Альма - Сергей Ченнык

В сумерках взводы потерялись и встретились только поздно ночью на Каче.

Никаких распоряжений, по воспоминаниям генерала Вунша, командир 17-й дивизии, к тому времени уже не владевший стремительно изменяющейся обстановкой, дать не мог, как не мог внятно доложить князю о ситуации с собственной дивизией. Похоже, что отход Тарутинского полка подействовал на него шокирующее и он не мог адекватно оценивать происходившее.

В этой обстановке командиры полков брали принятие решения на себя. Раненый полковник Приходкин приказал полку выходить из боя, отправив адъютантов к батальонам. Вместе с полком снялась с позиций и героическая русская артиллерия, отход которой теперь прикрывала пехота.

Сопротивление Минского полка и нескольких разрозненных батальонов московцев позволило остальной русской армии покинуть поле боя без угрозы флангового удара со стороны Боске, Канробера и Наполеона, усиленных турецкими батальонами, которые, так и не сумев опрокинуть русскую пехоту, вынуждены были буквально выдавливать ее, отвоевывая позицию метр за метром.

Косвенно подтверждает то, что Минский и Московский полки последними оставили поле сражения, и полковник французской армии Герен: «…левое крыло до самого момента общего отступления упорно держалось вокруг телеграфа, куда, как выше видели, оно было оттеснено генералом Боске; наконец, и это крыло отступило вслед за прочими войсками».{824}

ОТСТУПЛЕНИЕ РУССКИХ ВОЙСК

«Больно и стыдно мне, что причиной поставляется малодушие войск»

Император Николай I — князю М.Д. Горчакову 17 сентября 1854 г.

К 16 часам всё было кончено.{825} «Раздавленные» огнем французской артиллерии (как говорит одно из исследований об истории пеших егерей), отходили войска русского левого фланга и центра: Минский, Московский пехотные, Бородинский егерский полки. Это дало возможность закончить свою партию и англичанам.{826}

Нельзя сказать, что успех легко дался союзникам. Многие солдаты валились с ног от усталости, усугублявшейся жаждой. Выжившие офицеры поздравляли друг друга с победой. Лорд Раглан подъехал к бригадному генералу Колину Кемпбелу и тепло поприветствовал его. Командир шотландской бригады просил у главнокомандующего в знак оценки вклада шотландской пехоты в успех сражения права отныне в бою надевать вместо уставной генеральской шляпы с перьями традиционный головной убор шотландской пехоты, что ему было милостиво разрешено.

Приказ на преследование отходящих русских получили четыре роты 2-го батальона Стрелковой бригады. Они оставили на месте все лишнее и приготовились к длительному маршу по пути отходящей русской армии. Роты не прошли и мили, как были отозваны назад.{827}

Причиной стала случившаяся у Раглана истерика, вызванная тем, что у английских военачальников во все времена вызывало истерику, — инициативой. Бездействовавшие кавалеристы Легкой бригады без команды двинулись в обход правого фланга русской позиции, при этом 8-й гусарский полк захватил 60–70 русских солдат (вероятно, из числа отставших из Суздальского полка, возможно, штуцерных или застрельщиков) в плен, но в порыве радостных эмоций английские офицеры разрешили им уйти.

По воспоминаниям капитана Шекспира, движение кавалеристов в очередной раз вызвало невероятный гнев лорда Раглана, в самой категоричной форме приказавшего через одного из своих адъютантов немедленно вернуть Легкую бригаду на свое место. Кстати, факт пленения и освобождения — не выдумка. Об этом упоминает генерал Богданович.

«Союзные войска, подойдя к позиции, занятой нашим арьергардом, остановились и прекратили преследование. Кавалерия лорда Кардигана сначала была выдвинута вперед и захватила несколько человек в плен; но Раглан, желая сохранить свою малочисленную кавалерию, приказал ей обратиться назад и прикрывать пешие батареи. Получив это приказание, лорд Лукан отошел к артиллерии, отпустив всех захваченных им пленных».{828}

Попутно главнокомандующий остановил от греха подальше и Лоуренса с его стрелками — вдруг им в одиночку захочется взять Севастополь?

Отход честно выполнивших свой долг наиболее пострадавших русских полков проходил организованно, хотя они всё это время продолжали находиться под артиллерийским огнем. Беспорядок начался уже во время отступления русской армии от рубежа реки Качи.

«…Князь Меншиков, видя, что ключ от его позиций в руках французской армии, распоряжается о начале отступления, и огромная масса пехоты и кавалерии, находящихся в этой точке поля битвы, в порядке совершает маневр, а артиллерия накрывает огнем территорию справа и слева от башни».{829} Отступление основной массы русских войск, и к этому склоняется большинство военных исследователей, было организовано плохо, а произведено «беспорядочно».{830}

Мне трудно говорить об этом, но любой имеющий достаточное военное образование, скажет, что нет такого термина, как «плохо организованное отступление». Плохо организованное наступление — это кучи трупов перед неприятельскими окопами. А плохо организованное отступление подразумевает единственное понятие — бегство. И это не обязательно бегущие в разные стороны люди. Чаще всего это слабо организованные подразделения, иногда без командиров, иногда с ними, брошенное имущество, отсутствие плана и т.д.

Давайте и в этот раз не будем кривить душой — так оно и было. Ничего чрезвычайного в этом нет. За четыре десятка лет до Альмы, при Аустерлице, бежала русская линейная пехота, но гвардейская пехота и гвардейская кавалерия спасли честь и гвардии, и русской армии.

Так и в Альминском сражении — если одни бежали, то другие спасали честь. Был полк Углицкий, с музыкой и песнями бежавший и имевший при ничтожных общих потерях в некоторых батальонах по 200 человек без офицеров, но был полк Владимирский — растерзанный, но огрызавшийся, показавший спину, но сохранивший честь русской пехоты. Был полк Тарутинский, бежавший в одну строну, а командир его — в другую. Но был полк Минский, ни на минуту порядка не потерявший.

Гусарская бригада генерала Халецкого, продолжая оставаться зрителем, вместо того чтобы прикрыть отход пехоты, не сдвинулась с места. Для этого рода войск Крымская война как началась, так и закончилась, несмотря на многочисленность кавалерии, ролью «незначительной и малославной».{831} Хотя до боя у Кангила[81] было еще больше года, его призрак уже маячил над Альминскими высотами.

Три{832} наименее пострадавшие батареи, по приказу генерала Кишинского, заняли позиции на высотах, обеспечивая отступление: 24 орудия конно-легкой №12 батареи, легкие №3 и №4 батареи 14-й артиллерийской бригады.

Мера эта оказалась своевременной. Хотя союзники изначально отказались от преследования русской армии, они явно решили «распотрошить» ее хвост орудийным огнем — и французская артиллерия двинулась вперед всеми батареями.{833} На высотах за бывшим левым русским флангом развернулись батареи резерва и одна из них, капитана Буссиньера, тут же открыла огонь, с первых выстрелов накрыв Волынский пехотный полк. Продолжала стрелять и конная батарея англичан, но не сумев выдержать конкуренции с русскими 12-фунтовыми пушками, вскоре прекратила огонь.{834}

Находившийся в резерве Волынский полк, пропустив мимо себя отступавшие полки, последним из которых был Минский, снялся с позиции и начал отступление к реке Каче в деревню Эфенди-Кой. Полковник Хрущёв, получив команду о начале общего отхода армии на Качу, переданную ему флигель-адъютантом Исаковым, прежде всего принял, как то и предписывалось главному резерву при отступлении, меры по прикрытию выходивших из боя других полков и артиллерийских батарей.

«При общем отступлении и Волынский полк стал постепенно отодвигаться к Улуккульской дороге, где полковник Хрущёв, пропустив мимо себя части 16-й дивизии, взял с собой две батареи 14-й бригады и занял позицию, установленную начальником артиллерии генерал-майором Кишинским, на высотах за Улуккульской дорогой».{835}

О Хрущёве и его волынцах историки говорят мало, это несправедливо. Не подлежит сомнению, что исключительно действия Волынского полка и артиллерии заставили союзников, в данном случае французов, остановить свои батальоны и ограничиться артиллерийским обстрелом. Именно от этого огня и понес свои, хоть и небольшие по сравнению с другими, потери Волынский пехотный полк.

«Мой полк, находясь в резерве, не вступал в бой, хотя был некоторое время под жестоким огнем; у меня убитых и раненых до 25 человек», — писал в своем письме брату командир Волынского пехотного полка 10 (22) сентября 1854 г. Волынцы к этому времени стали лагерем у Камышёвой бухты, на том же месте, откуда выдвигались на Альму.{836}