Шафрановые врата - Линда Холман

Наконец Манон охрипшим голосом недовольно позвала Фалиду через открытое окно. Фалида поднялась по лестнице, но через пару секунд спустилась. Баду все еще сидел у меня на коленях.

Через некоторое время на лестнице, ведущей во двор, послышались шаги; я повернулась, готовая увидеть Манон.

Но это была не Манон. Мужчина с русыми волосами, небрежно спадающими на лоб, и заспанным лицом был так же удивлен, увидев меня, как и я. Он был довольно симпатичным и одет в хорошо скроенный, хоть и помятый кремовый льняной костюм, а в руке держал шляпу с широкими полями.

— О, мадам! — воскликнул он, останавливаясь на средине лестницы. — Добрый день.

— Добрый день, — ответила я.

— Манон ожидает свой утренний чай. Я не думаю, что она знает о гостье, — произнес он. — Сказать ей…

— Нет, — перебила я его.

Слишком много мыслей вертелось в моей голове. Этот мужчина явно провел здесь ночь. Значит, он ее муж? Нет. Он не мог им быть. Я бросила взгляд на Баду; как только мужчина спустился по лестнице, Баду спрыгнул с моих колен и начал гладить щенка, повернувшись спиной к мужчине. А как же Ажулай?

— Я подожду ее здесь, — сказала я.

— Как хотите, — бросил он, слегка поклонившись, а затем пошел к воротам, как бы не заметив Баду.

Как только за ним закрылась дверь, я задумалась: где же спали этой ночью Баду и Фалида, все ли с ними было в порядке?

Баду побежал наверх. Я услышала его высокий чистый голосок, сообщающий матери, что я во дворе.

— Чего она хочет? — раздраженно спросила Манон.

— Я не знаю, Maman, — сказал он. — Maman, ее папа и мама, ее дети — они все умерли.

Послышался шорох.

— Она не заслуживает семьи, — сказала Манон.

Меня шокировала не только ее открытая неприязнь ко мне, но и то, что она говорила такие ужасные вещи ребенку. Я вспомнила, как Баду доверчиво прижимался ко мне.

— Манон! — поднимаясь с бордюра, позвала я, чтобы она не успела сказать ему еще что-нибудь ужасное. — Мне нужно поговорить с тобой.

— Подождешь, пока я не буду готова, — отозвалась она тем же раздраженным тоном, каким разговаривала с Фалидой и Баду.

И снова у меня не было другого выбора, кроме как сидеть и ждать, пока она спустится во двор.

Наконец она медленно спустилась, словно никуда не торопилась. На ней был свободный, почти прозрачный кафтан; я отчетливо видела сквозь него очертания ее все еще стройного и соблазнительного тела, когда на нее падал свет. Ее груди были высокими и упругими. Волосы она распустила, а глаза подвела черной краской. Губы были слегка припухшими и какими-то помятыми.

Когда я смотрела, как она спускается по лестнице, такая властная, с напускным безразличием, мне хотелось подбежать к ней, сильно толкнуть ее, чтобы она скатилась вниз по ступенькам, потянуть за волосы, сильно ударить. Мне хотелось крикнуть ей, что она лживая и коварная женщина, не заслуживающая ни такого чудесного сына, ни этого замечательного дома. Не заслуживающая своего любовника — другого ее любовника, Ажулая, мужчины с приятной наружностью, который относится к ней и Баду с почтением и преданностью. Знает ли он, что она обманывает его, как и меня, только другим способом?

Но я ничего не сделала и ничего не сказала. Я осталась стоять у фонтана, скрестив руки и плотно сжав губы.

Она села на кушетку и еще раз резко позвала Фалиду. Девочка прибежала с подносом, на котором стояли чайник, один стакан, круглые лепешки и миска с чем-то похожим на темный джем. Фалида поставила все это на низкий столик. Баду тихонько спустился по лестнице и сел рядом с матерью.

— Ты видела моего мужчину, Сидония? Обаятельного Оливера? Он ничего, правда?

Я не ответила, пристально глядя на нее. Чего она ждала от меня? Чтобы я одобрила этого ее очередного любовника?

— Ты выглядишь больной, Сидония, — сказала Манон с явным удовольствием. — Бледная и дрожишь. Совсем нездоровый вид.

На ее губах появился намек на улыбку. Сначала она отпила чаю, затем намазала на лепешку полную ложку фруктовой массы и стала есть.

Я и не ждала, что она предложит мне что-нибудь. Но она ничего не предложила даже своему сыну. Он смотрел, как его мать ест и пьет.

— А какой ты ожидала увидеть меня после того, что сказала мне? — Я не старалась сдержать гнев. — Манон, ты думала, я не узнаю о твоей лжи? Что я просто поверю тебе, сложу чемоданы и уеду из Марракеша, как побитая собака? — Конечно, я бы так и сделала, если бы Ажулай не сказал мне правду. — В какую жестокую игру ты играешь со мной? И почему?

Манон была занята пережевыванием лепешки. Проглотив, она сказала:

— Я много чего пережила в своей жизни. Много чего. Мои несчастья намного превосходят все, что ты когда-либо испытывала. — Она подняла голову, словно вызывая меня на спор, затем взглянула на Баду. — Уйди, — сказала она ему.

Я осуждающе покачала головой, все еще сцепив руки, чтобы не броситься к ней и не ударить по лицу. Я никогда никого в своей жизни не била. Но в тот миг мне очень хотелось это сделать. Баду пересек двор и вышел за ворота; он поцокал языком, подзывая щенка.

— С чем бы тебе ни пришлось столкнуться, Манон, это не повод для такой ужасной лжи. Почему ты не могла просто сказать, что его здесь нет, когда я впервые пришла к тебе, чтобы узнать что-нибудь о нем? Какое извращенное удовольствие ты, очевидно, получила, увидев меня такой… — я запнулась.

Мне не хотелось вспоминать выражение ее лица, когда она наблюдала за тем, как я кричу, падаю, услышав о смерти Этьена.

Манон лениво подняла одно плечо.

— Этьен никогда бы на тебе не женился, ты же знаешь, — сказала она. — Он никогда бы на тебе не женился, — повторила она. — Поэтому я подумала, что тебе будет легче, если ты поверишь в его смерть. Тогда у тебя не будет больше причины надеяться. Ты поедешь домой и выбросишь глупые мысли из головы.

Она обманывала меня. Ей и в голову не приходило делать мне добро, все ее действия показывали, насколько извращенное у нее представление о доброте.

— С чего ты взяла, что он не женился бы на мне? Откуда ты знаешь, что твой брат чувствовал ко мне и как поступил бы? — Я была уверена, что он никогда не говорил с ней обо мне, иначе она бы знала, кто я такая, когда я первый раз пришла к ней.

Я хотела было рассказать ей о ребенке, но потом оставила эту идею.

— Этьен слишком эгоистичен, чтобы жениться на ком-либо, — сказала она.

— Ты не можешь этого знать. Ты не видела его со мной.

— А мне это и не нужно. Я знаю его слишком хорошо, Сидония.

— Ты знаешь его только как брата. Кое-чего не видишь, когда связан с человеком кровными узами. Отношения между братом и сестрой — это не то же самое, что отношения между мужчиной и женщиной, — возразила я, и когда я говорила это, что-то изменилось в лице Манон, но только на мгновение.