Александр Пушкин и его время - Всеволод Иванов

А в Москве событие: неожиданно ночью прискакал в Москву царь Николай со своим двором.

Москва «заварила пиры да балы», и Натали Гончарова включена «в самое первое созвездие красоты», дивившее общество. Натали блистает на балах, участвует в живых картинах генерал-губернатора Москвы князя Дмитрия Владимировича Голицына. Вся Москва восхищена «бесподобной Лазаревой, очаровательной Алябьевой, ослепительной Гончаровой».

На запрос Пушкина о Гончаровой последовал ответ— князь Вяземский на балу у генерал-губернатора в его доме на Тверской видит Натали Гончарову… Молодой человек И. Д. Лужин должен был с ней танцевать, и Вяземский просил его заговорить с красавицей о Пушкине.

Молодой человек поговорил. Оказалось, что Натали и присутствовавшая на балу ее маменька Наталия Ивановна говорили о Пушкине неожиданно тепло и, узнав, что Лужин едет в Петербург, просили кланяться.

Лужин встретил Пушкина у Карамзиных и передал ему добрые вести.

И поэт немедленно мчится в Москву.

Но и на этот раз Пушкин скачет в Москву не прямо, а через все те же Малинники. Что влекло его? Не встреча ли с тайным, но верным другом, встреча, которая могла оказаться последней свободной встречей? Или, может быть, он искал там совета? Или благословения?

4 марта Пушкин выезжает из Петербурга в Малинники, а 11 марта из Малинников в Москву. В это время князь Вяземский уже в Петербурге и сидит за редакционным столом «Литературной газеты».

Пушкин 14 марта уже пишет Вяземскому из Москвы:

«Третьего дня приехал я в Москву и прямо из кибитки попал в концерт, где находилась вся Москва. Первые лица, попавшиеся мне навстречу, были Н. Гончарова и княгиня Вера…»

Итак, Пушкин снова в Москве, и снова «огончарован», еще крепче, чем раньше…

Пушкин теперь постоянно бывает у Гончаровых — положение его как претендента на руку Натали, видимо, совершенно определилось.

«Бог мне свидетель, — пишет 5 апреля Пушкин Гончаровой-матушке, — что я готов умереть за нее; но умереть для того, чтобы оставить ее блестящей вдовой, вольной на другой день выбрать себе нового мужа, — эта мысль для меня — ад».

Пушкин в самом деле был провидцем… Недалек уже был тот год, когда Натали Пушкина действительно окажется «блестящей и вольной вдовой»…

И, словно успокоившись на этом страшном предвидении своего конца, Пушкин говорит о том, как же будут они жить с Натали.

«Перейдем к вопросу о денежных средствах, — пишет поэт, — я придаю этому мало значения. До сих пор мне хватало моего состояния. Хватит ли его после моей женитьбы? Я не потерплю ни за что на свете, чтобы жена моя испытывала лишения, чтобы она не бывала там, где она призвана блистать, развлекаться. Она вправе этого требовать. Чтобы угодить ей, я согласен принести в жертву свои вкусы, все, чем я увлекался в жизни, мое вольное, полное случайностей, существование. И все же не станет ли она роптать, если положение ее в свете не будет столь блестящим, как она заслуживает и как я того хотел бы?»

Письмо это — рубеж, перейденный великим поэтом в полном провидении будущего, с полной ясностью подписанный договор бессмертного гения, обрекающего себя в жертву красоте смертной женщины.

Пушкин знал, на что он идет! Роковое письмо это датировано — «суббота».

А то была страстная суббота, причем эта страстная суббота была именно в доме Гончаровых. Религиозность Натальи Ивановны, будущей тещи Пушкина, носила фанатический, ожесточенный склад. Все свободное время она проводила на своей половине дома, окруженная монахинями и странницами. «В самом строгом монастыре молодых послушниц не держали в таком слепом повиновении, как сестер Гончаровых», — вспоминает ее внучка А. П. Арапова.

Вся тогдашняя Москва, как и вся тогдашняя Россия, готовилась в ту субботу к великому дню. Заканчивалась уборка, всюду пекли, жарили, готовили пышные яства, куличи, столь желанные после семи недель кислой капусты, кваса, огурцов, хлеба, молитв великого поста. И Пушкин был здесь, в Кремле (Погодин пишет, что Пушкин любил этот светлый народный праздник).

Кремль полон народа — все ждут. Колокольни освещены. Иван Великий облит светом плошек и шкалков, все проемы его усыпаны головами. Стена Успенского собора озарена в отсвете иллюминаций и мелькающих уже в толпе восковых свечей. Сквозь большие двери — внутренность собора как пылающий костер.

Полночь. Сигнальный удар в серебряный колокол… И с высоты Ивана Великого плывет и словно волной опускается некий трепетный низкий гул. Он покрыл звуки тысячных толп, треск подъезжающих карет, отдаленный звон с окраин Москвы, из Замоскворечья. На Кремлевской гауптвахте заиграли рожки горнистов… Из церкви Ивана Великого вылился крестный ход, заиграло золото фонарей, свечей, хоругвей и облачений. Опять серебряный колокол, и разом рванулись все колокола Кремля. Словно водоворот ревущих, громовых, плачущих нот закружил, стал все захватывать в себя, стал расширять свои волны, сотрясая слои воздуха. Жутко и радостно делалось от бури завывающего, ревущего металла.

Показалась процессия Успенского собора — певчие в кунтушах, красных и синих, костры свечей, дикирии и трикирии благословляющие, седая борода митрополита, облачения, шитые мундиры генералов и особ, а за ними вплотную валил народ — пошли вокруг.

Взвилась в небо красная ракета, с кремлевских стен гремели пушки салюта. И на площади в Кремль двинулись вкруговую толпы и толпы, люди все целовали троекратно друг друга.

Из Кремля после этого нигде в мире не виданного зрелища, весенней свежей ночью, бессонной, бурлящей, ликующей Москвой Пушкин шел недалеко — в Скарятинский переулок к Гончаровым, где участвовал в грандиозной светоносной московской мистерии разговенья под шумные разговоры, объятия, поцелуи, христосование со всеми гончаровскими чадами и домочадцами…

И когда весенняя заря окрасила небо за Москвой-рекой и уже вставало утро, он под перезвоны пасхальных московских колоколов сделал предложение Натали, и оно было принято. И все обнимали и поздравляли нареченных, включая строгую Аграфену, которая открывала поэту двери гончаровского дома и которой Пушкин несколько побаивался.

Что должен был чувствовать Пушкин в то раннее утро с его тончайшей восприимчивостью ко всякому проявлению народной мощи, красоты, жизни? Он был в русском доме, он окружен огромной семьей, родом, почти племенем, вырастившим в буйной своей силе такую красавицу. Он, до тридцати лет проживший скромно отшельником, никогда еще не имевший собственной квартиры, почти лишенный семьи, живший в Кишиневе в разваленном землетрясением доме генерала Инзова и так же в домике своего друга Алексеева, «слепленном из молдавского. . », он, встречаемый как неприхотливый, веселый, щедрый русский гость в трактирах Москвы и Петербурга, находивший невзыскательный приют на диванах холостых приятелей, отлично чувствовавший себя на ночевках в палатках Кавказской армии и бодро просыпавшийся от хриплого рева пушки; он, поэт, выросший бессемейно в «детдоме» Лицея, он, находивший лишь приют, и сердечную женскую ласку, и отдохновение в усадьбах Михайловского, Тригорского, Малинников; он, всегда остававшийся бесконечно свободным, — отказывается от этой свободы. Ради чего-то, безусловно, чрезвычайно значительного, чего-то большего, нежели то, что он имел.

Шестисотлетний дворянин, гордый своим демократическим «мещанством», роднящим его с Кузьмой Мининым, решительно и смело вступает он в полнокровное племя промышленников и купцов Гончаровых, в своем недавнем случайном дворянстве разматывавших уже остатки нажитых дедом денег, входит в темный, фанатичный, но могучий быт, который, скоро покажет Островский.

Поэт погружался в этот московский быт, шел в него с той же страстью, с упоением, с какими бродил в толпе на гуляньях в Марьиной роще. Он в самозабвении, он энергичен, он увлечен. Шестого апреля, то есть на первый день пасхи, после сделанного в заутреню и принятого предложения Пушкин пишет в Петербург письмо своим «горячо любимым родителям»: он ставит их в известность — в минуту, которая определяет его судьбу, что намерен жениться на молодой девушке, которую он уже год как любит, — на м-ль Натали Гончаровой, согласие которой, как и согласие ее матери, — получено…. «Прошу вашего благословения, — пишет он, — не как пустой формальности, но с внутренним убеждением, что это благословение необходимо для моего благополучия — и да будет вторая половина моего существования более для вас утешительна, чем моя печальная молодость».

Испросив традиционного «родительского благословения, навеки нерушимого», поэт ставит родителей также в известность, что «состояние г-жи Гончаровой сильно расстроено», и просит родителей помочь его счастью материально.

16 апреля Пушкин пишет письмо генералу Бенкендорфу, где также ставит его в известность, что он женится на м-ль Гончаровой, «которую вы, вероятно, видели в Москве».