Поле битвы - Берлин. ЦРУ против КГБ в холодной войне - Джордж Бейли

У Шелепина был неоспоримый талант интригана. Первым делом он предпринял все возможное, чтобы избавить КГБ от влияния Короткова, чрезмерная прямолинейность которого оказалась Шелепину не по вкусу. Однако будучи шефом в Карлсхорсте он занимал ключевой пост в КГБ. Шелепину помог Александр Михайлович Сахаровский, заместитель председателя КГБ и начальник Первого Главного управления, тоже не испытывавший большой любви к Короткову — оба они сдерживали свою неприязнь на публике, но на самом деле недолюбливали друг друга. Едва Шелепин занял свой пост, как поползли слухи о привилегиях, которыми Коротков наслаждается в Карлсхорсте благодаря своим отношениям с Серовым.

Шелепин потребовал от Короткова докладной записки о положении дел в аппарате в Карлсхорсте. Бюрократическое перетягивание каната, ставшее результатом усилий Сахаров-ского получить злополучный доклад, приоткрыло кое-что не только в отношении Короткова, но и во взаимодействии аппарата в Карлсхорсте с восточногерманским MfS[748].

Давя на Короткова, Шелепин не забыл дать указание контрразведке КГБ — наблюдать за деятельностью германского отдела в Москве, за работой аппарата в Карлсхорсте и за самим Коротковым, включая'все его контакты с друзьями и коллегами[749]. Однако несмотря на все предпринятые меры, доклад так и не был представлен. Поскольку срок приближался, Сахаровский вызвал Леонида Сиомончука — в то время начальника германского отдела — и приказал ему написать доклад. Тот отказался, напомнив Сахаровскому, что аппарат в Карлсхорсте состоит из отделов, подчиненных соответствующим управлениям и структурам в Москве.

Ответ Сиомончука дает возможность взглянуть на бюрократическую реальность отношений между Карлсхорстом и Москвой: «Как я могу писать доклад о деятельности всего аппарата, который подчинен непосредственно председателю, когда я знаю только то, что происходит в германском направлении? Мне ничего неизвестно об операциях в отношении главного противника — Соединенных Штатов, о контрразведке, о советской колонии, о нелегалах и т. д. Почему бы вашему заместителю не созвать всех начальников управлений и отделов и не сказать им, что надо написать?» Последнее было сделано, но остальные начальники протестовали аналогичным образом: они· не могут писать подобный доклад, сидя в Москве. Один только Коротков знает все детали операций в его регионе. Алексей Крохин, шеф управления нелегалов, заявил, что Коротков получил указания по нелегальной линии из центра, «но почему он должен что-то нам объяснять?»[750] Это была нормальная реакция, так как Коротков имел большой опыт работы с нелегалами. Иван Фадейкин, возглавлявший Тринадцатый отдел, но до того долго работавший в Карлсхорсте, предложил вызвать Короткова по спецсвязи и спросить у него обо всем, что нужно[751]. Сиомончук позвонил, описал ситуацию, и Коротков ответил, что пришлет в Москву доклад в понедельник[752].

В понедельник тоже ничего не изменилось, правда, Коротков заявил, что сам приедет в Москву и доложит обо всем лично. Требовался доклад, который бы устроил Шелепина, и Сиомончук составил проект, дополненный Саха-ровским. По существу в нем утверждалось, что за последний год улучшилась работа с немецкими «друзьями» и повысился уровень получаемой информации. Проект был передан Шелепину лично Коротковым на встрече, где присутствовали также высшие офицеры Первого Главного управления. Шелепин резко критиковал Короткова, указывая на то, что тот должен не только работать с немцами, но и заниматься делами своего аппарата. «Если так, то я собираю чемодан и уезжаю», — ответил Коротков. Шелепин отреагировал назначением новой комиссии для проверки положения дел в Карлсхорсте[753].

Когда комиссия представила наконец дополненный доклад, Шелепин, обсуждая его с Коротковым, высказал свои прежние претензии, что, собственно, и привело к созданию комиссии: «Обратите больше внимания на руководство аппаратом, на работу со своими сотрудниками и координируйте эту работу с военной контрразведкой. В конце концов, у нас там армия, и мы должны заботиться о ее безопасности. Вы должны использовать свою территорию для нашей разведывательной работы, а не полагаться на немецких «друзей». Мы должны иметь собственные источники»[754].

Понимая, что инициатива исходит от Сахаровского, Коротков ответил, что в таком случае ему требуется опытный заместитель. Он попросил, чтобы к нему назначили Сиомон-чука, начальника германского отдела, однако тот отказался от назначения в Карлсхорст, мотивируя свое решение тем, что уже достаточно работал за рубежом. Кроме того, он не согласился с мнением комиссии, поскольку на самом деле все нужно делать через немцев. Он подчеркнул, что в КГБ осталось не так уж много сотрудников, в совершенстве владеющих немецким языком и знающих территорию для решения оперативных задач в одностороннем плане: «Глупо думать, что можно вербовать граждан дружественной, союзной страны без согласия местной службы безопасности». Если КГБ попытается идти этим путем, то, как предсказывал Сиомончук, возникнут конфликты между партиями и правительствами. Проигнорировав возражения Сиомончу-ка, Шелепин приказал: «Передайте Короткову, что с немцами будете работать вы. Ему этим заниматься незачем»[755].

Коротков вернулся в Берлин, но 27 июня 1961 года вновь был вызван Шелепиным в Москву для консультаций в ЦК КПСС. После переговоров Коротков отправился в германский отдел Первого Главного управления КГБ, рассказал о своем визите в Центральный комитет и позвонил Серову. В тот же день два старых друга пошли в спортивный комплекс КГБ на малом стадионе «Динамо», что на Петровке, где они играли в теннис. Там у Короткова случился сердечный приступ, и он умер. Можно сказать, что он стал жертвой этой не прекращавшейся борьбы с председателем КГБ Шелепиным, а в результате на фоне углублявшегося берлинского кризиса был ослаблен аппарат КГБ в Карлсхорсте. Мильке с несколькими своими заместителями, включая Бруно Беатера и Маркуса Вольфа, прилетел в Москву на похороны. Вольф, владевший русским языком, произнес прощальную речь от имени сотрудников MAS[756].

16. УЛЬТИМАТУМ ХРУЩЕВА

«Ну, вы готовы покинуть Берлин?»

Подполковник Петр Попов явно хотел пошутить, однако ни Джорджу Кизевальтеру, ни Дэвиду Мерфи было не до шуток. Дело в том, что 17 ноября 1958 года Попов вызвал их на срочную встречу, чтобы сообщить о предстоящей поездке в Москву, которая, как все надеялись, не займет много времени, но все понимали, что это, возможно, означает конец всей операции. Были и другие заботы. Всего за неделю до этого Никита Хрущев сказал, что из-за невыполнения решений, принятых Потсдамской конференцией, западные союзники потеряли право оставаться в Берлине. Как заявил Хрущев, СССР намерен передать все свои полномочия в Германии руководству ГДР, и пусть западные союзники сами договариваются с Восточной Германией.

После своей не слишком удавшейся шутки, Попов пояснил, что считает угрозу пересмотра Потсдамских договоренностей реальной, потому что такое решение уже довольно долго обсуждается. Однако Москва, хотя и была готова исполнить угрозу, нетерпеливо ждала американской реакции на речь Хрущева. Даже подразделение Попова в ГРУ получило жесткие инструкции присылать «ежедневные сводки о реакции западных берлинцев и личного состава оккупационных войск»[757].

Кизевальтер стремился использовать короткое время на встрече 17 ноября для доработки нового плана срочной связи с Поповым, однако тот жаждал рассказать об изменившейся атмосфере в советской колонии в Карлсхорсте после речи Хрущева. Все были словно убеждены в наступлении поворотного момента в отношениях с Западом по германскому вопросу, и Попов суммировал свои впечатления следующим образом: «Ясно главное. Мы собираемся передать власть в Восточном Берлине восточным немцам, и это будет политическим шагом, чтобы заставить западные державы пойти на переговоры с восточными немцами. Второе, ГДР постарается ослабить... ваше влияние в Западном Берлине». И добавил, что восточные немцы будут точно знать, сколько западных войск находится в Берлине, и дадут разрешение лишь какому-то определенному количеству военных проезжать по их территории. Попов также считал, что все советские войска будут выведены из Восточного Берлина, чтобы продемонстрировать Западу, мол, «мы вывели свои войска, а вы свои — нет»[758].

Предсказание Попова было не лишено смысла. За речью Хрущева последовала нота 27 ноября 1958 года, где было высказано требование сделать Западный Берлин свободным демилитаризованным городом. Однако, в случае невыполнения этого в течение шести месяцев, СССР намеревался передать свои функций в Восточном Берлине руководству ГДР. Соединенные Штаты немедленно ответили на ультиматум Хрущева, дав ясно понять, что не «согласны на односторонний отказ от своих прав и обязанностей в Берлине со стороны СССР»[759]. Ультиматум и угроза правам союзников в Западном Берлине стали очагом многомесячного напряжения в жизни западных берлинцев и союзнических войск. Нельзя сказать, что для Запада это было большой неожиданностью. Уже довольно долго Советы искали способ возложить на ГДР ответственность за отношения с западными союзниками по вопросу Берлина и снять с себя всякую ответственность за меры по удалению союзников с их территории.