Пардес - Дэвид Хоупен

class="p1">– В чем?

– В искренности твоих мотивов.

– В каком смысле?

Она пригладила волосы.

– Ты ведь неслучайно решил извиниться именно сейчас?

– Нет. Я решил извиниться, потому что соскучился по тебе.

– А не потому ли, что опять скатился по математике?

– Да, скатился, хочешь, убей меня. Но нет. Не поэтому, честное слово.

– Тогда ладно, можешь пойти со мной.

– К тебе домой?

– Что? Размечтался. Сегодня четверг. По четвергам я волонтерю.

– Ах да, точно. Напомни – где?

– В приюте для бездомных. Мы делаем сэндвичи. Тебе понравится.

Я провел с Кайлой весь день в городском приюте для бездомных – резал помидоры, разминал тунца, заворачивал в фольгу сэндвичи на цельнозерновом хлебе.

– Ты правда делаешь это каждую неделю? – спросил я, когда мы закончили, и принялся счищать с футболки майонез.

– Правда. – Рукой в перчатке она смахнула с моей левой щеки кусочек тунца.

– Ты очень хороший человек, ты знаешь это?

– Да ладно, это меньшее, что мы можем сделать. После такого начинаешь больше ценить то, что имеешь.

Я снял сеточку для волос, направился следом за Кайлой на парковку, размышляя о том, за что благодарен. Я ценю мать. Ценю друзей – Ноаха точно, и еще Амира. Ценю свою способность читать, писать и думать. Ничто из перечисленного меня не вдохновило, и я составил список вещей, которые следовало бы ценить больше: силу отцовской веры – многие живут без нее; отношения с Софией, пусть недолгие и мучительные, но они расширили сферу моих чувств; тот факт, что мы уехали из Бруклина, что у нас стабильный, пусть и скромный, доход, что у нас есть теплый ночлег, пусть и крохотный по сравнению с соседскими особняками. Я сознавал, что благодарность за все это усиливает общее ощущение счастья, и все равно мне казалось, что это лишь абстракции.

– Правда, здорово? – Кайла открыла белый “приус”. – Все-таки разнообразие освежает.

– От меня до сих пор пахнет рыбой, уж не знаю, насколько это освежает.

– Я вообще-то имела в виду происходящее. То, что мы с тобой общаемся.

Я забрался на пассажирское сиденье.

– Да мы все время общаемся.

– Вне школы?

– Ты что, думаешь, я тебя избегаю? Просто занят был, вот и все. Баскетбол, уроки…

Она рассмеялась и выехала задом с парковки.

– Я занимаюсь с отстающими, возглавляю три разных клуба, волонтерю, и средний балл у меня почти 5,0. Если уж у меня есть время, Ари, то и у тебя тоже.

– Справедливо, принято к сведению.

– Тебе не кажется, что у нас… много общего?

Туманный закат, розовые и оранжевые лучи света сочатся в окна машины, налетел ветерок.

– Ага, – согласился я, – может, одеваюсь я получше, но в остальном – определенно.

– Я серьезно.

Мы замолчали. Я подсказал Кайле свернуть налево, на Милтон-драйв.

– Надо же, особняк Харрисов. – Кайла въехала на мою подъездную дорожку и присвистнула, оглянувшись на дом Ноаха. – Такое ощущение, что с тех пор, как я была тут в последний раз, он стал еще больше.

– И когда это было?

– Кажется, на дне рождения в третьем классе. В доисторические времена.

Я отстегнул ремень, но мы продолжали сидеть в машине. Родителей дома не было. Я вдруг остро осознал, что мы с Кайлой наедине. Мы смотрели в одном направлении с разных сидений, но были рядом, правым локтем она задевала мою левую руку, и там, где мы соприкасались, нас связывало непривычное желание.

– Извини меня за то, что я тогда сказала. – Кайла не сводила взгляда с моего дома. – Наверное, меня злило, что ты стал другим. Меня злило, что ты будто стесняешься меня, прячешь меня от всех. Ты не обиделся?

Я подался вперед, не раздумывая, и обнял ее. Целовать ее было приятно – от этого поцелуя не екало сердце, как от других, но он возбуждал (чего я не ожидал). И отчего-то казалось, будто я поступаю правильно. Кайла со смехом отстранилась, легонько вытерла губы. Я вошел в дом и сел писать сочинение для рабби Блума.

* * *

После ранней подачи заявлений я несколько месяцев упивался жалостью к себе. И наконец спохватился, что откладывать дольше нельзя, сроки обычной подачи стремительно приближаются. Я сдал сочинение (“Против чистого разума” – я упирал на то, что к истине нас ведут чувства и воображение, а не одна лишь логика), и рабби Блум, перечитывая мою работу, часто кивал, убеждал меня не оставлять надежды и вновь подать заявление. Я так и сделал. Терять мне было почти нечего, надеяться тоже не на что, я запер дверь, достал заявление с просьбой о скидке на оплату обучения, подписанное рабби Блумом, плеснул себе “Джемесона”, оставшегося от той пятничной вечеринки, которую я устроил, сам того не желая (бутылка ныне хранилась в моем шкафу, в обувной коробке). Для начала я перечислил все известные мне университеты. Добавил те, что нашел в интернете, выбрал еще несколько случайных – в интересных местах, с увлекательной учебной программой и упором на гуманитарные дисциплины. Для красивой цифры включил колледжи из списка миссис Баллинджер. Получилась эклектичная Мегила[233]:

корнелл, гарвард, стэнфорд, пенн, северо-западный, чикагский, йель, принстон, университет джонса хопкинса, браун, дартмут, оберлинский колледж, беннингтон, квинс-колледж, бруклинский колледж, университет штата флорида, флоридский университет, эмори, нью-йоркский университет, университет майами, боудин-колледж, хаверфорд…

Я прихлебывал виски, делал выбор. Наконец составил предварительный список из пятнадцати и, осовелый, принялся за дело. Беспардонно копировал сочинение, которое подавал в Колумбию, менял только названия. Если в анкете колледжа оказывалось слишком много дополнительных вопросов – опишите проблему, которую вам хотелось бы решить; расскажите о неудаче; проанализируйте событие, заставившее вас изменить мнение, – я немедля его вычеркивал. Через два с лишним часа я разослал дюжину заявлений, допил второй стакан и закрыл ноутбук.

Февраль

Правда и то, что обе они, как этика, так и религия, нацелены на одно и то же – а именно, поднять человека из грязи узкой эгоистической любви и привести его на самую вершину любви к ближнему.

Бааль-Сулам. “Суть религии и ее цель”

– У меня вопрос, – сказал Эван. Был серый унылый вторник.

Мы мучительно продирались сквозь “Методы этики”[234]. В кабинете царила послеполуденная вялость: Оливер от скуки даже не острил, Ноаха клонило в сон после выдающейся игры накануне (семнадцать очков, десять подборов, двенадцать голевых пасов), и даже Амир, слишком гордый, чтобы признаться, что тема сложна для него – особенно если Эван ее понимал, – окончательно потерялся. Я же изо всех сил старался сосредоточиться, смаргивал вязкую тишину, сопротивляясь дремотному шелесту дождя по стеклам.