Совдетство 2. Пионерская ночь - Юрий Михайлович Поляков

в «Дружбу» только третий год, а случилась эта история давным-давно, когда мы были в шестом отряде, ходили парами – мальчик – девочка, играли за заборчиком в детсадовские игрушки, разглядывали картинки в раскладных книжках. Нас отправляли в кроватки на час раньше других, мы почти никогда не участвовали в вечерних мероприятиях, вроде конкурса пионерской песни, так как «все равно ничего не умели и не понимали». В каждом нормальном отряде были вожатый и воспитательница, а у нас две воспитательницы, как в детском саду. Кто-то остроумный прозвал их наседками.

Однажды они пришли с педсовета озадаченные и громко стали обсуждать важную новость. Поскольку «мы еще ничего не понимали», наседки на нас внимания не обращали, они даже мылись вместе с нами в банный день, ошеломляя детскую наблюдательность. Про все свои дела воспитательницы обычно говорили при нас, судачили, что физрук ходит налево, что поварихи химичат с продуктами, что директор скоро доиграется… Все это, конечно, нас удивляло и озадачивало. Физкультурник ходил прямо, по дорожкам, лишь иногда останавливаясь и предлагая молоденькой вожатой пощупать его каменный бицепс. На кухне не было никаких колб или пробирок, вроде тех, что сияют и дребезжат в школе, в кабинете химии, куда мы иногда тайком заглядываем, так как младшие классы расположены у нас на том же, четвертом этаже. Да, тогдашний начальник лагеря Подгорный, в самом деле, сняв пиджак, иногда сражался в волейбол с вожатыми и подавал через сетку крученые мячи, которые никто не мог взять. Но до конца почти никогда не доигрывал: из окна высовывалась Галяква и пронзительно кричала:

– Никита Поликарпович, скорее – Москва на проводе!

Так вот, из разговора воспитательниц мы поняли, что отец-кормилец прочитал в «Правде» статью, а там черным по белому написано: чем раньше вовлекать детей в художественную самодеятельность, тем вернее из них вырастут большие таланты. В общем, Никита Поликарпович потребовал, чтобы в родительский день на концерте (его тогда еще проводили в столовой) выступил обязательно кто-то из шестого отряда. Во время тихого часа наседки несколько раз прошли, кудахча, вдоль кроватей и, наконец, выбрали Арку Тевекелян – крошечную смуглую девочку с темно-вишневыми глазами и кудрявыми черными волосами, которые после душа расчесать просто невозможно. У нее был очень звонкий голос, и, когда мы пели хором, ее часто просили «не орать». Воспитательницы одели Арку в платье «снежинки» и вплели такой большой капроновый бант, что, казалось, порыв сильного ветра может унести девочку прочь, как одуванчиковый парашютик.

Концерт вел вожатый второго отряда, а в тот год по совместительству еще и баянист Юра-артист. Он, совсем как Борис Брунов по телевизору, объявляя номера программы, раскатисто растягивал слова:

– А-а-а сей-ча-ас выступа-а-ает октябре-енок Ара-аксия Тевекеля-а-ан. Шестой отряд. «Край родной». Композитор Дмитрий Кабалевский, стихи Антона Пришельца. Попро-о-осим!

Сценой в ту пору служило просторное место перед раздаточной, а появлялись исполнители сбоку, из-за ширмы, принесенной из медпункта. Арка смело вышла на середину, переждала аплодисменты, которыми ее наградили за малый рост, сцепила на груди руки в замочек, дотерпела до конца вступления и, как настоящая певица, закатив глаза, пронзительно запищала:

То березка, то рябина,Куст ракиты над рекой,Край родной, навек любимый,Где найдешь еще такой?

Юра-артист сделал ей знак, чтобы умолкла, а сам, выскочив вперед, развернул баян и, бегая пальцами по кнопкам, долго играл: сначала это был чуть измененный мотив «Березки-рябины», потом каким-то чудным образом он преобразился в «Елочку», затем в «Орленка» и, наконец, невероятным способом снова мелодия стала «Родным краем». Зал восторженно захлопал, виртуоз поклонился, резко переломившись в поясе, отшагнул назад и снисходительно кивнул Арке, мол, продолжай, пискля, второй куплет. Но она молчала, видимо, забыв слова. Баянист еще раз сыграл вступление – без толку. Крошечная певица, словно онемев, стояла, неподвижно глядя перед собой и сжав руки так крепко, что побелели пальцы. Затем на ее смуглом личике появилось удивление, переходящее в отчаянье. Юра-артист, поняв в чем дело, перекинул баян за спину, бросился к Арке, схватил ее поперек туловища, как куклу наследника Тутти в фильме «Три толстяка», и бегом утащил за ширму. Почти сразу же из кухни выскочила тетя Даша в синем халате и шваброй затерла лужу на том месте, где стояла исполнительница. Видимо, уборщица была начеку. В цирке тоже, когда на арену выпускают хищников, в засаде караулят бдительные люди с пожарными шлангами наготове.

Вскоре из-за ширмы вернулся Юра-артист и, пока улеглась ржачка, пока готовился очередной выступающий, он зычно, с выражением прочитал длинное стихотворение «Сын артиллериста»:

Был у майора Деева товарищ – майор Петров.Дружили еще с гражданской, еще с двадцатых годов…Вместе рубали белых шашками на скаку.Вместе потом служили в артиллерийском полку…

…Как летит время! В этом году Арку Тевекелян хотели вызвать на совет отряда за то, что она тайком подводит глаза, а это несовместимо с клятвой юного пионера. Но Эмма Львовна за нее заступилась, объяснив, что Араксия – девочка армянская, а они там, на Кавказе, созревают раньше наших, следовательно, прежде времени начинают интересоваться всякой косметикой. Заседание совета отменили, но у провинившейся забрали, обещав вернуть перед отъездом в Москву, коробочку с твердой тушью, напоминающей брикетик черной акварельной краски, и крошечную щеточку для ресниц, такой могла бы чистить зубы, например, кошка.

В том, что южные девочки созревают раньше остальных, я смог недавно самолично убедиться.

– Ни фига себе! – задохнулся Пферд, припав глазом к отверстию в стенке душевой.

– Что там еще такое? – встрепенулся Жаринов и корпусом, как в хоккее, оттер Борьку.

Сколько я себя помню, эта дырочка всегда была в стене, разделяющей мальчиковую и девчачью половины, отверстие замазывали алебастром и закрашивали, но вскоре кто-то снова расковыривал.

– Ну и мочалка! – обалдел Аркашка.

– У кого?

– У Арки…

– Да ладно!

– Сам посмотри!

– Да-а-а! – ошарашенно подтвердил я, уступая место Козловскому.

– Как у взрослой! – согласился он.

– И еще чернее, чем на голове, – изумился наблюдательный Лемешев.

– Зассыхин! Иди полюбуйся! – приказал тиран.

– Не хочу! – ответил тот.

– А в нюх?

– Нет, Жар, не надо…

– Саечку за неповиновение!

Жаринов с угрозой двинулся на Засухина, тот попятился. Неизвестно, чем бы закончилось дело, но в этот момент в раздевалку, как всегда незаметно, вошел Голуб, а к дырочке тем временем припал всей тушей, громко сопя, Жиртрест. Вожатый хитро улыбнулся, приложил палец к губам, а потом не своим голосом спросил:

– Ну что там?

– Офигеть! – отозвался бедный толстяк, не догадываясь, кому отвечает. – У Поступальской тоже уже пробивается…

Голуб, капитан вожатской сборной по футболу, поиграл голеностопами, точно собрался бить штрафной, и влепил в обширную задницу Жиртреста такой мощный «пенальти», что провинившийся чуть не пробил головой стену, душевая содрогнулась, будто от ташкентского землетрясения, с потолка осыпалась штукатурка, а из девчачьей половины донесся испуганный визг…

– И так будет с каждым! – предупредил удовлетворенный Голуб, выходя