История Византийской империи. От основания Константинополя до крушения государства - Джон Джулиус Норвич

от времени, когда император приглашал его на обед. И даже эти приемы были не такими уж приятными – во-первых, по причине отвратительной пищи, а во-вторых, из-за Никифора, который рассматривал их лишь как возможность запугать гостя. Только 2 октября, спустя четыре месяца мучений, тошноты и почти непрекращающихся поношений, Лиутпранду позволили уехать.

Однако даже на этом его неприятности не закончились. Лиутпранда задержали в Навпакте; команда его корабля бросила его в Патрах; на острове Лефкас его нелюбезно принял местный епископ-евнух, и ему пришлось жить впроголодь; на Корфу он пережил три землетрясения подряд и случайно оказался в компании воров. Кроме того, он понимал, что все было напрасно: он не приблизил возможность брачного союза, отношения между Востоком и Западом были как никогда натянутыми, и еще до его возвращения в Кремону в Южной Италии началась война. Бедный Лиутпранд не мог знать, что его рассказ об этом путешествии будут читать и через тысячу лет после его смерти; а жаль – это бы его подбодрило.

Если принять во внимание характер, манеры и внешность Никифора Фоки, было ожидаемо, что он не сможет вызвать симпатию у своих подданных. Они ненавидели тот бесстыдный фаворитизм, который он проявлял по отношению к двум слоям общества, изначально представлявшим его окружение: к армии и к анатолийской аристократии. По его мнению, столичный гарнизон не мог поступать дурно, хотя по ночам на улицах орали разгульные пьяные солдаты и порядочные горожане опасались покидать свои дома. С состояниями «власть имущих» произошла еще более радикальная перемена. Раньше, если землевладение выставлялось на продажу, право его преимущественного приобретения предоставлялось владельцам непосредственно примыкавших к нему земель, однако теперь его мог купить тот, кто предложит самую высокую цену, – и почти всегда это был аристократ-землевладелец, желающий расширить свои поместья. Таким образом, богатые становились еще богаче, а бедные – беднее, и жители Константинополя не скрывали своего недовольства по этому поводу.

Еще одной причиной противостояния была церковь. Пуританские чувства императора глубоко оскорбляли огромные богатства монастырей, притом что под их нерадивым управлением стояли невозделанными обширные участки превосходной, пригодной для сельского хозяйства земли. Никифор подошел к этому вопросу с характерной для него бескомпромиссностью: запретил впредь передавать церкви земли независимо от обстоятельств. Это постановление вызвало бурю протестов со стороны монахов и священства, но худшее было впереди: за ним последовал указ, согласно которому ни один епископ не мог быть назначен без личного одобрения императора.

Наконец, всех людей – богатых и бедных, мирян и священнослужителей, солдат и гражданское население – затронули непосильные налоги, которые Никифор повысил до беспрецедентного уровня, чтобы финансировать бесконечные военные действия. Всеобщее недовольство росло. В Пасхальное воскресенье 967 года перед самым началом игр распространился слух, что император будто бы собирается приказать убивать случайных людей в толпе. Разумеется, у Никифора не было подобных намерений, но позже, в перерыве между скачками, он подал нескольким группам вооруженных охранников знак спуститься на арену. Возможно, это было предупреждение; однако во время игр довольно часто устраивались шуточные битвы. Как бы то ни было, первой реакцией стала паника. Лишь после того, как многих затоптали или раздавили до смерти, люди заметили, что солдаты никого не тронули и что император все еще сидит в своей ложе. Два месяца спустя, на праздник Вознесения Господня, когда Никифор в парадном облачении шел по городу после заутрени, из толпы послышались оскорбительные выкрики, и через несколько минут его окружили враждебно настроенные горожане. Он поступил так, как всегда вел себя, когда ему угрожала опасность: не проявил никаких эмоций и продолжил мерно шагать дальше, не глядя по сторонам; но, если бы не личная охрана, он мог бы не вернуться во дворец живым.

На следующее утро Никифор отдал приказ укрепить Большой дворец и полностью блокировать все входы в него. Внутри этого огромного анклава он построил нечто вроде личной цитадели для себя и своей семьи. К этому времени всем им стало ясно, что император испугался – возможно, впервые в жизни. Никифор стал еще мрачнее и начал еще усерднее и с болезненной угрюмостью соблюдать религиозные обряды. Он больше не спал в кровати, укладываясь на ночь на шкуру пантеры, постеленную на полу в углу императорской опочивальни.

Обстановка в конце концов обострилась из-за судьбы Болгарии. 30 января 969 года умер царь Петр, которого сменил его старший сын Борис – ничем не примечательный, кроме огромной рыжей бороды. Примерно через полгода умерла киевская княгиня Ольга – единственный человек, умевший сдерживать своевольного сына Святослава, который в начале осени прорвался в самое сердце Болгарии. Преслав пал, а Бориса со всей его семьей увели в плен. Филиппополь[56] оказал героическое сопротивление, но в конце концов тоже пал и дорого заплатил за свой героизм, когда Святослав посадил на кол 20 000 его жителей. С наступлением зимы русы расположились вдоль всей фракийской границы.

А теперь вернемся к императрице Феофано. Каковы бы ни были ее чувства к Никифору, можно не сомневаться в том, что к этому времени она страстно полюбила его давнего товарища по оружию, невероятно красивого Иоанна Цимисхия. Мы не можем уверенно утверждать, в какой степени этот миниатюрный, но неотразимый армянин отвечал на ее чувства: существовало множество других соображений, которые побудили его к тем поступкам, которые он совершил. Однако Феофано в свои 28 лет была по-прежнему красива, и ее объятия не могли быть ему вовсе уж неприятны. Первой ее задачей стало убедить мужа, что он несправедлив к своему бывшему другу, которому он, в конце концов, может, даже обязан короной. Никифор с готовностью согласился вызвать Цимисхия обратно, но при условии, что он будет находиться в своем доме в Халкидоне, приезжая в Константинополь лишь по особому разрешению. С точки зрения любовников, эта ситуация явно была неидеальной, но вскоре военачальник принялся каждую ночь пересекать пролив и подходил к углу дворца, где его ждала императрица и где в перерывах между прочими, менее предосудительными занятиями они хладнокровно планировали убийство ее мужа. Найти сообщников оказалось нетрудно. Датой убийства назначили 10 декабря. Днем главные заговорщики, переодевшись в женское платье, вошли в гинекей[57] дворца, якобы под предлогом визита к императрице, которая затем развела их по нескольким небольшим комнатам, где они могли незаметно ждать сигнала.

В декабре темнело рано, а с наступлением ночи началась метель. Заговорщики не смели действовать без Иоанна Цимисхия, но сомневались, сможет ли он переправиться через Босфор в такую погоду. Феофано тем временем должна была успокоить подозрения мужа. Она сказала ему, что решила нанести короткий визит двум недавно приехавшим в город болгарским царевнам. Она отправится к ним ненадолго, поэтому он не должен