоединиться другие, — добавил я про себя. — Значит, там образовался настоящий рассадник мятежников. И над их головами маячит корона шотландцев».

Охваченный гневом, я замахал руками. Отдубасив подушки, я принялся рвать их зубами. О проклятая беспомощность! Болезнь заперла меня в темнице собственного тела! В ярости я стал поколачивать сам себя. «Получай!» — мысленно вскричал я, с размаху всадив кулаки в предательское бедро. Мышцы съежились, словно перепуганные псы. Разевая рот и пытаясь зареветь, я мысленно призывал тело к подчинению. Ни звука не слетело с моих разгневанных уст.

Потерпев поражение, я настрочил Кранмеру указания: «1. Выяснить имена предводителей. 2. Прислать ко мне Суффолка. 3. Начать подготовку к боевым действиям против бунтовщиков».

Взяв записку, он поклонился и ушел. Я откинулся на спину, чувствуя себя закованным в цепи Прометеем. В наши дни речевые способности куда важнее мускульной силы. А меня сковала немота.

XL

Я дал себе обещание не испытывать больше терпение Господа своими тщетными попытками прорвать криком глубокую тишину ночи. Хотя втайне надеялся узреть некое знамение, когда первый луч солнца расцветит радугой морозные узоры на окнах.

И вот с рассветом я вновь попытался оживить свой голос. Тишина.

Тогда я по-настоящему испугался. Мне же крайне необходимо вернуть дар речи — не ради собственного удовлетворения, а ради Англии! Но Господь по-прежнему не слышал моих молитв. А если Он не внял им до сих пор…

Приближался полдень. Ко мне явился Брэндон. Он сильно сдал, мысленно отметил я. Как отстраненно наблюдаем мы старение наших сверстников, словно нас может миновать чаша сия. Порой мы наивно полагаем, что бремя лет распределяется весьма прихотливо и на плечи бедного друга ложится двойной груз, тогда как самих нас годы почти не отягощают.

Я уже подготовил список вопросов, который и вручил ему. Он быстро пробежал его глазами. Под ними набрякли старческие мешки.

— Да, число бунтовщиков увеличилось. Утром я получил донесение. Хотя, конечно, это сведения четырехдневной давности… вы же понимаете, зимние дороги… — Он неодобрительно покачал головой и продолжил доклад. — Но, судя по всему, их пока меньше пяти сотен. Они затянули старый мотив, ваша милость. Те, кто хотел танцевать под него, уже сплясали джигу во время «Паломничества». И после него — в оковах и на виселицах.

«И тем не менее они нашли новых сподвижников», — подумал я. Нескончаемые ряды мятежников и предателей подобны вырастающим по весне сорным травам.

— Разрешите ли вы мне, ваша милость, подавить бунт?

Он сказал это из вежливости.

Я кивнул. Пора уничтожить их раз и навсегда. Выдернуть сорняки с корнем — и дело с концом. И ведь именно те края, охваченные смутой, я хотел посетить вместе с королевой. Опрометчивое решение… Но как же манил меня этот далекий Север, который в равных количествах порождал туманы и бунтовщиков!