Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов - Николай Берг

Мухамиель? Кохинур? Альдебаран? Или еще лучше – Пилюлио?

А ну его к черту об этом думать.

И я тут же получаю подтверждение, что про серого речь – а серый навстречь. Из такси вылезает мичман Алик. В двух словах объясняет, что Валентина Ивановна очень хочет со мной пообщаться. Мог бы уж как воспитанный человек поздороваться не кивком, а как следует, и мое согласие спросить… Ну да ладно, видно, с дитенком что не так. Знакомая штука.

Но тут оказывается – я ошибаюсь, в чем убеждаюсь сразу по прибытии на Летний пирс.

Кабанова, разумеется, с детенком, но дитенок сладко спит в куколе из спасательного жилета, благо мама с дитем сидят в небольшом катерке. Там же еще какой-то суровых лет военмор с замасленными руками. Моторист, наверное. Мне ничего не остается, как спуститься вниз, на покачивающийся катер. Алик не без изящества отдает швартовы и прыгает на борт. Катерок заводит мотором тарантеллу и шустро двигает вдоль берега. Оба моряка остаются в каютке, или как там это называется, а мы – на корме, под солнышком, греющим лавочки.

– Что-то с ребятенкой? – спрашиваю я.

– Нет, с Лялей все в порядке, кушает, спит, растет на глазах.

– А к чему такая срочность? Аж на такси ехали. Что случилось? – улыбаюсь я своей наставнице.

– Вивисектор упокоился, – отвечает мне Кабанова.

– Ну туда ему и дорога. Вот уж о ком сожалеть у меня не возникает ни малейшего желания.

– Как сказать. Проблема в том, что у Мутабора пропал стимул к существованию. Вы обещаете помалкивать о том, что сейчас услышите?

– Разумеется.

– Так вот, проект, начатый с вивисекторских опытов, в принципе провалился.

– Погодите, что вы имеете в виду? – недоумеваю я.

– Вы отлично знаете, сами же в нем принимали участие, – сердится на мою недогадливость начальница некролаборатории.

– Вы о пришивании рук, что ли? – с некоторым стыдом вспоминаю я бывшее этой весной происшествие, которое я бы с удовольствиеим забыл ко всем чертям.

– Конечно же нет. Сохранение интеллекта у умирающего в ходе многократной реанимации. Как, собственно, и были получены материалы для управляемых морфов и самого вивисектора. Не могли вы этого запамятовать.

– Ну да. А что, вивисектор тоже сохранил интеллект?

– Отчасти. Во всяком случае, он узнавал Мутабора, и даже вроде они о чем-то беседовали. В перерывах между сеансами…

– Сеансы? Это вы что имеете в виду?

– Скажем так – воздействие на вивисектора различными средствами…

– Звучит настораживающе. Слушайте, Валентина Ивановна. Я не ребенок, в конце концов, говорите уж прямо. Без эвфемизмов.

Она строго посмотрела на меня, потом перевела взгляд на проплывающий мимо берег.

– А куда мы вообще сейчас плывем?

– Просто катаемся. Морская прогулка. Солнечные ванны.

Немного помолчали. Потом она снова заговорила:

– Всего было проведено тридцать девять экспериментов. Только один, номер три, – успешный. И бесполезный. У тридцати восьми пациентов сохранения интеллекта не произошло.

– Но у вивисектора было два управляемых морфа с остатками интеллекта. И он сам тоже вроде, как вы говорите, был успешен. Хотя бы отчасти. Значит, вы что-то делали неправильно, не соблюли условий эксперимента.

– Здесь вы правы. Но мы не могли соблюсти условий по определению, – печально вздыхает железная Кабанова.

– Не понимаю. То есть у нас, в совершенно диких условиях результат был положительный, а у вас – в тридцати девяти, то есть тридцати восьми случаях – неудачи? Может, стоило привлечь лучшие силы? Анестезиологов, например?

– Мы и привлекали. Итог – инфаркт у врача-реаниматолога после очередной неудачи. Его супруга. Канцер, – неохотно выдает Кабанова.

– Так это он у вас, значит…

– Да…

– Тогда в чем дело?

– Скажите, вы что-нибудь читали про призраков? Про привидения? – неожиданно задает странный вопрос Валентина Ивановна.

– Ну читал. Но все это фикция. Как я понимаю, – признаюсь я.

– Ладно, скажу прямо – люди считали, что призрак, привидение, то есть посмертное существование человеческой личности возможно далеко не всегда после смерти. Только особо жестокое убийство, очень сильные человеческие чувства, типа любви или мести, ненависти, могли задержать человеческую личность в этом мире. Так вот как ни странно, но старые вроде бы суеверия здесь отработали на все сто процентов. Только сильнейшая мотивация позволяет интеллекту личности остаться в мертвом теле. Сильнейшая. Не простая охота еще пожить. Это не срабатывает. Получаем на выходе простого зомби.

– То есть это вы хотите сказать… Что у Мутабора была мотивация?

– Да. Сильнейшая мотивация. Лютая ненависть и месть. То же и у двух остальных. Причем мотивация у первого разумного морфа – Альманзора, кажется, – была слабее, он был более глупым. Но у него, к слову, и ручки пришитые были на стадии лизиса[69], потому и отвалились. А вот у Мутабора приросли отлично. Как и у вивисектора, кстати. Явно наличие чего-то вроде иммунной системы, опознающей и переваривающей чужие ткани.

– А у единственного успешного эксперимента? Там какая мотивация?

– Смешно и грустно. Бабушка и внуки. Безумная любовь. И совершенно бесполезно, мы никак это не можем использовать, – печально улыбнувшись, признается Валентина Ивановна.

– Та-ак. Значит, Мутабор сейчас потерял мотивацию и, соответственно, «уходит».

Кабанова молча кивнула, провожая взглядом стремительно скользнувшую над нами здоровенную чайку.

– Ну хорошо. А я-то тут с какого боку?

– Нам предложили его экстерминировать[70]. Он ведь действительно очень опасен.

– Как посмотреть. Блондинку он взял любо-дорого было посмотреть.

Тут до меня доходит, что я рассказываю начальнице некрологической лаборатории очевидные для нее вещи. Ясно же, что без ее санкции и благословения морфа никто бы так на зачистку не выпустил. И ответственность она, разумеется, взяла на себя.

– Я знаю. Дело в том, что эксперименты на животных дали интересный результат. Морфированный экземпляр вполне потребляет и зомби своего вида. Особенно когда у него небогатый выбор между голодовкой и охотой на зомби.

– Ну я видел, что и зомби друг друга жрут.

– Они жрут упокоенных. А морф упокаивает сразу сам. Охотится и упокаивает. К слову, я общалась с вашим пациентом из Америки. Он своими наблюдениями подтвердил этот вывод. Морфы и сами занимаются чисткой таким образом. И мы могли бы это использовать, коль скоро зомби – пищевая база для морфов.

– Много ли проку с одного морфа.

– Скажите это еще раз. А я припомню охоту на Блондинку.

– Да ладно вам. Я ж тоже не очень хочу, чтоб его пристрелили. Хотя знакомство с ним вспоминаю с содроганием.

– Значит, придется вам посодрогаться еще, – решительно говорит моя собеседница.

– Вот это здорово! Всю жизнь мечтал! Вот спасибо вам громадное!

– Перестаньте паясничать, – одергивает меня, как расшалившегося школьника, строгая учительница.

– А моего согласия даже и не спросили?

– Этот разговор не учитываете? – улыбается Кабанова.

– Ну вы не спрашивали меня о согласии. Черт, да я даже не знаю, с чем я тут должен соглашаться!

Валентина Ивановна внимательно смотрит на меня и потом спокойно говорит:

– Мы знаем дополнительный резерв для мотивирования Мутабора. Благодаря ему мы получили массу интереснейшей информации, и он как источник еще не исчерпан. Поверьте, у меня нет большой охоты подвергать вас и вашу охотничью команду риску. Но ставки очень высоки. Очень.

– Как тогда, когда вы остались ставить опыты в пустой поликлинике?

– Значительно выше, – серьезно отвечает упрямая моя наставница.

До Ольховки Ириха решила не ехать. По словам Мелании Пахомовны, за пару километров была заросшая дорожка, которая выходила на свежую лесосеку, а оттуда по тропинкам можно было при известном везении довольно быстро и минуя редкие и немноголюдные здесь деревушки выбраться сначала на ветку железной дороги, а потом и на шоссе Санкт-Петербург – Москва. Или, как частенько называл это шоссе ядовитый Витька, – «Трасса, ведущая из города-героя Ленинграда в город-геморрой Москву».

Сюка за спиной деликатно повизгивала, но сидела вполне спокойно. Мотоцикл шел легко, и наконец Ирка заметила вроде бы подходящий съезд, во всяком случае, просвет в кустарнике у дороги сильно напоминал проезжее место.

Тут пробираться стало сложнее, и несколько километров пришлось повозиться. Наконец немного наискосок проявилась другая дорожка, не такая заросшая. Шла она немного не туда, но ехать по ней было куда как проще. Ириха повертела в руках карту района, фиговую, прямо скажем, карту, по возможности сориентировалась (хотя ни той дорожки, по которой она ехала, ни той, по которой собиралась ехать, на карте не было и в помине), зато впереди, как раз по карте судя, была вполне себе пристойная дорога, идущая хоть и в обход, но куда надо. На дорогу между Борками Ирина выехала позже, чем рассчитывала, но не так чтоб уж слишком задержавшись. Аккуратно перебралась на другую сторону. Вроде никто не заметил, да и она никого не заметила. Опять тропинки, опять наобум святых, по солнышку ориентируясь и слушая, как там за спиной Сюка – все-таки рядом с дорогой мертвяки вполне могли быть. Нашли заброшенную дорожку, покатили по ней. Солнце показалось из-за тучек, почему-то не совсем там, где ожидала его увидеть Ирина. Остановилась, снова достала карту. Поразбиралась и вроде сообразила, где они находятся.