Изумрудные зубки - Ольга Степнова

– А Инга? – хрипло спросил Афанасьев. – Что с ней?

– С Ингой сложнее, – вздохнул Карантаев и затушил сигарету в пепельнице. – Оказалось, что она не совсем здорова психически. Так что «наказание» ей полагается только одно – принудительное лечение в психиатрической больнице. Кстати, кафе «У Гарика», хозяйкой которого она являлась, занималось не столько восточной кухней, сколько продажей наркотиков.

– Так вот откуда там столько наличности! – воскликнула Афанасьева, но тут же сделала испуганные глаза и заткнула свой рот руками.

– А что с попугаем, который все время перевирал слова? – обеспокоилась вдруг Сычева. – Ведь имущество наверняка конфискуют, кто будет птицу кормить?

– Я. – Карантаев вдруг почувствовал, как уши начинают гореть. – Я его буду кормить. Попугай птица нежная, экзотическая, ему уход нужен. Я домой его к себе забрал.

– А-а, конфискат! – захохотала Сычева. – Хорошее дело! Такая птичка тысяч на десять долларов тянет! Поздравляю с приобретением, лейтенант!!

– Капитан, – сухо поправил ее Карантаев. – Капитан, свидетельница, капитан!! И попрошу не озвучивать свои выводы вслух, они могут оказаться ошибочными.

Сычева надулась, заткнулась и отвернулась.

Грустно стало капитану, ох, грустно!

Сейчас они встанут, скажут ему спасибо и уйдут, каждая в свою жизнь. И места капитану в этой жизни уже не будет...

– Глеб Аркадьевич, – обратился он к бородатому, – нам известно, что после побега из загородного дома Овечкина, вы попали в не менее неприятную передрягу. С нами связалось местное отделение милиции деревни Огурцово. Жители этой деревни утверждают, что неоднократно видели, как у Луизы Воеводиной на участке работал изможденный, раненый человек. Воеводина до сих пор думает, что вы погибли в пожаре. И хоть на пепелище не нашли никаких останков, она считает себя виноватой в вашей гибели. Если вы напишете заявление...

– Не напишу, – резко оборвал его Афанасьев. – Воеводина меня от смерти спасла. Она хорошо кормила меня и... лечила.

– Ясненько, – усмехнулся капитан Карантаев. – В благородство играть изволите. Ну, как хотите...

– Говорила же я вам, девки, что Афанасьев у бабы отсиживается! – фыркнула опять Сычева. – Лечили его там! От чего, интересно?..

– Кстати, камешки, которые вы, девушки, потеряли, мы так и не нашли, – перебил ее Карантаев. – То ли частник тот машину помыл, то ли зубы вставил. А может, то и другое вместе. У меня все. – Карантаев встал и зачем-то слегка поклонился публике. – В принципе, я мог этого и не делать...

– Спасибо, – хором сказали Тани и тоже встали.

Афанасьев ничего не сказал.

Он первым вышел из кабинета.

* * *

– У меня все. В принципе, я мог этого и не делать, – сказал Карантаев и Сычева вдруг поняла, что это действительно – все!

На глаза у нее навернулись слезы, она резко развернулась к двери, чтобы выйти.

– А вас, свидетельница, я попрошу остаться!! – мерзким голосом вдруг заорал новоиспеченный капитан.

Сычева вздрогнула и обернулась.

– Вас, вас! – крикнул капитан, пальцем здоровой руки тыкая прямо в Сычеву. – В «трюме» есть одно свободное место!

– Девки, идите, я догоню, – зашептала Сычева, стараясь скрыть идиотски-счастливую улыбку. – Идите, идите, – она начала выталкивать подруг в спину, поймав на себе удивленный взгляд Афанасьева, который стоял уже в коридоре.

Она захлопнула дверь, плотно и счастливо припав к ней спиной, как киношная героиня, захваченная сильнейшим порывом чувств.

Карантаев вышел из-за стола, с каменным лицом пересек кабинет и повернул ключ в замке. Сычева отпрыгнула от двери, с замиранием сердца давая ему совершить это страшное действие. Не меняя выражения лица, капитан развернулся и попер на нее буром – широко расставляя ноги, раздвинув руки и выпятив вперед квадратную челюсть.

Сычева попятилась, наткнулась на стол, обошла его, но тут же наткнулась на кресло, чуть не упала, но тоже справилась, обошла... Дальше был подоконник, окно и высота третьего этажа.

Карантаев шел на нее и не было никаких сомнений в его абсолютно животных намерениях.

Сычева вскочила на подоконник, опрокинула жухлый цветок в железной банке из-под консервированных помидор и завизжала...

Карантаев поймал ее за ноги, спустил на пол, стал тискать, мять и ломать, а она все визжала с нарастающим удовольствием.

Потому что никто, никогда в жизни ее так нагло и жадно не домогался.

У капитана были идеально вычищенные ботинки, гладко выбритый подбородок, а его затылок пах каким-то жутко фантазийным парфюмом. Похоже, он серьезно готовился к нападению на свидетельницу – этот новоиспеченный капитан.

– Да не визжи ты так, – прошептал он, блаженно закрывая глаза. – Меня же с работы уволят! На что мы жить-то с тобой будем? Я ведь делать больше ни фига не умею, только бандитов ловить!

Сычева заткнула ему рот самым банальным способом – поцелуем.

И хоть бывший лейтенант и готовился к грубому нападению – губы у него оказались по-прежнему крепко солеными.

Словно закуска к пиву.

* * *

Глеб догнал их уже у дороги.

Афанасьева и Татьяна ловили такси.

Пока он в коридоре раскуривал трубку, они спокойно прошли мимо него и... теперь ловили такси, словно его, Афанасьева, не существовало!

Да ладно бы просто ловили, а то еще и весело щебетали, и даже не оглянулись – вышел он из здания РОВД, или нет.

Они весело щебетали, а Сычева осталась там, в кабинете, с быдловатым, коренастым капитаном, который пыжился за своим драным столом от своей мнимой значительности и поминутно морщился, потирая раненое плечо, подчеркивая свой героизм и свои заслуги перед Отечеством.

Афанасьев отлично видел, как засветилась счастьем Сычева, когда коротышка-капитан мерзким голосом приказал ей остаться.

Афанасьев отчетливо слышал, как повернулся ключ в замке, когда дверь за Сычевой закрылась.

– А в комнатах наших сидят комиссары,

И девочек наших ведут в кабинет, – пропел под нос себе Афанасьев и остановился у окна, чтобы раскурить трубку. Сил не было, как хотелось курить, но в кабинете этого Карантаева он не мог позволить себе раскурить трубку. В таких кабинетах только «Приму» смолить...

Черт, черт, черт...

Он был молод, красив, интересен, в шикарном костюме, роскошном галстуке, в ботинках, которые пускали солнечных зайчиков, с мефистофелевской бородкой, с дьяволом в черных глазах, с должностью – вот уже как неделю! – главного редактора международной газеты «Власть», с окладом, от которого счастливо замирало сердце, а бабы, его бабы...

Одна в кабинете с капитаном визжит, другие две... ловят такси, хохочут и даже не оглянутся.

Черт, черт, черт!!

А ведь он рисковал жизнью, когда ринулся их спасать. Он не забаррикадировался в квартире, не ушел через чердак, а сел в машину к убийцам, головорезам, чтобы только не получить к завтраку три гроба со своими девчонками. Он рисковал нисколько не меньше, чем этот подраненный, напыщенный Карантаев.

Оказалось, что если что-то ради кого-то сделаешь, то... нет, не то чтобы благодарности ждешь, но отчего-то больно до слез от растраченного впустую героизма, которого никто не заметил. Оказалось, что отпускать от себя и терять то, во что вложено хоть самая малость душевных сил – обидно и больно. Может, поэтому бабы так тяжело переживали его уходы? От того, что они-то вкладывали, а он только пользовался и наслаждался?..

Во всяком случае именно поэтому он догнал Тань у дороги, именно поэтому не смог просто уйти.

– Слушайте, – пробормотал Афанасьев, – слушайте, это черт знает что. Уже неделю я живу совершенно один!

– С кроликом! – поправила его жена и рассмеялась. – И потом, тебе ли жаловаться-то?! У тебя шикарная должность с шикарной зарплатой! Да за тобой любая...

– Мне не нужна любая! – почти завизжал Глеб и этот визг никак не подходил к его костюму, к его галстуку, к его должности и зарплате. Он понял это, поймав удивленные взгляды прохожих и тише, консервативнее, респектабельнее сказал:

– Ты мне еще жена, мы не разведены. А ты, – он обратился к Татьяне, – клялась мне в вечной любви и называла Ежом. Так что же произошло? Что?! Я чудом остался жив, я вернулся, так почему я уже больше недели живу один?! Я тот же Глеб Афанасьев, нет, конечно же, я другой – я многое пережил, многое понял, на многое посмотрел другими глазами, я... полы научился мыть! Я... – Он замолчал, чувствуя как от унижения кровь отливает от щек.

– Я так рада, что ты немножечко стал другим, Еж, – улыбнувшись, сказала Татьяна. – Я очень рада, что ты стал способен так искренне, так горячо, так правильно и от всего сердца говорить! У тебя есть все шансы стать человеком.

– Что?! – заорал Глеб.

– А я рада, что ты моешь полы, – засмеялась жена. – Это очень важно, когда одинокий мужик может поухаживать за собой.