Милость Келсона - Кэтрин Куртц

Почти час они скакали без передышки, как одержимые, играя с противником в смертельные «пятнашки», не замедляя хода, пока их кони не выдохлись окончательно, и пока Дугал не понял в точности, что они наверняка оторвались уже и от последнего из преследовавших их небольших отрядов меарской конницы.

Но когда они спустились в небольшой распадок, чтобы дать лошадям передохнуть, и Дугал отбросил в сторону не только свой щит, но даже и клетчатый плед Мак-Ардри, и приказал остальным сделать то же самое, — он увидел, что его маленький отряд готов поднять самый настоящий мятеж.

— Делайте что сказано! — рявкнул он, расстегивая свою графскую перевязь и снимая с одежды значки с символами вождя клана. — Мы пока что ушли не слишком далеко. Если нас увидит меарский патруль, и решит, что мы достаточно важные персоны, — все, что мы уже сделали, окажется напрасным. Дальше мы отправимся как простые солдаты.

— Ты оскорбляешь простых солдат, парень, — пробормотал Кьярд, хотя и повинуясь приказу; он, как и все остальные, снял свой плед и энергичным жестом забросил его в кусты. — Даже самый простой из солдат не оставит своего командира погибать, если у него есть хоть капля чести!

Эти слова сильно задели Дугала, который и без того уже чувствовал себя ниже пыли под копытами их коней, но он заставил себя сдержаться и никак не отреагировать на сказанное. Он лишь внимательно осмотрелся по сторонам, выясняя, есть ли у них возможность двинуться дальше.

— Я не могу обсуждать это сейчас. Кьярд, — негромко произнес он. — Я постараюсь объяснить все после. Так мы едем или нет?

— Мы, простые солдаты, останемся со своим вождем, — ответил Кьярд. — Даже если он того не заслуживает.

— Я сказал — после! — резко бросил Дугал, и его глаза опасно блеснули, предостерегая спутников.

Они снова двинулись вслед за ним, и он осторожно вывел их из распадка, направляясь на юг, — но он чувствовал спиной их отвращение к себе, оно давило его буквально физически, давило, колотило, толкало вперед, несмотря на то, что он все сильнее цепенел внутренне от неизвестности, он так и не знал, что произошло с Дунканом… Если бы они уже добрались до более безопасных районов, он, пожалуй, попытался бы объяснить им, в чем дело, — если бы они захотели его слушать. Но ему куда важнее было сейчас разобраться с другим: как именно, каким способом он может бросить свою нетренированную мысль достаточно далеко, чтобы повиноваться своему отцу и предупредить Келсона… ведь пока что король был вне пределов досягаемости для него, и лишь когда наступит ночь, уснувший король станет более восприимчивым к его неумелым попыткам наладить мысленную связь. А он даже не знал, сумеет ли он вообще прожить так долго.

И потому сейчас его первейшим долгом было оставаться на свободе до тех пор, пока не настанет подходящий час для попытки. А пока этот час не пришел, он должен скакать, скакать, все вперед и вперед, сокращая физическое расстояние между собой и королем… и оставляя все больше и больше миль между собой и тем человеком, который, хотя об этом и не знали мчавшиеся следом за ним воины, был не только его командиром, но и его отцом.

* * *

Его отец тем временем находился в положении куда более худшем, чем Дугал мог бы себе вообразить. Дункан не был мертв, но он почти желал умереть. Когда он начал понемногу выбираться из беспамятства, плывя сквозь красный туман боли, заполнивший его голову, то первым, что он сумел осознать, оказались чьи-то руки, шарившие по его телу, обдиравшие с него оружие и доспехи… а еще одна пара рук пыталась разжать его челюсти.

— Заставьте его проглотить, обязательно проглотить, — услышал он знакомый голос прямо над собой, рядом, совсем близко, и тут же ощутил на языке горечь вливаемой в его рот жидкости.

Горони! А в напитке была мераша!

Мгновенно пробудившийся мощный инстинкт самосохранения в одну секунду вернул Дункану полное сознание. И, несмотря на безумную боль в голове, он яростно дернулся, отворачиваясь и выплевывая то, что уже попало ему в рот, и в то же время выгибаясь дугой в отчаянной попытке высвободить тело.

Но грубые и сильные руки тут же снова прижали его плечи и голову к земле, так, что он уже не мог даже шевельнуться. За краткое мгновение борьбы в попытке вырваться на свободу он успел лишь заметить, что его окружают люди в кольчугах и латах, в белых плащах с синими крестами на них, — люди с неподвижными холодными глазами… и тут же чьи-то руки снова поднесли к его лицу чашу.

— Нет!..

Он сумел снова выплюнуть напиток, забрызгав державших его врагов, но они просто влили в его рот еще одну порцию. Он пытался сжать мышцы горла, чтобы жидкость не проникла внутрь, но кто-то опытной рукой коротко ударил его в солнечное сплетение. Он невольно глотнул воздух, и напиток попал в его дыхательное горло, заставив его закашляться, — и, сам того не желая, проглотил какую-то часть жидкости. Он мог бы вызывать рвотный позыв, чтобы извергнуть проглоченное, — но рука в кожаной перчатке легла на его рот и нос, зажав их, и он какое-то время не мог даже дышать, — и тут кто-то нажал на его сонную артерию.

Он все еще продолжал бороться, когда в глазах у него начало постепенно темнеть, а руки и ноги свело судорогой. Но что было хуже всего, так это то, как он чувствовал: мераша протягивает свои невидимые усики, лишая его способности к самоконтролю.

— Ну, я думаю, еще глоточек не помешает, святой отец, — произнес насмешливым тоном ненавистный голос, и снова чьи-то руки вцепились в его челюсти, разжимая их, и горькая жидкость еще раз наполнила его рот. — Вам придется это проглотить.

Его чувства и ощущения уже исказились и ослабли под воздействием наркотика, его нос был зажат, в рот все лился и лился горький напиток… и он обнаружил, что совершенно не в состоянии сопротивляться. Его тело было убеждено в том, что он вот-вот задохнется. И, к его собственному ужасу, его горло как бы само собой несколько раз конвульсивно сократилось, и ему стало больно от того, что он проглотил. Наркотическое зелье проскользнуло в его желудок, как ледяной змей, рассылая сигналы гибели во все уголки его нервной системы.

А те, кто стоял вокруг, теперь просто наблюдали за ним, — они переговаривались между собой и смеялись, пока он извивался и корчился на земле, кашляя и задыхаясь… он повернулся на бок и, обхватив голову руками, качал ею, мыча и ничего не соображая. И его ощущения и мысли все расплывались и расплывались, покидая его с каждым ударом сердца, — но в его затуманившейся памяти вдруг всплыла другая сцена, в которой участвовали Горони и мераша.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});