Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

первый раз, Петя Ростов, который боялся попасть на войну, был предельно исполнителен и четок – он как нельзя лучше подходил для этой роли.

Гроб с надписью «Рядовой Тищенко А. В. 18.07.85 г.» Драгунцев не выпускал из взгляда – этот гроб шел под звездочкой, его нельзя было вскрывать – внутри лежал замученный душманами человек.

Груз – все девять гробов, в том числе и рядового Тищенко А. В., были доставлены по назначению без каких-либо осложнений.

Операция расширялась. Скляренко почувствовал себя свободнее, жить стал уверенней, у него появились деньги, в том числе и валюта – и афганская, и знакомые купюры, о которых никто никогда не скажет, что не знает их.

Через день ушел самолет в Москву. Один из гробов сопровождал рядовой Агафонов – он выписался из госпиталя на две недели позже Дадыкина, делал все, чтобы увильнуть от войны, отлынивал от караульной службы, часами лежал на заправленной койке и гонял «сынков» – первогодков за фильтрованной водой и таблетками от головной боли.

Из госпиталя пришло сообщение – умер рядовой Мурзин – тихий «водила», водитель «бетеэра», который, как считал Дадыкин, погиб во время подрыва, но он не погиб, его без признаков жизни доставили в госпиталь, там попробовали выходить, но Мурзин, лежавший в реанимации под капельницей, лишь несколько раз открыл глаза, и все, но долго не умирал – жизнь прочно цеплялась за его натруженное крестьянское тело, либо, наоборот, тело цепко держалось за жизнь, не выпускало душу на волю до последнего…

Перевозить Мурзина было нельзя, его вообще нельзя было трогать, и он угасал у врачей на глазах. С мокрых вспухших губ срывались чьи-то имена – врачи полагали – родных, Мурзин поочередно прощался с ними, его дважды навещал Агафонов, стоял у кровати, бубнил чего-то, но Мурзин никак не реагировал на усилия Агафонова. У него даже веки не дрогнули на глухое смятое бормотанье.

И вот Мурзин умер. Хотя он жил не в Москве, тело Мурзина было велено доставить в Москву и вручить по адресу, который был указан в сопроводительной бумаге.

Тут Агафонов, которого ротный уже собрался определить в какой-нибудь дисбат, а до дисбата в известную команду, где собирали специалистов по чистке нужников и больничных параш, ожил, соскочил с койки и помчался к замполиту Абдулову, от Абдулова к ротному – лицо красное, зареванное, глаза маленькие, заплывшие, нос разнесен, будто в ноздри Агафонову загнали по высокоурожайной кубанской картофелине, волосы торчком. Вдобавок ко всему Агафонов начал заикаться.

– Д-друг… д-др-руг… – глотая слова, размазывая слезы по толстым щекам, бормотал Агафонов. И слезы, главное дело, были у него настоящими – крупными, горячими, с мутнецой, – такие слезы не подделать. – Д-др-руг-г… ум-мер, – выдохнул Агафонов и чуть не грохнулся перед ротным в обморок.

Толстое несолдатское тело Агафонова затряслось, щеки тоже затряслись, горестно обвисли – Агафонов был настоящим актером, играл вдохновенно и талантливо.

– Какой друг? – не понял Дадыкин.

– М-м-м… М-мур-рз-зин-н…

Ротный вспомнил, что Агафонов едва общался с Мурзиным – они и не были знакомы, «старик» Агафонов едва смотрел на «сынка» Мурзина: разница в призыве у них была один год. Мурзин из-за того, что с детства возился с техникой, в колхозе работал на комбайне и тракторе, сразу попал в технари, в тот солдатский круг, что на Большой земле считается интеллигентным – в водители бронетранспортера, в высший слой, так сказать, а ленивый Агафонов продолжал мять сапогами землю, пыхтеть, на службе они едва общались.

– Что ты хочешь, Агафонов? – едва приметно усмехнувшись в усы (ротный отпустил себе усы), – спросил Дадыкин. Усы ему нравились, каждый раз, когда он дул в них, ротному казалось, что он сбивает налипшую пивную пену. И чудилось ему, что усы действительно пахнут пеной.

– Пр-р… пр-роводить др-руга в п-последний путь, – сглатывая слезы, сообщил Агафонов. Толстое тело его снова колыхнулось, что-то в нем булькнуло.

Интересно, почему колхозника Мурзина понадобилось хоронить в столице? Ведь в колхоз, в село, где проживал Мурзин, Агафонов вряд ли бы поехал.

Так что же в результате мы имеем с гуся? Агафонов на денек-два собирается завернуть к себе домой. С другой стороны, так или иначе, на сопровождение тела надо будет выделять человека. Оставить Агафонова в роте и послать хорошего солдата – одним хорошим солдатом в части на какое-то время окажется меньше.

«Ладно, пусть Агафонов едет. Пусть!» – решил ротный. Сказал:

– Ладно!

Агафонов отбыл в командировку. Он должен был вернуться через шесть дней.

Через шесть дней Агафонов не вернулся. Не вернулся и через семь, и через восемь, и через десять дней. На объявленный розыск отозвалось управление внутренних дел Липецкой области: солдат Агафонов найден убитым в хвойном лесочке в пятнадцати километрах от Ельца.

Родители его жили в Грязях – большом районном городе; судя по всему, Агафонов направлялся туда. Но не доехал – сбили на пути.

Что там произошло? Может, Агафонов вывез какой-нибудь товар и пытался продать по дороге? Японский транзистор, дешевый магнитофон, фонари «тигровый глаз», куртку «монтана» или что-то еще? Либо поссорился с грязными людьми, и грязные люди оказались хитрее, сильнее, жестче его?

Худо-бедно, Агафонов хоть и ленивым был солдатом, а Афганистан все-таки прошел, пулям особо не кланялся и кое-чему научился.

Что произошло? Увидели у Агафонова афганские чеки и отняли их? Чеки Агафонов, естественно, без боя не отдал… Тогда ему всадили в бок напильник и отволокли в сосновый лесишко – больших лесов в тех краях нет, Дадыкин это знал.

Каждый раз, когда погибал солдат, Дадыкин переживал – он словно бы терял самого себя, делался угрюмым, замыкался, заползал в собственную раковину, речь его становилась отрывистой, резкой – Дадыкину было больно. Имелся в нем некий болевой нерв, поле, которое отзывалось слезами на всякую потерю, и ротному нужно было время, чтобы оправиться. И неважно, какой это был солдат, хороший или плохой, тихий или яростный забияка, – важно, что с земли стирался человек, исчезала душа, и терять всякую душу, независимо от качества, было больно.

И сейчас, когда Агафонова уже не было в живых, Дадыкину мнилось, что и солдатом тот был неплохим – малость, конечно, откручивал у начальства пуговицы, мялся, прежде чем пойти в бой, но в бой все-таки шел.

– Что, Абдулыч, случилось, как считаешь? – упорно допытывался ротный у замполита. – А, друг? Почему Агафонов погиб?

– Несчастный случай! – неуверенно объяснял замполит.

– Афганец и несчастный случай несовместимы.

– Вот именно – афганец. Задрался наш Агафонов где-нибудь, не рассчитал силы и лег на землю.

– А я чувствую, произошло что-то другое, что и нас с тобою может коснуться.

Он как в воду глядел, Дадыкин, хоть и не обладал талантом провидца, не был аналитиком – события анализировал только в рамках своей роты, не больше, но война, пули, близость опасности словно