Цмцерон - Пьер Грималь

Относительно поэмы в трех песнях «О своем консульстве» Цицерон сообщает Аттику, что цель сочинения — «не упустить ни одной возможности воздать себе хвалу». Слова эти многими рассматривались как образчик бесстыдного самовосхваления. Сторонники подобного взгляда не дочитывают фразу до конца — Цицерон прибавляет, что считает свою поэму не панегириком, а историческим сочинением. «О своем консульстве» встраивается тогда в совсем иную традицию — традицию римской эпопеи, представленную, а в глазах Цицерона и прославленную творчеством Энния. С просьбой написать именно такую поэму Цицерон обращался к Архию. Архий в любом случае мог написать ее только по-гречески, но он от поручения уклонился. И тогда Цицерон вспомнил о собственных стихотворных опытах тех времен, когда работал над «Марием», и, воспользовавшись досугом, который предоставляли обязанности сенатора и спад судебной деятельности (на протяжении последних трех лет не засвидетельствован, насколько мы можем судить, ни один значительный процесс), предался стихотворчеству.

Что известно о поэме, в основной своей части утраченной? Из первой книги — всего лишь упоминание об огне, воспылавшем внезапно на алтаре, когда Теренция приносила жертву, что, как мы говорили, повлияло на решение, принятое консулом. В трактате «О предвидении» приведен довольно длинный отрывок из II песни — пророчество музы Урании; в нем упоминаются знамения, отметившие первые месяцы 63 года, которые грозили государству бедами и беззаконием. Упоминается там и обет соорудить Юпитеру статую, обращенную к Востоку, дабы искупить проступки, наказанные в свое время ударом грома, обрушившимся на Капитолийскую Волчицу. Обет был принесен за много лет до того, исполнил же его Цицерон, так что именно он и никто другой сумел смирить гнев богов. В конце своей речи Урания побуждает Цицерона теперь, когда отечество спасено, вернуться к занятиям философией и вновь начать посещать Академию и Ликей.

Из III песни сохранилось лишь обращение к Цицерону музы Каллиопы, которая убеждает его и во время консульства идти прежней дорогой, на которую вступил он в пору юности, — дорогой гражданской доблести и чести. Прибавим, что стих, выражавший политическое кредо Цицерона и ставший пословицей, также содержался в этой поэме (хотя и неизвестно, в какой именно ее части): «Да смирится меч перед тогой, да будет уважение граждан большей наградой, чем боевые лавры». Мир и спокойствие всегда выше насилия.

Общий план поэмы установить трудно. Изложение, по-видимому, нарушало хронологию, раз в первой же песне упоминаются события начала декабря 63 года. Возврат к началу событий содержался и в речи Урании. Прием этот Цицерон использовал еще в «Марии». В соответствии с канонами исторической эпопеи Энниева толка, автор, сохраняя хронологическую последовательность лишь в самых общих чертах, стремится разнообразить ход изложения; переплетение земных событий с предсказаниями, вложенными в уста богов, как бы предвещало Катулла и его длинную поэму «Свадьба Фетиды и Пелея». Можно пожалеть, что Цицерон ввел в поэму стих, за который его впоследствии так часто упрекали: «Блажен Рим, родившийся заново во время моего консульства». Мы, однако, не знаем контекста, в котором этот стих фигурировал; возможно, то был намек на звание «отца отечества», присвоенного консулу в первом опьянении победой. А, может быть, имелось в виду обновление Рима в связи с завершением гражданских войн и началом нового периода процветания и мира. Именно таков был смысл Столетних игр, отпразднованных через сорок лет при Августе, но речь о них шла уже при Цицероне. Воспевал же Вергилий в IV эклоге обновление Рима под консульством Азиния Поллиона. Как видим, Цицерон и здесь входит в традицию, одновременно политическую и религиозную, и если бы он не был сам автором поэмы, наверное, никому не пришло бы в голову ставить ему в вину строки вроде приведенной выше.

Предсказание Урании, содержащееся во II песне этой маленькой эпопеи, интересно тем, что в нем раскрывается отношение Цицерона к пророчествам и официальным жреческим гаданиям. Муза повторяет учение Арата, изложенное им в «Феноменах», почти слово в слово: Зевс — душа мира, дух его разлит по вселенной, он ведает движением планет, молний и громов, всего, что рассекает небесный свод, в силу чего все эти «феномены», связанные воедино волею верховного божества, обретают смысл прорицаний. Стоическое учение о гаданиях оказывается весьма уместным в поэме, ибо в ней Цицерон выступает как консул, то есть хранитель и исполнитель традиционных обрядов общины — «философская» религия и религия «политическая» удивительным образом сопрягаются.

Есть, однако, основания полагать, что все это — лишь дань поэтической фантазии, а подлинная мысль поэмы совсем в другом. В это время Цицерон переводил заключительную часть «Предзнаменований» Арата, которую вскоре послал Аттику. В первой книге трактата «О предвидении», написанного много лет спустя, стоическую концепцию излагает брат автора Квинт, сам же Цицерон во второй книге приводит доводы Карнеада, отрицавшего в принципе возможность проникнуть в волю богов. Что это — выражение скептических убеждений или еще одно риторическое упражнение?

Если правда, что пламя, само собой воспылавшее на жертвеннике, сыграло такую роль в судьбе Цицерона и произвело на него столь сильное впечатление, не естественно ли предположить, что автор поэмы испытывал одновременно и влияние рационалистической аргументации Карнеада и неодолимую инстинктивную преданность верованиям предков? Если так, то именно Квинт в диалоге «О предвидении» выражает народные верования, значение которых Цицерон как политик без сомнения признавал и отнюдь не считал всего лишь заблуждениями и выдумками. В произведениях же, посвященных своему консульству, он хочет выглядеть прежде всего государственным человеком.

В греческой и латинских Commentarii, малой эпопее, Цицерон изображает себя таким, каким, по его убеждению, ему следует остаться в истории. В прошлом люди не столь талантливые предоставляли это другим. Цицерон же настолько был убежден в своей литературной одаренности, что верил в возможность для себя стать и создателем поэмы, и ее героем.

В том же, 60 году Цицерон собирает свои «Консульские речи», которые сравнивает с «Филиппиками» Демосфена, поскольку они посвящены важным политическим вопросам и тем отличаются от судебных речей, полных частностей и мелких уловок. С политическими речами мы уже знакомы. Одни из них сохранились, как, например, первая и вторая речи об аграрном законе, «В защиту Рабирия», четыре Катилинарии; другие — речь в защиту Отонова закона, речь о сыновьях проскрибированных, наконец, речь, посвященная отказу от провинциального наместничества — утрачены. Все вместе они составляли сборник, и каждый документ возвеличивал политику консула. Цицерон, однако, рассчитывал на большее: он стремился предстать перед гражданами обладателем новой auctoritas, чем несравненно усиливалось бы его влияние. Тщеславие? Весьма вероятно. Но также и еще один шаг по избранному пути — он хотел стать верховным судьей политической жизни Рима, гарантом единства республики. Главная задача, которую Цицерон перед собой ставил, заключалась в том, чтобы примирить Помпея с сенатом. Для этого он использовал всю свою популярность, которую завоевал речами и которую стяжали ему «Записки» и поэма. Теперь достаточно сказать слово на сходке или в сенате, и обсуждаемый законопроект будет принят или отвергнут. И люди, стоящие во главе государства, конечно, это понимают.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});