Детство и юность Катрин Шаррон - Жорж-Эммануэль Клансье

Пятнадцать лет! Они несли с собой глубокую, но смутную тревогу, эти пятнадцать лет. Катрин чувствовала, что она уже больше не ребенок, у которого все детское: лицо, имя, мечты и мысли, но еще не взрослая женщина.

Через три дня ей исполнится пятнадцать лет — и рубеж будет перейден…

Она была ужасно разочарована, хоть и не подала виду, когда день четырнадцатого декабря 1886 года прошел обычно, как все другие дни. Никто в доме-на-лугах и не заикнулся об этой пришедшейся на пятницу дате, которая открывала перед Катрин — по крайней мере, в ее собственных глазах — двери в новый мир. Ей показалось даже, что отец и Франсуа были в этот день молчаливее обычного; что касается Клотильды и Туанон, то они подходили к ней несколько раз и поглядывали на старшую сестру с таким любопытством, что она едва не крикнула им: «В чем дело? Вы что, меня никогда не видели? Может, я изменилась?» В мастерской она работала, не подымая глаз, не слушая ни болтовни, ни шуток хозяйки и мастериц. Но на обратном пути, не удержавшись, сказала Амели:

— Представляешь: мне сегодня пятнадцать лет!..А дома никто даже не поздравил меня с днем рождения!

Амели промолчала и принялась постукивать своими сабо друг о дружку, чтобы стряхнуть с них снег. Затем откашлялась, вытащила носовой платок и высморкалась.

— Брр! — сказала она. — Ну и холодище! Побежим скорей, хоть согреемся!

Катрин печально посмотрела ей вслед. «Никому до меня дела нет, подумала она. — Мама умерла, и теперь никто меня больше не любит!» Зимний вечер показался ей вдруг тюрьмой; удастся ли ей когда-нибудь вырваться из мрака? День рождения не принес ничего нового. Назавтра она проснулась хмурой и подавленной, а вечером, перед сном, даже не подошла, как обычно, к отцу, чтобы поцеловать его и пожелать спокойной ночи. Он сам напомнил ей об этом и упрекнул, улыбаясь, в рассеянности. Катрин прикоснулась губами к морщинистой колючей щеке, но так и не произнесла ни слова.

* * *

Воскресенье. Обычно Катрин радовалась этой передышке от утомительной работы в мастерской, этим часам, которые текли медленнее, чем в будни. В воскресенье можно было ненадолго вернуться в беззаботный мир детства, поиграть с сестренками, послушать болтовню Франсуа о девушках, приходивших заказать ему веретена, или понаблюдать, как брат осваивает свое новое ремесло парикмахера.

Но в это утро, еще не открыв глаз, Катрин с досадой подумала, что ее ожидает долгий и унылый день. Она неохотно встала с постели, полусонная подошла к стулу, где обычно складывала вечером свою одежду, и, не глядя, протянула руку за платьем. Пальцы ее коснулись чего-то мягкого и шуршащего.

Она потерла рукой глаза. Ставни еще были закрыты, только узкий луч света проникал в комнату сквозь щель между створками. Катрин смутно различила на спинке стула светлую материю, какие-то ленты… Она хотела кинуться к окошку, но сдержалась, заставила себя не спеша открыть ставни и только тогда медленно обернулась. На стуле лежало шелковое платье пунцового цвета.

Тут Катрин обнаружила, что все обитатели дома-на-лугах давно проснулись и лишь притворяются спящими, а на самом деле внимательно следят за ней. Ах, как она была благодарна им всем: и отцу, и Франсуа, и сестренкам за их притворство, дававшее ей возможность хоть на минуту почувствовать себя наедине со своей радостью и полюбоваться чудесной обновкой! Яркий утренний свет, струившийся в комнату с заснеженных полей и лугов, играл и переливался на блестящей материи, зажигая там и сям искорки и подчеркивая густую тень складок.

Ошеломленная Катрин стояла неподвижно, держа перед собой на вытянутых руках новое платье, когда позади нее прозвенел высокий голосок Клотильды, у которой не хватило больше терпения прикидываться спящей.

— Кати! Почему же ты не надеваешь свое новое платье?

Восклицание Клотильды послужило сигналом для остальных. Маленькая Туанон, в свою очередь, закричала:

— Кати, Кати! Надевай скорей красивое платье!

И девочка, спрыгнув с кровати, подбежала к Катрин:

— Ты знаешь, Кати, ведь тебе сегодня пятнадцать лет. Это тебе к пятнадцатилетию!

Девочки помогли старшей сестре одеться. Катрин стояла посреди комнаты в новом платье, едва осмеливаясь пошевелиться. Украдкой она бросала взгляд на рукава, узкие у кисти и пышные у плеча; на талию, которую подчеркивал покрой широкой юбки; на отделанный лентами пояс. Ей ужасно хотелось поглядеться в большое зеркало, увидеть себя всю, с головы до ног, в этом необычном для дома-на-лугах наряде. Восторженные восклицания Туанон и Клотильды, пристальный взгляд Франсуа, сидевшего на краю постели и неотрывно глядевшего на сестру, застенчивость отца, который — она хорошо видела это! — посматривал на нее исподтишка, — все убеждало Катрин в том, что с ней произошла какая-то чудесная перемена, преобразившая ее в глазах родных.

Платье застегивалось на спине длинным рядом пуговиц, и сестренкам пришлось немало потрудиться, чтобы помочь Катрин. Покончив наконец с этим делом, она набросила на плечи полотенце и стала причесываться. Расчесав гребнем спутавшиеся за ночь волосы, она хотела заплести их в косу, но отец подошел к ней и попросил побыть немного с распущенными волосами.

— Нынче, в день твоего пятнадцатилетия, оставь лучше волосы так, как есть… Если бы твоя бедная мама могла увидеть тебя, она бы гордилась тобой… Ей показалось бы, что она узнает себя в молодости… давным-давно, когда никого из вас еще не было на свете…

Он покраснел и замолк.

Катрин так и осталась с распущенными по плечам каштановыми, отливавшими золотом волосами. Она хотела было заняться домашними делами, но Клотильда и Туанон в один голос закричали, что она может испачкать свое новое платье.

Нет, нет, пусть она сегодня отдыхает! Катрин присела на край лавки в неловкой позе, а Туанон и Клотильда с величайшим рвением принялись подметать пол, расставлять на столе миски и ложки, разжигать огонь в очаге.

Отец вышел на минутку из кухни. Катрин повернулась к Франсуа. Стоя перед осколком зеркала, висевшим на стене, брат брился, гордясь тем, что вот уже несколько недель ему приходится сбривать легкий пушок на щеках и верхней губе.

— Скажи, Франсуа, как это отец сумел подарить мне такое дорогое платье?

— Он говорил со всеми.

— Со всеми?

— Ну да, сначала со мной и с дядюшкой Батистом. Потом мы посвятили в это дело Фелиси, а она сходила к твоему Крестному и сообщила Мариэтте.

Орельен, Жюли, и Амели Англар с матерью тоже захотели внести свою долю.

Амели взяла на себя покупку материи, госпожа Навель назначила сходную цену за фасон и шитье, и вот… Оно тебе нравится?

— Со всеми, — повторила Катрин, — со всеми…

Она вдруг повернулась на каблуках и, подбежав к отцу, который в эту минуту входил в комнату, остановилась перед ним смущенная. Ей хотелось крикнуть ему о своей любви, о своей признательности, но губы ее шепнули лишь робкое «спасибо».

Около полудня за дверью послышался скрип колес по мерзлой земле.

Клотильда и Туанон побежали к дверям.

— Это она, это она, — шептала Клотильда.

— Кто это — она? — спросила Катрин.

Она вдруг подумала, что Эмильенна Дезарриж приехала поздравить ее с днем рождения, но тут же мысленно обругала себя дурочкой. Дверь распахнулась, и маленькая женщина в черном платье стремительно вошла в кухню. Солнечный свет, хлынувший в комнату из раскрытой настежь двери, ослепил Катрин, и она только по голосу узнала Мариэтту.

— Ты приехала? — изумилась Катрин.

— А как же, — засмеялась Мариэтта. — Неужели ты думаешь, что я смогла бы усидеть дома в такой день?

Маленькая женщина обняла Катрин и расцеловала ее в обе щеки. Тут позади них, на пороге, кто-то громко чихнул, постучал своими сабо друг о дружку и оглушительно высморкался. Мариэтта обернулась.

— Ох, извините, пожалуйста, Фелиси, — сказала она, — мне так не терпелось поцеловать Кати, что я не помогла вам сойти.

— Надо позаботиться о лошади да о свертках, — пробурчала крестная.

Когда входная дверь наконец закрылась, обе женщины принялись осматривать Катрин.

— Шикарно, ничего не скажешь! — изрекла наконец Фелиси, важно кивнув головой. — Если мои хозяева увидят тебя в этом наряде, их кондрашка хватит.

— Ты прямо красавица, — шепнула, ласково улыбаясь, Мариэтта.

Фелиси, не утерпев, принялась щупать своими пухлыми пальцами пунцовое платье.

— Вот это да! — повторяла она, кивая головой с видом знатока и любителя.

Оценив по достоинству качество материи и элегантность покроя, обе женщины вместе с Жаном Шарроном отправились к повозке. Отец повел лошадь в стоявший близ дороги сарай, а женщины вернулись в дом, нагруженные свертками с разной снедью.

— Да разве мы сможем съесть все это! — воскликнула Клотильда.