Дикое правосудие - Крэйг Томас

– Вы думаете, это осуществимо? – спросил Лок, чуть не потеряв дар речи от услышанного. По-видимому, встреча с капитаном ГРУ расшатала его нервы в большей степени, чем он предполагал. Но было и другое объяснение. План Воронцова казался безумной затеей, смертельной гонкой в переулке, который заканчивался тупиком.

– Как только мы это сделаем, обратного пути не будет, – добавил он.

– Другого способа не существует, – терпеливо объяснил Воронцов. – К тому же, в этом случае нам не придется сражаться с людьми Бакунина. Мы прибыли сюда час назад, и Любин уже провел разведку местности. Он насчитал три бронетранспортера, полдюжины «УАЗов» и даже самоходную артиллерийскую установку, правда, зачехленную. По самым скромным оценкам, там около пятидесяти солдат. Лок, я предлагаю не соваться в здание аэропорта, – в тоне Воронцова слышалась болезненная, циничная ирония.

– Ладно, ладно! – раздраженно выпалил Лок. – Я просто утверждаю, что в вашем плане не предусмотрено никакой возможности отступления.

– Все замкнуто на Тургеневе. Если он будет там, то мы сможем использовать его, чтобы выбраться на волю или хотя бы остаться в живых. Если мы не сможем взлететь… черт возьми, Лок, это же самолет! Вы не забыли?

– Вы полагаете, Бакунин только помашет нам ручкой на прощание?

– Бакунин получает деньги и распоряжения от Тургенева. Тургенев же наделяет его реальной властью. Как только мы захватим Тургенева, в игре наступит перелом. Если, конечно, ты позволишь Тургеневу остаться в живых, Лок. Дмитрий, Любин, Марфа… – голова женщины дернулась при звуке ее имени, – все мы доверим тебе свои жизни, как только поднимемся на борт самолета. Можем ли мы полагаться на тебя?

Предложение было до абсурда простым, хотя и не нравилось Локу. Ему приходилось либо согласиться оставить Тургенева в живых, либо покончить со всеми, кого он считал своими союзниками. У Воронцова не имелось иной возможности получить нужные ему доказательства. Лок стукнул кулаком свободной руки по колену и больно вдавил костяшки пальцев в мышцы бедра. Больше всего на свете ему не хотелось этого: сохранить Тургенева в качестве заложника, Тургенева, продолжающего жить и дышать, Тургенева, попавшего в Москву или в любое другое место, где у него наверняка будет достаточно денег и связей для подкупа и побега. Лок понимал, что ему придется выпустить Тургенева из своих рук. Смерть Бет так и останется неотомщенной.

– Лок, вы слушаете? Каков ваш ответ?

– Проклятие, он же ускользнет от правосудия! – плачущим голосом воскликнул Лок.

Марфа пораженно выпрямилась и посмотрела на него.

– Может быть, да, а может, и нет. Его нужно остановить, Лок. Разве это не то, чего вы хотели?

– Я хочу его смерти, – мрачно признал Лок.

– В таком случае вы хотите и нашей смерти, – отрезал Воронцов.

Автомобиль майора стоял возле грузовых ангаров. Даже в очках ночного видения Лок не смог бы разглядеть его в густом снегопаде и предутренних сумерках. Он видел лишь тусклую цепочку огней, уходившую в темноту, и короткий участок ограды.

– О'кей, – сдавленно прошептал Лок, затем повысил голос: – О'кей, я согласен. Это единственный способ.

– Отлично, – облегчение отчетливо слышалось даже в писклявом искаженном голосе, доносившемся из трубки радиотелефона. – Очень хорошо. Тогда присоединяйтесь к нам.

Это звучало так, словно они признавали его членство в каком-то тайном обществе, однако не посвящали его в свои таинства.

– Вы полагаете, охрана на въезде в аэропорт проглотит мою историю, как и в прошлый раз? – спросил Лок. – Стоит ли так рисковать?

– Они спокойны и уверены в себе, – отозвался Воронцов. – Но если не хотите попробовать, то проделайте дыру в ограде и приходите пешком. – Воронцов сделал паузу, прислушиваясь к неразборчивому голосу Дмитрия или Любина, затем снова заговорил в трубку: – Может быть, вам и в самом деле лучше идти пешком. На всякий случай. Марфа хорошо знает план аэропорта. Мы стоим рядом с линией автозаправщиков.

– Тургенев должен быть вместе с учеными!

– Разумеется. Мы находимся за грузовым ангаром «Рус-Авиа». Не заставляйте нас ждать.

Лок выключил телефон и похлопал женщину по плечу.

– С тобой все в порядке? – с беспокойством спросил он, ощущая во рту противный кисловатый привкус.

– Да! – отрезала она.

– Не надо откусывать мне голову, леди. Я просто хочу знать, сможете вы справиться или нет.

– Смогу, – она повернулась на сиденье. Ветровое стекло за ее головой побелело от снега. – Со мной все в порядке. Все действительно нормально.

– Хорошо, – без тени иронии отозвался он. – О'кей, пошли.

– Как насчет автомобиля?

– Это всего лишь смутный силуэт рядом с оградой. Оставим как есть.

Лок открыл дверцу, и вышел навстречу снежному шквалу, озираясь по сторонам в темноте. До рассвета оставалось уже немного времени, однако тусклое мерцание огней периметра пока что оставалось единственным источником света. Лок поднял воротник и сунул руки в карманы пальто. Он побрел по сугробу вдоль ограды, выискивая лазейку, оторванный кусок проволочной сетки. Женщина медленно плелась следом. В ограде должны были найтись бреши, используемые мелкими контрабандистами сигарет и спиртного.

Ощущение предательства тяжким грузом давило ему на плечи. Убийство Бет останется неотомщенным, Тургенев уйдет от правосудия. От этой мысли у него леденели губы. «Пошло оно все к чертовой матери! – яростно подумал он. – К чертовой матери…»

Ландшафт его внутреннего мира, простиравшийся в будущее, был таким же пустым и лишенным очертаний, как тундра, окружавшая их со всех сторон.

* * *

Хамид стоял навытяжку рядом с серым «мерседесом», как образцовый шофер, но в сознании Тургенева, когда он вдевал руки в рукава своего кашемирового пальто, возник совсем иной образ. Он слышал голос своей матери. Раздражение, сквозившее в этом голосе, объяснялось страхом перед недовольством его отца. «Петя, машина ждет только тебя!»

В детстве он часто вот так же выходил из парадной двери жилого дома в Москве, когда рассвет еще едва брезжил в сероватых предутренних сумерках. Мужчина, стоявший возле побитого микроавтобуса, притопывал ногами, чтобы согреться, рассерженный долгим ожиданием.

«Ты снова опоздаешь в школу!» Как часто ему приходилось выслушивать литании ее религии послушания: послушания отцу, партии, государству, каждому человеку, превосходившему по занимаемой должности ее мужа! С точностью и одержимостью ревностного коллекционера его мать разбиралась в любых, даже самых незначительных, градациях чинов, доходов и качества жилья в разных кругах ада, которым был секретариат Коммунистической партии Советского Союза, ее гражданская служба.

Тургенев нахлобучил меховую шапку и взглянул на темное небо, подсвеченное факелами газовых скважин и призрачным сиянием города. Снегопад слабел, в этом не было сомнений, и ветер, хотя его порывы все еще валили с ног, стал более порывистым и переменчивым, чем в первые дни беспощадного напора снежной бури. Долгожданный просвет в погоде наступит, и Хамид вместе с учеными наконец-то исчезнет с глаз долой.

Он задумался над причиной своих внезапных воспоминаний. Они не объяснялись ни его злостью на Хамида, ни позой иранца, стоявшего рядом с лимузином. Нет, дело было в том, что ученые, все шестеро, сидели в микроавтобусе, припаркованном возле «мерседеса». Микроавтобус подъехал к особняку лишь несколько минут назад. Его окна были затемнены, и Тургенев не различал лиц людей, сидевших внутри, но сам вид машины пробудил в нем детские воспоминания о жизни в Москве. Даже в его сегодняшней улыбке сохранился привкус горечи – память о косном, ортодоксальном доме, где ничто и никогда не ставилось под сомнение. Даже после стольких лет она оставалась мучительной. Он помнил благоговение Леонида Тургенева перед своим партийным билетом, раболепную благодарность за незначительные продвижения по службе и микроскопические изменения в улучшении качества жизни. Он помнил его безжалостное давление на своего единственного сына, обязанного добиться в жизни того же, чего добился отец, – ни больше и не меньше, его недовольство плохими отметками маленького Пети, ленью в школе, склонностью к спорту и недисциплинированностью. В первую очередь недисциплинированностью. Побои, выговоры, насильственное закрепление сосущего, черного чувства вины перед всеми и вся, а затем иррациональная гордость, когда сын вдруг превратился в подающего надежды молодого офицера первого управления КГБ.

Тургенев ненавидел своего отца. К матери, этому ничтожеству, безвольному слепку своего супруга, он испытывал смутную нежность. Одновременно она вызывала у него сильнейшее раздражение. Оба уже давно умерли.