Батареи Магнусхольма - Дарья Плещеева

— Нет, мы никого хватать и раздевать сейчас не будем, — сказал Хорь. — Красницкий не только то, что таскал в портфеле Адамсон, снял на пленку. Может, он что-то уже переправил своим хозяевам. А может, где-то в гостинице у него тайник — и необязательно в номере.

— И необязательно в гостинице, — заметил Барсук. — В цирке можно спрятать железнодорожный вагон — и никто его не заметит. Так, Леопард?

Он хотел втянуть Лабрюйера в общий деловой разговор.

— Первое, что нужно обыскать, — номер Берты Шварцвальд, — согласился Лабрюйер. — Я не знаю, как принято у вас, господа, а мы, скромные полицейские ищейки, именно так бы поступили. И гримуборные борцов, а также зал, где они тренируются. Там тоже можно многое спрятать — в том же «покойнике» хотя бы.

Лабрюйер имел в виду тяжелое тряпичное чучело, с которым отрабатывали борцовские ухватки.

— Росомаху посылать туда нельзя, — сразу сказал Хорь. — Его там запомнили. Придется идти мне, грешному. Как осточертел этот водевиль…

Он загасил окурок, бросил на тротуар и вошел в подъезд.

— Не сердись на Хоря, — попросил Барсук. — Молодой, впервые поставили наблюдательным отрядом руководить. Ты первый, с кем он не поладил.

— Могли бы и кого поумнее прислать, — прямо сказал Лабрюйер.

— Нужен был именно этот. Ясно же, что наш будущий враг пустит в ход все последние технические достижения.

Лабрюйер понял — Барсук намекал на войну, которой не миновать.

— А Хорь в этом отлично разбирается, знает чуть ли не все виды фотокамер. А Росомаха в автомобилях разбирается. Время такое — нужно понимать в технике. Прогресс… Идем, что тут торчать в самом деле.

Глава девятнадцатая

Телефонировав с утра Линдеру по поводу двух ночных покойников (подробностей беседы Хорю не докладывал), Лабрюйер получил от инспектора любопытные сведения. Он избавил Линдера от суеты с опознанием тела Адамсона, а Линдер подсказал ему, где искать человека с полуоторванными пальцами.

Теперь Линдеру оставалось придумать, какая нелегкая затащила военного инженера ночью к Христорождественскому собору, а Лабрюйеру — как устроить засаду возле жилища доктора Блюма, куда его жертва ходила делать перевязки.

— Он назвался Арнольдом Швабе, но имя явно фальшивое, — сказал Линдер. — Пока я этого Блюма еще не прижал как следует.

— Блюм!

— Блюм. Опять за старое взялся. А даже если прижать — что он скажет? Он ничего о пациенте не знает, впервые его видит! Ничего — кроме того, что пациент хорошо платит.

— Но он может по речи определить, кто этот человек? Немец, латыш, еврей?

— По речи — немец. А направил этого Швабе к Блюму некто Киссель. В Риге бывает иногда барон фон Киссель, но сейчас, как на грех, в отъезде. Хотя Блюм и соврать может. Скользкий, как угорь.

— Ни в чем барон не замечен?

— Замечен. Его подозревают в скупке краденых картин и переправке их в самые неожиданные места. Доказательств нет, одни подозрения.

— Картин, говоришь? Помнится, в историю с картинами была замешана наша красавица Лореляй…

— Ты знаешь, где ее искать?

— Попытаюсь. А ты отыщи Янтовского. Он тебе много чего расскажет. Скажи — я просил.

Воровка, как ей и полагалось по должности, промышляла там, где водились растяпы с тугими кошельками и бриллиантовыми сережками. Одно из таких мест было — Гостиный двор. Лабрюйер в свое время ловил ее там, но доказать вину не смог — просто не понял, куда она умудрилась сбросить краденое. А сама она, понятное дело, всячески отпиралась.

Лабрюйер постучал в дверь лаборатории.

— Я занята, душка, — забыв, что тайна раскрыта, откликнулся Хорь.

— Тамбовский волк вам душка, Хорь, — ответил Лабрюйер. — Я сейчас отъеду на час-полтора. Кажется, есть ниточка…

— И куда тянется?

— К тому мерзавцу, которому я руку порвал.

— Бог в помощь, душка! — весело ответил Хорь. И Лабрюйер расслышал чье-то сдавленное хрюканье. Хорь был в лаборатории не один.

Эти тайны Лабрюйеру осточертели.

Да и Хорь, опять влезший в юбки и парик Каролины, нравился все меньше. Лабрюйер представил, как эти питерские агенты потешаются над рижским простаком, не сумевшим отличить мальчика от девочки. Хорь — тот ржет во всю глотку. Барсук — вроде и старается всех примирить, но комизм ситуации видит без лорнета. Росомаха — тоже не лишен пресловутого чувства юмора. А для Горностая он, Лабрюйер, вообще комический незнакомец, чего ж не посмеяться?

Они сидят в темной лаборатории и при свете красного фонаря смеются — как будто ночью Барсук не помогал откапывать из поленницы тело Адамсона, как будто Хорь не гонялся за убийцами. И можно спорить хоть на тысячу рублей — никто спозаранку не побывал во «Франкфурте-на-Майне», никто не занялся всерьез Красницким и его ловкой подругой. Если у Красницкого есть хоть столько ума, сколько полагается курице, — он должен съехать и поселиться в ином месте. Хотя черт их разберет, этих господ из «Эвиденцбюро», чему их там, в Вене, учат.

Лабрюйер зашел в гостиницу и узнал у буфетчика Юргена Вольфа, что господа Красницкие не съезжали, а заказали завтрак в свой номер.

Приличные люди меньше часа не завтракают, так что у Лабрюйера было немного времени.

Гостиный двор был раза в три поменьше знаменитого санкт-петербужского, да и стоял на отшибе, в Московском форштадте. Но и он выглядел очень внушительно, и он имел два этажа, и в нем имелись крытые галереи — правда, с деревянными колоннами. Посреди него высились девять амбаров. Гостиный двор, как всегда, кишмя кишел публикой — одни собирались сделать покупки, другие просто слонялись, прицениваясь и развлекаясь.

Лабрюйер пошел к лавкам с дамским товаром — там было больше всего шансов встретить Лореляй. Ему повезло — он столкнулся с пожилой воровкой Трудхен. Она летом работала в паре с Лореляй, переодетой трогательным мальчиком в матросском костюмчике.

— Я не за тобой, — сказал ей Лабрюйер. — Мне бы Лореляй повидать.

— Нет ее тут, уехала, — сразу ответила Трудхен.

— Жаль…

Они оказались возле бакалейной лавки. Товар там был в основном российский — в том числе и московской Константиновской фабрики. Предлагались также бонбоньерки — картонные и фарфоровые. Лабрюйер выбрал большую картонную с картинкой — букетом в стиле позапрошлого века, велел уложить туда дорогих конфет — «Паризьен», «Крем де-Мараскино», «Флер-д’оранж». Бонбоньерку перевязали шелковой лентой и вручили с поклоном. Лабрюйер же отдал конфеты Трудхен.

— Вернется Лореляй — отдашь ей.

— А на словах что передать?