Дневник горничной - Октав Мирбо

До чего он был нахален!..

Кухарку Евгению наш флирт очевидно нисколько не смущал. В мечтательном беспокойстве она беспрестанно оборачивала голову к двери, настораживалась при малейшем шуме, как будто ожидая кого-то, устремив взор в пространство, и залпом глотала вино стакан за стаканом…

Это была женщина лет сорока-пяти, очень добрая и печальная на вид, с сильной грудью, с широким ртом, с мясистыми, чувственными губами и томными, сладострастными глазами. Наконец, кто-то снаружи робко постучал в дверь. У Евгении вспыхнуло лицо; она вскочила и пошла отворять. Не зная в чем дело, я хотела усесться более прилично, но Вильям обнял меня еще крепче и прижал к себе…

— Ничего — спокойно произнес он… — это малыш…

В эту минуту вошел молодой человек, почти ребенок; очень тонкий, со светлыми волосами и белой кожей, оттененной пушком — на вид лет восемнадцать — красивенький, как амур. На нем был розовый галстук и совершенно новый изящный пиджак, который обрисовывал его стройный, грациозный стан… Это был сын привратницы соседнего дома. Он приходил, кажется, каждый вечер… Евгения обожала его, — была от него без ума. Ежедневно она наполняла большую корзину тарелками бульону, ломтями мяса, бутылками вина, фруктами и пирожными, и юноша относил это родителям.

— Почему ты сегодня так поздно пришел? — спросила Евгения.

Юноша извинился:

— Мамаша ушла по делу… Мне пришлось сидеть дома…

— Мамаша!.. Ах! дурной мальчик!.. правда ли это, по крайней мере?

Она вздохнула и, впившись глазами в его глаза, положив обе свои руки к нему на плечи, печально произнесла:

— Я всегда боюсь чего-то, когда ты опаздываешь — я не хочу, чтобы ты опаздывал, дорогой мой… Скажи матери, что если так будет продолжаться… я больше ничего не буду давать… для нее…

Потом у нее задрожали ноздри и тело затрепетало.

— Прелесть моя, как ты хорош!.. О, твое личико, твое маленькое личико… Я не хочу, чтобы другие… Отчего ты не одел твоих желтых красивых ботинок?.. Я хочу, чтобы ты был во всем лучшем, когда приходишь ко мне… А эти глаза… эти большие, шаловливые глаза, разбойник!.. Бьюсь о заклад, что они опять смотрели на другую женщину! И твой ротик!.. твой ротик!.. наверное напроказил этот ротик!..

Он успокоил ее, улыбаясь и небрежно раскачиваясь:

— Уверяю тебя, Нини… это — правда… мамаша ушла из дому… правда.

Евгения повторила несколько раз:

— Ах… скверный мальчик… гадкий… Я не хочу, чтобы ты смотрел на других женщин… Твое личико принадлежит мне… твой ротик — мой, твои глазки — мои… ты любишь меня, скажи?

— Да, конечно.

— Скажи еще раз…

— Конечно!..

Она порывисто обняла его, задыхаясь, бормоча слова любви и увлекла его в соседнюю комнату.

Вильям сказал мне:

— Ну, и втюрилась же она в него!.. Этот повеса ей стоит пропасть денег… На прошлой неделе она купила ему новый костюм… Вы, небось, не станете так любить!

Эта сцена меня глубоко тронула и я тотчас же сделалась самым близким другом бедной Евгении… Этот повеса походил на г. Ксавье… По крайней мере между обоими развращенными красавцами было моральное сходство. Это сопоставление навело меня на грустные размышления… Я увидела себя в комнате г. Ксавье, в тот вечер, когда я давала ему девяносто франков… О, твое маленькое личико, твой ротик, твои большие глаза!.. У обоих те же холодные, жестокие глаза, то же телосложение… то же, что-то порочное сверкавшее в глубине взгляда, придававшее поцелую какую-то одуряющую остроту…

Я высвободилась из объятий Вильяма, который становился все нахальнее…

— Нет, — сказала я ему суховато… — не сегодня…

— Но ты обещала быть милой с Биби?

— Не сегодня…

Вырвавшись из его объятий, я привела в порядок свои волосы, юбки, и сказала ему:

— Ну! с вами не долга штука…

Я, конечно, ничего не стала изменять в заведенных порядках… Вильям выполнял свои обязанности крайне небрежно… Немного подметет, стряхнет пыль… и готово… все остальное время он болтал, рылся в ящиках, в шкафах, читал письма, которые, впрочем, валялись повсюду, во всех углах. Я подражала ему, пыль лежала слоем под мебелью и на ней, но я не обращала внимания на беспорядок, царивший в комнатах. На месте господ я стыдилась бы жить в таком хаосе, но они не умели приказывать и, боясь сцен, никогда не осмеливались ничего сказать. Когда наше поведение становилось уже слишком невозможным, они отваживались пролепетать: «мне кажется, вы не сделали того, или того». Нам оставалось лишь решительно и нахально возразить: «Прошу прощения… барыня ошибается… и если барыня недовольна»… Тогда она больше не настаивала, и разговор на этом прекращался… Мне никогда не приходилось встречать господ, имевших так мало авторитета в глазах прислуги… таких неумелых! Право, трудно встретить таких чижиков, как они…

Следует отдать справедливость Вильяму. Он превосходно умел обделывать свои делишки. У него была та же страсть, что и у всех лакеев: скачки. Он был знаком со всеми жокеями, со всеми тренерами, со всеми букмекерами и даже с некоторыми знатными господами, баронами, виконтами, которые относились к нему по-приятельски, зная, что он иногда делает изумительно удачные ставки. Должность лакея требует сидячего образа жизни и не приспособлена к частым отлучкам и загородным поездкам. Но Вильям устраивался следующим образом: после завтрака он одевался и выходил… Как он был хорош в своих клетчатых брюках, лакированных ботинках, пальто мастикового цвета и шляпе!.. Его шляпы!.. Шляпа цвета воды, в которой отражаются небо, деревья, улицы, реки, люди, ипподромы!.. Он возвращался домой — к тому часу, когда нужно было одевать барина, и зачастую вечером, после ужина, снова уходил, по его словам, на деловые свидания с англичанами. Возвращался он поздно ночью… всегда немного навеселе… Раз в неделю он приглашал друзей ужинать. К нему приходили кучера, лакеи и смешные, противные жокеи, с кривыми ногами, уродливыми коленями и наглым выражением лица. Они говорили о лошадях, о бегах, о женщинах и рассказывали ужасные вещи про своих господ, которые, если им верить, все без исключения — занимались педерастией. Потом, придя в возбуждение от вина, они начинали спорить о политике. — Вильям был бесподобен в своей непримиримости и проповедовал крайние реакционные взгляды.

— Мой идеал — кричал он — Кассаньяк… Это человек… молодчина… бестия… Они его боятся… уж если он что напишет, хлестко!.. Пусть эта грязная сволочь дотронется только до него!..

И вдруг в самый разгар спора, Евгения, побледнев, с блестящими глазами, кидалась к двери… Красавчик входил в комнату, удивленно глядя на непривычных людей, на опорожненные бутылки, на царивший в доме беспорядок. Евгения припасала для него заранее стакан шампанского и тарелку сластей… Потом они оба исчезали в соседней комнате…