Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта - Борис Николаевич Александровский

русского врача».

После этого двери колониальной службы широко распахнулись для зарубежных врачей. По сведениям Общества русских врачей имени Мечникова, игравшего в поступлении на эту службу роль посредника между врачами-эмигрантами и министерством колоний, через Французскую Западную и Экваториальную Африку за 1925–1940 годы прошло около сотни русских врачей. Специфические и исключительно тяжелые для европейца климатические условия службы под тропиками не позволили увеличить это число. Для многих из этих «африканцев» Африка оказалась могилой. Но большинство выжило и полюбило Черный континент самой нежной любовью.

Что привлекло очутившихся в Париже уроженцев Москвы, Поволжья, Урала, донских и кубанских степей к жизни в негритянской деревне среди окружавшего ее непроходимого тропического леса? Одна ли только материальная сторона дела, кстати сказать не слишком завидная?

Нет! Покидая Европу для двухлетнего пребывания в дебрях Тропической Африки и чувствуя под ногами почву Черного континента, русский зарубежный врач прежде всего переставал быть «поганым иностранцем» и «славянской свиньей». Французский полицейский администратор, португальский или греческий купец, польский топограф – все они жмутся друг к другу, коль скоро судьба свела их на земле Черного континента. Кличка «поганого иностранца» остается позади них в Бордо и Марселе при посадке на пароход, отвозящий их в Африку.

К этому надо прибавить внешние условия жизни русского эмигранта под тропиками. Вместо парижских трущоб – отдельный коттедж, выстроенный по последнему слову техники и жилищного комфорта; вместо скученности, дворов-колодцев, копоти, дыма и смрада городов – африканские просторы, приволье, пение тропических птиц, охота, рыбная ловля; вместо подбирания по дешевке на базаре залежавшегося и непроданного торговками третьесортного продовольственного товара – льющееся через край обилие дичи, рыбы, диковинных овощей, фруктов.

Попавший из Парижа под тропики русский врач-эмигрант первое время находится в восторженном состоянии. Постепенно он начинает осматриваться, наблюдать, и его энтузиазм начинает тускнеть.

Ежедневно он слышит хвастливые речи своего прямого начальника – французского администратора, фактического царька того района, населенного десятками и сотнями тысяч черных людей, к которому он в качестве врача прикреплен. По словам администратора, колониализм, особенно французский, – истинное благодеяние для природных жителей страны. Прекрасная и благородная Франция строит в Африке шоссейные дороги, воздвигает амбулатории и школы; лечит и учит этих темных и невежественных людей, которые без ее великодушной помощи давно вымерли бы; самоотверженные католические миссионеры сеют среди них семена духовного просвещения…

Русский врач слушает эту казенную словесную трескотню, но глаза его видят другое. Да, шоссейные дороги в Африке прекрасные. Без них ведь не вывезешь продукцию рудников и плантаций, приносящую предпринимателям миллионные доходы… По ним же в случае чего легко двинуть бронированные машины Иностранного легиона, если в них появится необходимость.

Да, в амбулаториях лечат и оперируют природных жителей Черного континента. А как же не строить амбулатории, если европейскому плантатору и промышленнику нужна рабочая сила, физически здоровая, способная выдержать 12–14 часов ежедневной каторжной работы? Малярия, оспа и трахома плантаторов не устраивают. Да, школы воздвигаются одна за другой. Без них тоже нельзя: нужно подготовить кадры черных пособников капитала, проникшего в самое сердце Тропической Африки. Это – будущие десятники и бригадиры на тех же плантациях и рудниках.

Любой европеец, оказавшийся в колониальной стране, быстро постигает господствующие там нравы. Он узнает, что каждый белый обязан иметь при себе огнестрельное оружие, а каждый черный, у которого будет обнаружено оружие, подлежит расстрелу. Он слышит, что в соседнем районе в какой-то негритянской деревне было восстание; что вся немногочисленная администрация была перебита восставшими; что через 24 часа после этого в деревню прибыл отряд бронированных машин и все мужское население было поголовно расстреляно, а деревня сожжена целиком и без остатка.

Человек, которому не чужды демократические воззрения, не может остаться равнодушным; он продолжает любить африканские просторы, но в его уме пока еще смутно и неоформленно растет протест против дикой морали окружающего его колониального мира.

Горе ему, если кто-либо догадается об этих бродящих в его голове мыслях! Из всех смертных грехов самым тяжким в колониях считается хотя бы попытка высказать идеи братства и равенства народов.

Следующий случай, хотя и не с врачом, весьма типичен. Поляк-топограф, приглашенный к администратору района на торжественный банкет в день французского национального праздника 14 июля, после нескольких выпитых им бокалов шампанского неосторожно поделился обрывками своих мыслей с соседкой по банкетному столу. Через 48 часов после этого он был уволен по телеграфному распоряжению министра колоний, а по возвращении в метрополию получил приказание префектуры полиции в восьмидневный срок покинуть пределы Франции…

Нужда заставляла русских врачей, попавших в Тропическую Африку, дорожить предоставленной им возможностью безбедного существования. Скрепя сердце они подписывали каждые два года, разделенные шестью месяцами отпуска в Европу, новый контракт на новый двухлетний sejour (срок пребывания) в дебрях Западной или Экваториальной Африки. Я встречал в Париже своих сотоварищей по профессии, которые проделали шесть или семь этих двухлетних sejour, тогда как обычно непривычный к африканскому климату европеец с трудом одолевал только один.

Как ни тяжело было юридическое и материальное положение русских врачей за рубежом, в них никогда не угасало стремление к научному совершенствованию и научно-литературной работе. В первые после революции годы в Берлине выходил русский научный журнал «Врачебное обозрение», в котором помещались статьи, обзоры и рефераты по всем отраслям практической медицины.

Журнал этот просуществовал не более трех-четырех лет и умер естественной смертью от безденежья, как умирали от той же болезни и многие другие эмигрантские предприятия.

В 1930-х годах в Париже выходил научно-медицинский журнал «Врачебный вестник», основанный бывшим профессором Московского университета, патологоанатомом и бактериологом С.С. Абрамовым. Никаких средств на его издание не было. Но было среди его сотрудников непреодолимое желание иметь собственный журнал и пропагандировать за рубежом русскую медицинскую мысль.

Все сотрудники его, начиная от редактора и кончая корректором, работали бесплатно. Но больше трех лет существования он выдержать не мог. Подписчиками были только русские зарубежные врачи и несколько владеющих русским языком врачей славянских стран. Подписная плата не могла покрыть расходов даже на бумагу и печатание. К тому же в те времена в ряде стран было введено запрещение перевода валюты за границу. Это еще более сузило круг подписчиков.

Наконец, было еще одно обстоятельство, которое отшатнуло от журнала целый ряд его подписчиков: его редактор С.С. Абрамов, ученый с крупным именем, с первых лет своей зарубежной деятельности заразился болезнью политиканства. В научном журнале стали появляться в отделе хроники заметки, подписанные его именем, ничего общего с наукой не имевшие. Абрамов, в молодости занимавшийся кроме науки еще газетным репортерством, перешел на политическую халтуру: