Обогнувшие Ливию - Эдуард Маципуло

— Ему место в клетке. Так лучше для всех нас. Греку заткнули рот. Гигант взвалил дрыгающего и мычащего авантюриста на плечо и недовольно пробурчал:

— Может, его сразу бросить к акулам?

Астарт не ответил. Он знал, что Эред никогда не решится на это.

На палубе биремы по-хозяйски расположились полуголые солдаты и чиновники в париках, сочиняющие опись имущества и оружия мореходов. Солдаты развели костер на площадке кормчего и забавлялись тем, что дергали за уши Анада. Тот все еще не поправился после той охоты за цветными пузырями и исходил бессильной яростью.

Астарт хищно улыбнулся в предвкушении мести. Бывшие пленники Ликса искали в темноте камни и палки для предстоящей драки. Мекал первым увидел Агенора: кормчий выполз из вороха тряпья и тянулся к забытому кем-то из солдат кинжалу.

— Адон Агенор ожил! — Мекал, а за ним и все бросились к трапу.

Солдаты схватились за мечи. С помощью весел всех ликситов побросали в воду.

Астарт обнял хрупкое тело кормчего.

— Знать, любит тебя Меред и ждет!

— Слава адмиралу! — вскричал Рутуб.

— Слава! — полсотни глоток окончательно разбудили Ликс.

Чтобы избежать погони, финикияне потопили те немногие суда, что стояли у пристани, и устремились вниз по течению Ликса в океан.

Пахнуло океанским простором. Седые звезды призывно мерцали, маня в подлунные дали. Бурунный след за кормой полыхал холодным пламенем.

Гребцы пели, налегая на весла, радуясь свободе, ночной свежести, привычной матросской работе. Агенор, сидя на площадке кормчего, слушал знакомую с детства песню, вдыхал запахи моря и переживал сладостное волнение.

Познакомившись с гостеприимством местных царьков, путешественники благоразумно обогнули морем подвластные Карфагену крупные ливифиникийские города Арембис, Мелитту, Акру, Гиту, Карион-Тейхос…

Достигнув лесистого мыса Солоэнт, хорошо известного мореходам Средиземноморья, сделали привал на несколько дней.

Перед Столпами Мелькарта вошли наконец в попутное течение. Помолившись на близкую Иберию, точнее, на Гадес, где покоился гроб Мелькарта, благополучно миновали знаменитый пролив и увидели окутанный туманами желанный берег земель обетованных. Отсюда, от Столпов, начиналась привычная жизнь, стиснутая рамками жреческой морали и волей могущественных правителей. Отсюда начинались великие державы, мировая торговля и мировые войны.

Часто встречались караваны судов. Финикийская речь звучала на корабельных палубах и рыбачьих лодках, на причалах тирских, библских, сидонских факторий, на улицах городов карфагенских провинций, вбирая богатство языков соседних народов: нумидийцев, артабров, кантабров, лузитанцев…

Близость Карфагена угадывалась в пьяных возгласах на палубах встречных кораблей, в дуновении берегового бриза, пахнущего сырыми кожами, молодым вином, сильфием, фимиамом деревенских храмов, в обилии боевых галер в каждом порту, оберегающих покой купеческой державы западных семитов.

Астарт становился все беспокойней, хотя внешне не подавал вида. Но друзья отлично понимали его состояние. Саркатр все чаще пел и играл на систре. Ему подпевали все, даже Ахтой. Оправдываясь, мудрец разглагольствовал о любви Осириса и Имхотепа к музыке, вспоминал предания Иудеи, в которых еврейский царь Давид, тот, что победил Голиафа, играл на арфе и пел свои псалмы, услаждая слух легендарного старца Саула.

Но Астарта невозможно было расшевелить. Вечерами он подолгу смотрел в море, следил за полетом птиц, размышлял.

Показались первые виллы и дворцы Магары, предместья богачей Карфагена. Пальмы и сосны, будто на тирском берегу, шумели, ловя ветер. Живое солнце запуталось в хвое милых сердцу пиний.

Лицо Астарта покрылось едва заметной бледностью. Пальцы сжали кромку борта.

Вскоре показались высокие городские стены, переходящие у моря в головокружительный обрыв. По плоскому гребню каждой из них могла во весь опор промчаться колесница. Белокаменная Бирса, карфагенский кремль и храм Эшмуна на самой высокой его возвышенности празднично сияли в голубизне африканского неба, крича на весь мир о величии, великолепии, богатстве.

Астарт резко отпрянул от борта и скрылся в каюте кормчего. Мекал, волнуясь, сдерживал рулевое весло, и Агенор негромко подсказывал ему.

— Убрать парус! — прозвучал торжествующий мальчишеский голос.

Крупная птица с коричневым оперением ринулась с высоты в мелкую зыбь гавани.

— Олуши рыбу ловят рядом с веслами, — сказал Рутуб, сверкая белками глаз, — хорошая примета!

ГЛАВА 59

Карфаген

Центральная площадь Карфагена. Крупнейший пунический базар и форум. Неумолчный глухой шум центральной площади слышен был в каждом уголке столицы, во всех предместьях и пригородах.

Только древние могли создавать подобные гигантские базары: мир нуждался в связях, а государство еще не могло их обеспечить. Поэтому народы общались через базары.

— Неужели все они купцы? — удивлялся Анад. Он стоял на груде слоновых бивней, вынесенных для продажи, и разглядывал из-под ладони бурлящую площадь.

— Все они жулики, — угрюмо отозвался Рутуб, подсчитывая барыши, — и когда успели обсчитать, не пойму. Ведь смотрел в оба!

То, что мореходы имели слоновую кость, было заслугой старшины гребцов. После Колесницы Богов они повстречали племя, деревни которого использовали бивни для заборов. Рутуба осенило заменить бивни деревянным частоколом. Ливийцы остались довольны.

Вокруг штабеля бивней вились, как мухи, стайки купцов-греков, этрусков, балеаров и, конечно, финикийцев. Но греков было больше. Оживление греческого мира явно чувствовалось даже здесь, в далеком Карфагене.

— Что говорит эта обезьяна! — разозлился Рутуб. Саркатр понимал немного по-гречески.

— Рыхлая кость, говорит.

— Плюнь ему в ноздри за это.

— Не буянь, — строго сказал Астарт. Он сидел неподалеку под тростниковым навесом вместе с остальными мореходами. — Самое же лучшее ты припрятал.

Фага торговался с хозяевами продовольственных лавчонок.

— Разве это рыба? — Он с возмущенным видом нюхал жабры свежевыловленного тунца. — Пахнет кислым, слизь на чешуе, брюшко мягкое — кто позарится на падаль? Эй, люди, слышите, здесь продают падаль! В последний раз говорю: полталанта серебром за эту маленькую кучку. — Фага указал на огромную груду съестных припасов, все необходимое для дальнейшего плавания.

Предупреждая возмущение торговцев, повар не давал им раскрыть рта:

— Разве это мука? Пахнет полынью, хрустит на зубах и горька, как помет крокодила. А это баранина? Гнилье! В бульоне не отыщешь и капельки жира, одни грязные лохмотья и запах… О боги! Не дайте мне задохнуться, когда я буду есть суп из этого мяса! А посмотрите, какое молоко я беру у вас! Сплошная водичка! О! И синева по краям — конечно, снятое, да еще разбавленное! — Фага ткнул кувшином в гневное лицо торговца, расплескав густое, желтовато-жирное молоко.