«Отреченное знание». Изучение маргинальной религиозности в XX и начале XXI века. Историко-аналитическое исследование - Павел Георгиевич Носачёв

положения основных его вдохновителей.

Прежде всего это представители просвещенческого подхода. На Йейтс Верслуис дает много ссылок и использует ее идеи в реконструировании истории позднего Ренессанса и раннего Нового времени[643]. Интересно, что он также опирается на идеи критиков эзотеризма, таких как Адорно, используя все их доводы и рисуемую ими черно-белую картину мира с оппозицией рационализма (научно-философского мировоззрения) и иррационализма (западного эзотеризма), чтобы произвести инверсию цветов. В той же системе аргументов у Верслуиса в черный цвет окрашиваются рационалисты, претендующие на тоталитарность в контроле за правильным образом мыслей, а белыми становятся ищущие истины и свободы представители западного эзотеризма.

Немалое влияние на него в контексте отрицания тоталитаризма и борьбы за свободу мысли оказали идеи Бердяева[644] и образ Великого инквизитора Достоевского[645], он сам не раз ссылается на этих авторов, аргументируя проблемы «архетипической инквизиции».

Теории Антуана Февра, Воутера Ханеграаффа и Моше Иделя используются Верслуисом как отправной пункт для собственных рассуждений и гипотез. Так, эссенциалистский подход Февра становится базой для построения единой системы «западной эзотерической традиции». Теория Ханеграаффа об отверженном знании служит почвой для идеи «архетипической инквизиции» и конструирования «западной эзотерической традиции». Идеи Моше Иделя о двух типах каббалы, экстатической и теософской, трансформируются у Верслуиса в два типа гнозиса — метафизический и космологический.

Но определяющим для мысли американского исследователя, на наш взгляд, стало влияние круга Эранос. Прямых и косвенных подтверждений этому достаточно много. Без преувеличения можно сказать, что самое серьезное влияние оказал Анри Корбен; две важные концепции последнего легко угадываются в теории Верслуиса: идея mundus imaginalis и представление о всеобщем гнозисе.

Напомним, что концепция mundus imaginalis изложена Корбеном в докладе 1964 года и сводится к следующим положениям.

Mundus imaginalis не тождественен миру воображения, толкуемому современным словоупотреблением как мир нереальный, выдуманный. Это реально существующая сфера бытия, лежащая между материальным миром и сферой рационального познания. «Этот мир требует своей собственной способности восприятия…»[646], которую Корбен называет «активным воображением»[647]. Это чистая духовная способность, орган духовного познания, дающий реальное когнитивное постижение иного мира. Именно об этой способности познания и говорит Верслуис, выдвигая концепт внеисторического преемства: все гностики были наделены таким воображением, именно его (у Корбена это одна из познавательных способностей человека) и актуализируют тексты «западной эзотерической традиции», осуществляя таким образом инициацию через книгу. О попытке свести весь западный эзотеризм к гнозису мы уже писали в части, посвященной кругу Эранос, здесь лишь констатируем, что Верслуис полностью опирается на идею гностицизма как единой почвы западного эзотеризма, правда немного трансформировав суть (у Эранос в основе эзотеризма лежит гностицизм как теория, у Верслуиса гнозис как опыт), но все же оставшись верным тенденции круга Эранос. Не только Корбен, но и Шолем, и Элиаде оказали немалое влияние на творчество американского исследователя, он обращается к их текстам как за фактическим материалом[648], так и за общим настроем. В программной статье «Что такое эзотерика?» он, в частности, пишет:

Как писал визионер XVIII века Жан Лидэ, чтобы вступить в визионерский мир, необходимо избавиться от «шор времени». То же самое должен попытаться сделать и историк эзотеризма, хотя бы в воображении, если не в действительности, иначе его история деградирует до банального редукционизма или клеветы, основанной на непонимании предмета… Работы Корбена, Элиаде или Шолема (стоит обратить внимание на последовательность перечисления имен. — П. Н.) показывают значение такой практики. Здесь я не собираюсь рассматривать вопрос об аккуратности или ее отсутствии в работах Корбена — ведь я не специалист по персидской духовности, но я отмечаю его усилия, направленные на то, чтобы понять точку зрения того, кого мы изучаем. Это — приключение, возможность которого открывает для ученого исследование эзотеризма, приключение, которым едва ли может похвастаться какая-либо другая область[649].

Следовательно, и главная методологическая установка на преодоление ограничений эмического и этического описания в симпатическом является производной от идей круга Эранос и, более конкретно, теорий Анри Корбена[650].

Поскольку идеи Верслуиса идут вразрез со взглядами новоевропейской школы, рассмотрим критические замечания к его теории с другой стороны. Вся теория «западной эзотерической традиции» строится вокруг гнозиса, понимаемого как некий яркий опыт, трансформирующий жизнь человека и восхищающий его в иную реальность, передающийся и сохраняющийся через тексты в рамках закрытой от непосвященных традиции. Все названные характеристики вызывают среди ученых серьезнейшие возражения. Разберем их по порядку.

Гнозис как абстрактный опыт и абстрактное знание. Специалисты по поздней античности и раннему эллинизму утверждают, что гнозис никогда не воспринимался как опыт, не наполненный конкретным содержанием (то есть знанием). Разумеется, в различных традициях это содержание отличалось; следовательно, говорить о едином гнозисе уже в период эллинизма не приходится[651].

Гнозис как тайное знание. Если бы гнозис был поистине тайным, мы бы не узнали о его существовании. Знакомство с древними текстами, напротив, свидетельствует о необходимости проповеди знания, поскольку оно несет спасение. Таинственность и необходимость в прояснении и истолковании присущи и явной религиозной традиции, многие места Евангелия, посланий апостола Павла, не говоря об Апокалипсисе, всегда нуждались в комментариях и толкованиях, которые и создавались церковной традицией во множестве. Некоторые ученые указывают на слова из Евангелий от Матфея (11: 25–27) и Луки (10: 21–22), без сомнения несущие в себе идею тайны[652]. Разумеется, евангельское повествование лишено идеи элитарности, но что мешает применить те же критерии к гностическим текстам? Притчевый язык и указание на знание, доступное лишь некоторым, совершенно не обязательно должны говорить о реальности такого знания. Формально мы сталкиваемся здесь лишь с особым риторическим приемом, подчеркивающим определенные места в тексте, это в равной степени справедливо как для Евангелий, так и для гностических текстов[653].

Гнозис как некий опыт противостоит вере и ортодоксии. В этом положении калькируется христианское отношение к гностицизму в первые века, но с переворачиванием полюсов. Характеристики, применяемые апологетами, используются без должной рефлексии, и гнозис становится положительным и истинным. В предыдущих частях мы уже писали о спорности самого концепта «гнозиса». Серьезное исследование текстов заставляет усомниться в правомерности противопоставления веры и гнозиса, в источниках, именуемых гностическими, они зачастую идут рука об руку, дополняя друг друга[654]. Вместе с тем термин «гнозис» активно используется христианскими авторами (Климент Александрийский) без какого-либо тайного или внехристианского оттенка. Верслуис же зачисляет всех употребляющих его в адепты «западной эзотерической традиции».

Дилан Бёрнс утверждает, что произведенное без должной рефлексивной подготовки смешение западного эзотеризма и гнозиса приводит к тому, что любое не