После Кастанеды: дальнейшее исследование - Алексей Ксендзюк

В этом смысле страх смерти, чувство собственной важности и жалость к себе — не только социальные привычки, внушенные нашему эго, чтобы поддерживать вполне определенный тип со-общения, коммуникации, человеческого общежития, на котором покоится созданная в процессе общественной истории цивилизация. Эти три фундаментальных чувства, кроме всего, являются психической репрезентацией эволюционно сложившейся формы энергообмена. Об этом не следует забывать, чтобы практика безупречности не превратилась в комплекс обетов или этический кодекс, смахивающий на религиозную практику. Такие вещи случаются. Человеку трудно удержаться в этом состоянии особого равновесия, когда необходимо удерживать в памяти ряд инструкций, привычно относимых нами к этике, и одновременно следить за строгой беспристрастностью и непредвзятостью по отношению к любым социально обусловленным ценностям.

Безупречность, как и все техники в толтекской дисциплине, — процедура, имеющая только перцептивный и энергетический смысл. Она направлена на достижение необратимых трансформационных изменений в коконе за счет стабильного смещения точки сборки. Читатель вправе спросить: почему недостаточно традиционных медитативных техник для получения такого эффекта? Ведь в конце концов и там и здесь используется превращенная работа внимания, и там и здесь возникают измененные режимы восприятия, особые виды концентрации и т. д.

Для пояснения принципиального отличия безупречности от остальных трансформационных техник придется воспользоваться аналогией. Попробуйте представить себе свой энергетический кокон как обыкновенный воздушный шарик. Во время занятий медитацией, аутогенной тренировкой, деланием или не-деланием мы словно бы надавливаем пальцем на свой "воздушный шарик", стремясь изменить его форму. Когда упражнение заканчивается, форма возвращается в свое изначальное состояние. То есть стоит убрать палец — и шарик снова круглый, как ни в чем не бывало. Это — обычная ситуация духовного искателя, возложившего все надежды исключительно на медитативные техники. Личность меняется только в момент исполнения упражнения. Медитация рано или поздно заканчивается, и все возвращается на круги своя.

Но мы с вами немного отличаемся от воздушного шарика. Следуя все той же аналогии, мы как бы способны по собственной воле "менять его плотность", т. е. сознательно снизить стремление формы к сохранению гомеостазиса. Это возможно только в том случае, если мы апеллируем к самым глубинным инстинктам своего существа. Работа кропотливая и сложная, но иного пути, судя по всему, не существует. Победа над страхом смерти, чувством собственной важности, смирение, отрешенность — все это особые формы отказа защищать привычную форму своего энергетического тела. Иными словами, мы готовы погибнуть в своем нынешнем качестве и возродиться в ином. Если же попытка возродиться провалится, то мы готовы бестрепетно уйти. Вот подлинное настроение безупречности. Будучи готовы к смерти, мы в известной степени «распускаем» слои внутренних эманаций и этим уменьшаем внутреннее давление. Сила фиксации точки сборки естественным образом снижается, а форма энергетического тела уже не так настойчиво стремится в изначальное состояние.

Конечно, преодоление страха смерти на бессознательном уровне — самое решительное изменение психоэнергетических структур, поскольку инстинкт самосохранения в наибольшей степени отвечает за поддержание гомеостатической полевой формы кокона и за жесткую закрепленность точки сборки. Отказ от чувства собственной важности и жалости к себе — это, по сути, вспомогательные средства добиться того же, используя социальные программы личности. "Деформированный шарик" энергетического тела остается таким навсегда и вступает в новый, более активный и объемный вид энергообмена с внешним полем. Таким парадоксальным образом форма, смирившись со смертью, становится более жизнеспособной и более эффективной в своих действиях.

Таким образом, только безупречность обеспечивает устойчивость полезного смещения точки сборки, достигнутого в результате концентративных или медитативных упражнений.

Дон-хуановская традиция, говоря о безупречности, постоянно употребляет словосочетание "путь воина", называет своих последователей «воинами», часто говорит о «вызовах» и «поединках». Современный читатель воспринимает все это как метафоры, и это правильно. Древнее происхождение терминологии оправдывает некоторые смысловые несоответствия. Конечно, далеко не все настроения безупречности, которые были тщательно разработаны уже "новыми видящими", соответствуют «воинским» идеям древних магов. Поскольку сегодня речь идет лишь о невидимых, внутренних «противниках», дисциплина сделалась гораздо более интроспективной, более тонкой и сбалансированной. Кроме того, нельзя не учитывать тот факт, что слово «воин», а в особенности "бесстрашный воин", в современном языке несет на себе ощутимый отпечаток чувства собственной важности, от которого "новые видящие" так стремятся избавиться. Ореол "воинской славы" незримо веет даже над теми, кто ведет невидимую битву с самим собой, провоцируя что-то вроде гордости и самодовольства.

Есть еще один психологический аспект, который заставляет относиться к слову «воин» с известной осторожностью. Он касается специфического настроения, заключенного в слове «битва». Некоторые особо утонченные в психологическом отношении мастера Востока предупреждали, что никогда не следует вести войну с самим собой. Война для человека, воспитанного в нашей цивилизации, автоматически связывается с настроением общей напряженности, а также с неприязнью (как минимум) к реальному или воображаемому врагу. Психическое пространство человека плохо переносит эти эмоциональные состояния. Тот уровень организованности и дисциплины внимания, что требуется для успешного избавления от всяких «небезупречных» реакций, мыслей или действий, возникает лишь на фоне спокойной сосредоточенности, общей бдительности в условиях отстраненного наблюдения. Возможно, идеальная битва древних магов протекала как раз в таких условиях, но вряд ли мы способны в полной мере повторить эти чувства, характерные для далекой эпохи и совсем иного типа цивилизации.

Война с самим собой, по мнению современных психологов и восточных "учителей жизни", — крайне непродуктивное состояние. Она истощает человека, а подлинная безупречность должна, наоборот, давать силы. Я стремлюсь как можно реже использовать слово «воин» по отношению к толтекской дисциплине, особенно после того, как познакомлюсь с каким-нибудь пылким, но неразумным последователем Кастанеды, рассуждающем о «воинстве», «битве» и тому подобных вещах, потрясая воображаемым мечом и, безусловно, в тайне гордясь своей необыкновенной миссией. Нет ничего дальше от безупречности, чем такие самозабвенные игры. В них много собственной важности, за которой прячется ее вечная тень — жалость к себе, а в целом настроения такого рода несут на себе неизгладимый отпечаток инфантилизма. В безупречности нет и не может быть ничего нарочитого — это техника, не терпящая шума, демонстраций, яростной полемики в пользу какого-нибудь, как вам кажется, "важного мнения". С безупречностью несовместимы также представления о «наших» и «чужих», о союзниках и врагах — а ведь многие с огромным удовольствием собирают «группы», «кланы», даже "мистические общества" или ордена, чтобы противостоять бездуховному обществу не только повседневной практикой жизни, но и полемикой, вербовкой сторонников, агитацией и пропагандой. Все это прекрасно сочетается в нашем сознании со словами «воин», «битва», «вызов» и т. п. Мы регулярно забываем о том, что подлинный толтекский воин, например, обязан усердно "стирать свою личную историю" и стремиться быть «недосягаемым». Но разве возможно сочетать вышеупомянутую активность с «недосягаемостью» и смирением? Можно сказать: на высших уровнях контроля сочетать можно все. Только проблема заключается в том, что, добившись такого уровня контроля, толтек теряет интерес к подобным забавам, поскольку наконец-то становится "взрослым".

Мы же очень часто всю жизнь пребываем в инфантильных фантазиях. Нам известны только два переживания: 1) мир бессмысленный, однородный, в котором мы надежно защищены матерью (ранний инфантилизм, младенчество), 2) мир смыслов, значений, различий, объектов и т. д., в котором мы также защищены, поскольку, во-первых, научились этой картине под опекой матери (поздний инфантилизм), во-вторых, сама картина мира продолжает тешить нас иллюзией защищенности. В связи с этим даже самые приспособленные к социуму остаются вечными детьми. И только теперь, во многом благодаря Кастанеде, у нас появился выбор: оставаться ребенком или стать "воином"?