Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд Смерти. Полночь - Вера Камша

– Иногда, чтоб не рехнуться, довольно пары бутылок. У меня тут собачья голова, так что вино заказывать вам. Если, конечно, у вас после вчерашнего не ломит затылок.

– Со мной все в порядке. – Эпинэ блаженно улыбнулся. – Мевен после вчерашнего до сих пор в постели, а я хоть сейчас в бой! С тех пор, как я… как мы с Марианной… Теперь я могу выдержать очень много, даже странно.

– Рад за вас. – В реку становящегося крайне любопытным разговора вплыло бревно, и его следовало немедленно обойти. – Признаться, предстоящие бои меня занимают не особо. Ну, очередной абордаж-штурм-атака… Доскачем, начнем, тогда и поволноваться можно будет, а вот причины нынешней гадости – вопрос серьезный, над этим стоит поломать голову, не отвлекаясь на всякую ерунду. Но где сказано, что ломаемая голова должна быть трезвой?

Лодка причалила к берегу, не перевернувшись, то есть Эпинэ, прервав любовные откровения, помчался к трактирщику. Марсель вытащил из кармана последний пряник и отдал возвращенному сокровищу, сокровище захрустело.

4

После обеда нареченная Юлианой легла, и Мэллит выскользнула в сады, подобных которым не видела даже в лучшем из снов. Цветы – это песни Кабиоховы, и сестра первородного Валентина слышала их и жила ими. Она привезла из дома отца садовника и растения, знавшие иные небеса и иную почву. Утром первородная Ирэна показала гостям цветники в главном дворе и на площадках южных башен, а потом все спустились в обширный парк, бывший в дни юности замка лесом. Деревья здесь были высоки и помнили многое, а в кустах перекликались птицы, слишком большие, чтобы петь.

– Здесь можно заблудиться, – сказала роскошная, и нареченный Валентином взял ветку и нарисовал на земле, как идет древняя стена, обнимающая парк со стороны замка, и где берут начало аллеи.

– Парк делится на три части, – объяснил он. – Верхний сад, самый старый, выдержан в агарийском стиле, который был моден перед Двадцатилетней войной. Парк на склоне ближе к эйнрехтским пейзажным паркам; от Верхнего он отделен решеткой, но туда можно пройти через беседку любой из зеленых галерей. Внизу, у новой стены, расположен озерный сад-каприз, разбитый при бабушке нашего хозяина. Здесь за образец взяты гайифские зеленые ловушки, только в Паоне предпочитают живые изгороди, скрывающие уединенный павильон. В Альт-Вельдер лабиринт состоит из каналов, в которые высажен золотистый каданский тростник, а разгадавшие загадку выходят к пруду со скрытым водостоком.

Мэллит смотрела на чертежи и запоминала, странный рисунок навевал мысли о покинутом доме, украдкой прочитанных книгах и тайных прогулках. Гоганни хотелось пройти прихотливо извивающимися дорожками и войти в лабиринт. Роскошная не желала видеть варитские и гайифские выдумки, но согласилась осмотреть цветники и галереи верхнего сада.

Увитые виноградом беседки напомнили Сакаци, и Мэллит стало горько. Офицер, которого надо было называть капитаном Давенпортом, спросил, почему она так печальна; гоганни не могла ответить и заговорила про виноград, дарящий не только вино, но и укрытие от зноя. Это услышал высокий Йоганн и сказал, что это торская липа.

– Ее стригут так, что она кажется обвившей решетку, – объяснила слышавшая разговор хозяйка. – Много лет назад один из Рокслеев женился на девушке из рода Рафиано. Она тосковала об увитых виноградом беседках своей родины и боялась плюща, ведь в Рафиано его сажают на кладбищах. Граф Рокслей хотел видеть жену счастливой, и любовь подсказала ему, как превратить липу в виноград. Летом, если не подходить вплотную, разница почти незаметна, но осень щедрее на краски к винограду.

– Жимолость подошла бы лучше, – вмешалась нареченная Юлианой и пожаловалась, что после подъема на башни у нее болят щиколотки.

– Я сяду, – решила она, и хозяйка повела ее к скамье посреди лиловой, пряно пахнущей клумбы. Нареченный Валентином предложил дойти до озерного сада, но Мэллит отказалась – нареченный Чарльзом смотрел не так, как другие, и гоганни хотелось избавиться от этих взглядов. Она знала, что вернется сюда одна, и вернулась. Цветочные узоры манили, но сады, как девушка и надеялась, были пусты – когда приходит солнце, садовники оставляют работу.

Мэллит соскучилась по одиночеству, и она еще никогда не была свободна днем, только в ночи Луны… Даже в Сакаци, где она узнала качели и близость неба, лаяли, напоминая о земле, собаки, смеялись и бранились слуги, пахло мясом и хлебом. Здесь это тоже где-то было, но деревья и кусты стали щитом, заслонившим Мэллит от чужой суеты. Девушка добралась до галереи, сорвала и размяла похожий на сердце листок, посидела в тени, глядя, как пляшут по юбке и рукам солнечные пятна, и захотела увидеть озерный сад.

Пройдя под зелеными сводами до похожей на раковину беседки, девушка обнаружила, что выход в эйнрехтский парк заперт. Сквозь решетку Мэллит видела дорожки, поляну лиловых цветочков и разбросанные среди них валуны. Второй выход рождал уходящую к башням тропинку, но гоганни не хотела назад, сейчас не хотела, а у беседки рос дуб, и ветви его тянулись по обе стороны ограды.

Девушка посмотрела на свои ноги. Взобраться на дерево ей ничего не стоило, дома она поднималась и выше. Сбросив туфли, Мэллит подоткнула юбку и легко перебралась с прильнувшей к дереву скамьи на могучий изогнутый сук. Он тянулся над решеткой, но Мэллит взобралась выше. Прислонившись спиной к стволу, девушка посмотрела вниз и увидела воду и уходящие в озеро стены. Внизу, под ногами, зеленой мохнатой змеей вилась галерея, ниже, за лиловым склоном, лежал лабиринт. Светлые тропинки разделяли стены из тростника, в середине прятался круглый пруд, и дорога к нему была понятна.

Спуск оказался легким, а парк за решеткой – приятным и тихим. Здесь росли простые цветы и не знавшие ножниц деревья. Внешняя стена лабиринта была из кустов, густых, с мелкими круглыми листочками. У стрельчатой арки девушка остановилась, она почему-то больше не хотела к круглому пруду, и сада этого тоже не хотела, она вернулась бы, только среди зелени что-то мелькнуло, и Мэллит, как бельчонок в дупло, юркнула в лабиринт.

Тропинки сходились и расходились, шелестели высокие, выше самого высокого мужчины, тростники, но Мэллит помнила секрет узора и нашла дорогу к сердцу лабиринта. Она не знала, чего боится и чего ждет, озерный сад не был запретным – ведь первородный Валентин предлагал его показать. Не знала, но боялась, а шепот тростников навевал грусть… Лето кончалось, оно было недобрым для многих, но разве может осень стать добрее лета?

Гоганни присела на белый камень и опустила руку в воду, такую чистую, что было видно лежащие на дне ожерелья. В Хексберг Мэллит видела, как вешают на мертвое дерево бусы, но чего просят хозяева Альт-Вельдер и у кого? Девушка нащупала висевшую на груди чужую звезду и замерла. Она сидела так тихо, что утка с подросшими птенцами, сперва отплывшая от берега, вернулась, чтобы тут же метнуться прочь. Мэллит укрыться в воде не могла, а вышедшая ближней тропой к пруду женщина остановилась в паре шагов.

Ее губы хотели улыбаться, а глаза плакали. Это была хозяйка, сменившая платье и по-иному заколовшая волосы; среди тростников она словно бы стала моложе и худее. Мудрая Ракелли назвала бы ее уродливой, но Мэллит чувствовала, как нареченная Ирэной красива. Не потому, что за год среди внуков Кабиоховых гоганни обрела иное зрение, хозяйка озерного замка могла иссохнуть, как йернский бессмертник, а могла налиться лунными соками, но, любая, она все равно оставалась бы прекрасной и тревожащей, как шорох ветра, как блики на волне, как дорога в тумане…

– Странная встреча, – голос был задумчив и негромок, – но я даже рада… Ты ушла от них и пришла сюда. Почему?

– Я люблю гулять одна.

– Вот как, – она шла и говорила, – быть одной, когда можешь не быть… Ты умна, а сердце у тебя есть? Какое оно, твое сердце? У меня был звездчатый аметист, но я обменяла его… Одно сердце за шестнадцать смертей… Хорошая сделка, не правда ли?

Теперь губы улыбались, а в глазах словно бы шел дождь. Солнце светило ей в спину, и тень, длинная, гибкая, уже касалась Мэллит.

– Ты любишь моего брата? Если да, я буду рада… Я хочу, чтобы он наконец полюбил, чтобы наконец полюбили его. Я любила… Тогда у меня было сердце, лиловое сердце, и в нем звезда. Они предали мою звезду, все предали. Ты любишь моего брата?

– Нет. – Это так, ничтожная никого не любит, но если б любила, она бы кричала «нет!» и клялась всем, что у нее осталось, что сердце ее полно пепла.

– Я тебе не верю. Если ты не любишь, почему ты с ним?

– Он дал слово проводить меня. – Мэллит шагнула в сторону, чтобы избавиться от тянущейся к ней тени, но первородная тоже повернулась. – Я ему не нужна, он еще не любил.

– Жаль… Как жаль… Он не любил… Она не любит… Те, кто любил, свое получили, а эти… Я устала ждать. Хочешь остаться со мной?