Том 7. Дневники - Александр Блок

Правнуком Тувалкуина был Адонирам, строитель Соломонова храма, посланный Соломону добрым царем тирским Хирамом.

* * *

Из этой легенды профессор Мишеев сделал драму в 4-х действиях и 12-ти картинах — «Во дни царя Соломона», с эпиграфом «Есть конец страданью, нет конца стремленьям (?)», посвятил Горькому и потрафил моде: «человек» (потомок свободного Денницы) гибнет от царя (остающегося, как и бог, в дураках), но «правда торжествует». Царица Савская Балкис, конечно, влюбилась в Адонирама (хотя Соломон влюбился в нее). Есть ряд эффектных ролей и положений. Нельзя отказать пьесе в интересности, но жаль, что в ней так много для карьеры, для моды и много пошлостей.

Этот профессор Мишеев — талантливый, пошлый, бестактный поляк, неумный, но очень сметливый господин, служил у нас в театре год назад по литературной части. Выпер его Лаврентьев. Мишеев, по его словам, знал моего отца. Карьерист. Горький, читая пьесу, все время поправлял слог, как он делает это всюду.

6 января (24 декабря, Сочельник)

Письма и посылка от Н. А. Нолле. Н. А. Павлович принесла елку. Телефон, письмо.

Очень тяжело: ссоры с Любой, подозрения относительно ее. С мамой тоже. К ночи — разговор с Любой, немного помогший. Мои артериосклерозы.

7 января (25 декабря, Рождество)

Хороший день. Люба вселится в гостях у Дельвари. Последнее чтение «Тассо» Гёте. — Вечером — Л. А. Дельмас.

8 января

Окончено последнее чтение «Тассо» Гёте.

ГЁТЕ. «ТОРКВАТО ТАССО»

(Перевод В. А Зоргенфрея)

Талант растет в тиши уединенья,Характер образуется в борьбе.

(304–305)

Людей боится, кто не знает их,А кто от них бежит, тот знать не может.

(310–311)

…я не одержимНеистовым влечением к свободе.Не для свободы создан человек,Для благородного удела нетПрекраснее, чем служба государю,Которого он чтит.

(928–932) (Тассо).

Тассо

Век золотой — куда он отлетел?Его напрасно жаждут все сердца.Тот век, когда свободно по землеЛюдей стада блаженные бродили;Когда под сенью дуба вековогоЛуг тешил взор пастушке с пастухом, —И зарослей весенние побегиПриютом были пламенной любви;Когда в струях прозрачного потокаРезвилась нимфа на песчаном дне;Когда в траве скрывался боязливоБезвредный гад, и дерзкий фавн встречалБестрепетного юноши отпоры;Когда и зверь в долинах и горах,И птица в воздухе вещала людям:Позволено, что нравится тебе.

Принцесса отвечает, что «добрые» воссоздадут золотой век, который существовал не более, чем теперь; если он был, он может и повториться.

И ныне наслажденье красотойСвязует много родственных сердец;И лишь девиз нам должно изменить:Позволено то, что пристойно, друг.

(979-1006)

Декабрь 1920

Перевод довольно близок к подлиннику. Число стихов оригинала. Утечки образов мало. Соблюдаются по мере возможности мужские и женские окончания (кое-где переставлены). Редактируется по юбилейному изданию (Goethes Samtliche Werke… 12-er Band).

В переводе Яхонтова число строк не соблюдено, текст удлинен. Мужские и женские окончания соблюдены в гораздо меньшей степени.

EIN[93]

1) Папа умеет приносить пользу родным, и он усердно служит труду; таким образом, он разом (mit einer Sorge) исполняет два долга (Антонио).

2) Образы живого мира стройно обращаются вокруг одного мудрейшего человека (Тассо).

3) Одна страна соединила всех (Тассо).

4) Один взгляд, встретившийся со взглядом принцессы, исцелил от страсти (Тассо).

5) Неужели в одной сестре были все совершенства для принцессы (Тассо).

6) Одной, одной я обязан всеми своими стихами (Тассо).

7) Смири мое неистовство одним взглядом (Тассо — Альфонсу).

8) Слова Леоноры: Антонио и Тассо враги потому, что природа не создала из них единого. «В одном лице счастливы и могучи и радостны прошли бы жизнь они».

9) Слова Альфонса к Тассо:

Не оскорбляй усердием чрезмернымПрироды, что живет в твоих стихах,Не слушайся советов посторонних!Многообразны мысли тех, кто в жизниИ в мнениях не сходны меж собой,Но мудро сочетает их поэтВ творении едином, не боясьБыть не по нраву многим, — тем скорееПонравится он многим.

10) Тассо: В городе среди многих тысяч людей нетрудно скрыться одному.

11) Тассо: У герцога замки и сады готовы для приема круглый год, тогда как он гостит в них один день, один лишь час в году.

12) Тассо: Друг друга знают лишь рабы, к одной скамье прикованные на галере.

* * *

С самим собою быть наединеПриятно, только! так ли уж полезно?Нельзя познать себя через себя;Коль мерить меркой собственной, то мыПорой ничтожны слишком, а поройЗначительны чрезмерно; человекСебя лишь в человеке познает И в жизни.

(Слова Антонио; 1237–1243)

Слова Леоноры:

Всё преходящее хранится в песне.Пускай тебя круг времени умчит —Пребудешь ты блаженной и прекрасной.

(1950–1952)

Слова Антонио:

С чужими мы всегда настороже,Мы зорки, ищем их благоволенья,Чтобы его использовать потом;Меж тем с друзьями держишься вольней;Любовь их нас баюкает; свой нравМы проявляем, страсть наружу рвется,И всех больнее раним мы того,Кого на деле всех нежнее любим.

Слова Тассо:

Луна, что ночью радует тебя,Сиянием своим чаруя взорИ сердце, — днем она по небосклонуНевзрачным, бледным облачком плывет.

(2257–2260)

Тассо об Антонио:

Противно это умничанье, этоЖеланье вечно поучать других.Не разузнав, что слушатель, быть может,И без того идет путем добра,Толкует он о том, что сам ты знаешьНе хуже; а когда ты говоришь,Не слушает, тебя не замечает.

(2289–2295)

Слова Тассо:

И к чему;Всегда быть справедливым?Разрушать Свое же «я»?Всегда ли справедливыК нам ближние?Нет, несомненно, нет!Потребна людям в круге тесной жизниИ ненависть, не меньше чем любовь.Иль ночь нужна не так же, как и день?И сон не так, как бдение?

(2342–2349)

Тассо (к Антонио):

Давно тиранство дружбы знаю я,И, кажется, оно невыносимейВсех остальных тиранств. Ведь ты себяСчитаешь правым только потому,Что думаешь иначе. Признаю:Ты мне добра желаешь; но не требуй,Чтобы к добру; я шел твоим путем.

(2681–2687)

* * *

В театре — может быть, и я уйду наконец. Лаврентьева обходят. «Синяя птица» — второй удар по театру (после Юрьева).

После премьеры «Синей птицы» — к Монахову (его 25-летний юбилей). Мало водки… скука.

9 января

Приехала Муся Менделеева.

Часов в 5–6 придет Чуковский. Конечно, оказалось, что заболел.

Звонил г. Белопольский, предлагая мне по поручению г. Ионова продать III том государственному издательству. Я сказал, что хочу, чтобы книга вышла в «Алконосте».

Я напрасно ходил регистрироваться на Измайловский проспект.

Е. Ф. Книпович — Чуковский были.

У Павлович вечером (в Доме искусств). Ей «Петербург» и «Двенадцать».

В. Городецкий, химик, спирт, Маруся.

Театр: по-видимому, Гришина, как опытного антрепренера, тянет к второму сорту, в чем его поддерживает отдел. Лаврентьев обижен («Синяя птица» без «управления», деньги, самолюбие). Я сказал ему, что если он уйдет, уйду и я. Мы с Щуко убеждаем его в ущербе от ухода Юрьева. Постановка «Синей птицы» — гальванизация трупа с негордыми средствами — неразрывно связана с тем, как выпирали Юрьева. Андреева брызжет слюной от злости при его имени. Отвратительно было поведение Монахова на общем собрании, когда был приглашен дать объяснения Юрьев. Еще один удар после этих двух болезненных (уход Юрьева и «Синяя птица») — и Большой драматический театр потеряет благородное лицо, превратится в грязную лавку.