Московский бенефис - Влодавец Леонид Игоревич

— Несносный ты поросенок… — прошептала Кармела. — Ты зачем меня кипятишь раньше времени?!

— Хочется… — просопел Толян. Но Таня строго сказала:

— Все. Иди наверх и жди. Мне надо самое главное в порядок привести… Топай, топай… Пять минуточек всего…

Толян был парень исполнительный. Он пошел на второй этаж, и я услышал, как он укладывается в постель. Это было где-то над моей головой. Но Толяна в постели я не увидел, да и звуки его шагов наверху слышались очень глухо. А вот Таню — продолжал видеть. Еще ярче, чем прежде. Эта самая «руководящая и направляющая» показала мне, как именно Таня приводит в порядок «самое главное», хотя я этого не просил.

Какие-то контрольные системы докладывали, что я никуда не уходил с топчана и лежу на нем с открытыми глазами. Мое нормальное зрение и слух воспринимали окружающий мир. Но все это было как бы второстепенное. Все сильнее и ярче виделось то, чего я не должен был и по идее не мог слышать. Глаза у меня сильно слипались, я вроде бы засыпал, то есть отключался от реального мира. Но то, что я воспринимал при посредстве «руководящей и направляющей», по мере отключения реальности начинало эту реальность подменять! Я словно бы оказался совсем рядом с Таней, но не видел себя. Я там был, но меня там не было. Мои глаза были уже закрыты, но я прекрасно видел, как Таня вылезает из ванной, встает на резиновый губчатый коврик, как капельки воды стекают по ее смуглым бедрам, капают с иссиня-черных волос, которые она взялась протирать махровым полотенцем… Я слышал, как она неровно дышит, торопясь закончить свой туалет, чтобы поскорее побежать к Толяну. Наконец, я ощутил ароматный запах мыла и шампуня, исходивший от ее свежевымытой кожи. Три дистанционных чувства — зрение, слух, обоняние, говорили мне: «Ты — ТАМ», и лишь два контактных чувства — осязание и вкус, возражали, утверждая: «Ты — ЗДЕСЬ!»

И умом я, кажется, понимал, что нахожусь ЗДЕСЬ, то есть в кладовке, где у двери дремлет на вахте обученная собака, которая не даст мне сделать лишнего шага. Но это было очень слабое, словно бы придуманное понимание. И память о прошедшем дне оказалась где-то глубоко — примерно там, где память о событиях, пережитых не мною, а Брауном.

Таня надела на голое тело халат, сунула ноги в шлепанцы и, выйдя из ванной, направилась к лестнице. Находясь в кладовке, я должен был услышать ее шаги, но не более того. Шаги я действительно услышал, однако самым странным и смешным, пожалуй, оказалось то, что следуя, как невидимка, за поднимавшейся по лестнице Таней, я отчетливо услышал из-за двери кладовки… свой собственный храп! Черт побери! Сплю я или нет?

Выходило, что реально — сплю. Но и не сплю тоже. Тело покоилось, а душа путешествовала. Фантомный Баринов, однако, бродил по материальному миру. Он не видел себя, не слышал своих шагов, но ощущал запах идущей впереди Кармелы, ее шлепанцы отчетливо притопывали по скрипучим ступенькам лестницы, а на волосах при свете лампочки, горевшей в прихожей, играли золотые волны. Нет, это был не сон. Такого состояния я еще не испытывал, хотя над моим бедным мозгом уже проделали немало экспериментов. И без спросу вселили американца, и воскресили из небытия жителей XVII столетия, без которых я прекрасно бы обошелся, и еще какой-то странный прямоугольник на томограмме обнаружился… Небось кто другой давно бы сидел в дурдоме, а я все еще числюсь нормальным. Ведь я даже толком не знаю, что со мной происходило на самом деле, а что я видел по воле всяких там «руководящих и направляющих», начиная с собственного отца и кончая незабвенным «Главным камуфляжником»…

Таня вошла в спальню. Я увидел, как Толян, животом лежавший на простыне, облапив подушку, встрепенулся и повернулся к ней передом… Интересно, как они называют то, что мы с Ленкой обозвали «главной толкушкой»?

— Заждался… — прошептала Таня. — Бедненький «пыжик»… На тумбочке у кровати горел ночничок в форме футбольного мяча. Они оба, и Толян и Кармела, смотрелись в этом желтоватом свете очень клево. Особенно когда Толян порывисто выхватил Таню из халата и притиснул к себе, бормоча:

— Попалась, мучилка моя?

— Попалась… — покорненько шепнула Кармела. — Никуда не денусь…

И цепко обвилась вокруг Толянова торса, всем телом прилипла к нему, а он начал бегло, жадно, будто кто-то вот-вот отберет, целовать эту не бог весть какую мордашку, крепкие плечики, большие, но висловатые груди…

— Какие мы голодненькие… — просюсюкала Таня. — Что ж ты «пыжика» раз в месяц кормишь? Неужели у тебя тут никакой коровницы нет, а?

— Нет, — прорычал Толян, скользя лапами по ее спине, поглаживая зад, ляжки, бедра… Мне даже показалось, что он проверяет, все ли в комплекте? Да все, все у нее в комплекте, братан! Утром проверяли аж втроем…

Любая другая баба после такого рабочего дня наверняка была бы сонной и квелой. Кроме траха перед видеокамерой — уже его должно было хватить для того, чтоб ничего больше дня два не хотеть, — а ведь была еще и стрельба, и автокросс по лесам. Ленка моя, как и Зинуля, исполнять супружеский долг может и не отказались бы, но ждать восторгов страсти от них не приходилось. А если их не попросить, то и продрыхли бы до утра.

Таня висла на нем, терлась об него грудью, и животом, и руками, гладила, царапала коготочками. Все это получалось по-кошачьи, мягко, но с постоянной готовностью к прыжку. Но еще больше меня удивлял Толян, который обращался с ней, будто с хрустальной посудиной. Если б я не слышал их беседы до этого, то подумал бы, что Толяну отпускается в первый раз. Между тем из разговора ясно было, что они трахаются минимум раз в месяц. Конечно, это не шибко часто, и надоесть им, наверно, еще не успело, но все же… Все скованности и застенчивости пора бы пережить. К тому же Толян — не юноша бледный со взором горящим, а мужик, повоевавший и посидевший, стало быть, довольно хорошо знающий всему цену, отрешившийся от сантиментов и излишней романтики. Да и пора бы ему понять, что в девочкиной шкуре Танечки сидит такая гадюка и зверюга, что, как говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать.

Впрочем, наверно, это даже неплохо, что есть на свете такая птичка, которая живет на ивах и называется «наивняк».

Толян тем временем, плавно, ласково поддерживая под спинку, стал заваливать Кармелу на постель. Скорее, конечно, он ее укладывал, будто малого ребенка, поудобнее пристраивая на подушке чернявую, еще не вполне просохшую после мытья голову. И не стал сразу наваливаться на нее, а взялся целовать в ушки, в реснички, в шейку, в сосочки… Профессионал, черт побери, умелец!

— Цветоченька ты моя… Солнышко… Вороненочек… — бормотал Толян после каждого поцелуйчика, которые выглядели так, будто он губами снимал с ее тела какие-то микроскопические соринки.

А Кармела, прижмурив глазки, подушечками пальцев бегала по плечищам и бочищам Толяна, пощипывала его, подергивала за волоски, мохнатившиеся на груди, и тоже чего-то мурлыкала, лепетала, сюсюкала…

— Ну пусти ко мне «пыжика»… «Пыжика» хочу… Очень-очень…

— Сейчас, сейчас… — пробормотал Толян, бережно отводя одну ногу Кармелы от другой. Он прокатился поцелуями от верхних до нижних волос, крепко сцапал ее в лапы, скользнул, толкнул — и стал четвертым мужиком, который пользовался услугами Кармелы в течение этих суток. При этом он небось думал, что если он, работяга, как папа Карло пахал на своих свиней, то и Танька пребывала исключительно в посте, молитве и музыкальных экзерсисах… Вообще-то тут я перегнул. О том, что Кармела стреляет и убивает, он должен знать, раз так спокойно отнесся к тому, что она понавезла оружия и приволокла сюда меня в качестве заложника. Но о ее сексуальных способностях Толян не догадывается. Не афиширует их Танечка, скромничает. И поскольку не считает меня идиотом, чувствует себя в полной безопасности. Да я ведь действительно не дурак, чтобы открывать Толяну глаза. Во-первых, он может понять неправильно и спустить на меня своих шибко умных собачек. У меня нет запчастей для тела, чтобы позволить милым животным чего-нибудь откусить. Пусть лучше «Педигри Пал» кушают или «Чаппи». Зря, что ли, их рекламируют…