Первый шаг - Янина Сабина

Клавдия Егоровна, оставшись одна, тихо плакала. Немного успокоившись, она вытерла белым кружевным платочком, который достала из-за обшлага рукава, щёки и, прерывисто вздохнув, пошла к себе. Что могла она сделать? Как помочь любимой дочери? Как успокоить мужа? Сердце её разрывалось. Она искренне не понимала, как эти так любимые ею люди, смогли стать почти врагами! Почему? И как всё исправить, вернуть в дом давно забытый покой и радость. Эти мысли не оставляли её ни на минуту, она не понимала, как может чувство заменить дело, пусть даже очень любимое дело, ведь любое дело – не самоцель, это что-то ради любимых, а если любимые страдают, то зачем это дело? Неужели считать себя первым хлебопёком элизия лучше и комфортнее, чем считать себя любящим и любимым отцом и мужем?! Как такое может быть? Она не понимала, а потому не знала как вести себя, не видела выхода из этой, казавшейся ей безысходной ситуации, которая разрушала весь так бережно хранимый ею семейный уклад.

Дом погрузился в тревожную тишину.

***

Ровно в одиннадцать часов Ан стоял у дверей дома Лебединских. Раньше прийти не позволял этикет, а дождаться более позднего часа визита у него не хватало терпения. Верил ли он в успех задуманного? Нет, не верил, но он не мог отказаться от того, что должен был сделать. Ан нажал звонок. Ему открыл совершенно седой чуть сгорбленный старик, что впрочем, не мешало ему держаться с большим достоинством. Он строго взглянул на Ана.

– Чего изволите, молодой человек?

– Здравствуйте, Клим Ильич, сообщите, пожалуйста, Петру Степановичу, что пришёл Андо Альденис. Просит о встрече.

Клим Ильич выслушал Ана, пожевал в задумчивости губами, и видимо решился, чуть поклонился и отошёл в сторону:

– Прошу вас пройти и обождать, располагайтесь, – он указал на небольшой трансид рядом с огромным во всю стену зеркалом и маленьким столиком около него.

Дождавшись, когда гость удобно устроится, Клим Ильич медленно пошёл по белой мраморной лестнице на второй этаж. Доложить.

***

Пётр Степанович был в галерее. Он любил в минуты душевного беспокойства бывать тут. В детстве он мечтал научиться рисовать, но в школе не увидели в нём талант художника и не направили в художественную школу. Юный Пётр смерился, ему и в голову не пришло сомневаться в объективности оценки его способностей. Он нашёл своё призвание в другом, но любовь к живописи сохранилась у него на всю жизнь и вылилась в страсть к коллекционированию картин. Его коллекция не только была редчайшей в элизии «Сады Приуралья», но и ценилась, как мировая редкость. Всё свободное время Пётр Степанович проводил здесь, рассматривая картины или просматривая новые художественные каталоги. Одна из премий в художественной школе элизия носила его имя и спонсировалась им. Это была премия за реализм в живописи. Он больше всего на свете ценил, как он выражался «правду жизни».

И сейчас любитель живописи держал в руках небольшую миниатюру, специально написанную для него и приобретённую им несколько дней назад. Чуть запрокинув голову, он наслаждался тонкими едва заметными линиями, лёгким контуром обозначившими живой красочный мир. Картина запечатлела момент его жизни: утро, столовая, сам – Пётр Степанович и рядом супруга – Клавдия Егоровна, за утренним чаем, когда на столе в плетённых ажурных корзиночках лежит хлеб. Картина была великолепной и очень реалистичной. На ней не только супруги выглядели естественно, но, казалось, что художнику удалось передать всё, что так любил Пётр Степанович в хлебе: хрустящую корочку, румяные бока сдобы, обсыпанные сахарной пудрой, даже казалось, что если долго смотреть на неё, то можно было ощутить аромат выпечки.

Тихий стук в дверь оторвал Петра Степановича.

– Да! Войдите! – недовольно сказал он.

Вошёл Клим Ильич и чуть поклонился.

– Чего тебе, Клим?

– Пришёл Андо Альденис. Просит вас принять. Что ему передать?

Пётр Степанович вздрогнул и уставился на Клима Ильича.

«Явился! Зачем явился? Узнал где-то? Линду забрать хочет! А вот хер ему, а не Линда! Как посмел?! Выгнать! Выгнать! Нельзя…. Говорят, он чуть ли не правая рука Главного Хранителя. Ещё пожалуется. Надо принять. Узнать что понадобилось, выказать уважение, но не сюсюкать. Не могу…. Не могу я видеть эту мерзкую рожу! Это он настроил дочь против меня, гад, всю жизнь ей испортил! И зачем только явился? Не понимает что ли? Забыл, как я вышвырнул его из дома? И где принять? В кабинете? Нет, тут приму! Пусть вспомнит, как вылетел отсюда, если вдруг запамятовал…».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Клим, проводи его сюда. Я его здесь приму.

– Приказать принести сюда угощение?

– Какое ещё угощение?! Ничего не надо. Ступай.

Клим Ильич вышел, а Пётр Степанович взволнованно принялся мерить шагами комнату, ожидая незваного гостя.

Не прошло и пяти минут, как в дверь постучали.

– Войдите.

Дверь открылась, и вошёл Ан. Он остановился у двери, почтительно склонил голову.

– Здравствуйте, Пётр Степанович! Рад вас видеть в добром здравии.

– Здравствуйте, Андо. А что мне хворать-то? Живу честно, собственным трудом на земле, не перед кем ни кланяюсь, людей хлебом кормлю. А вы какими судьбами в элизии? Приехали к родным погостить? Чем обязан, видеть такого высокого гостя у себя? – уголок рта Петра Степановича насмешливо пополз вверх.

Ан смутился.

– Собственно я пришёл выразить вам своё уважение и, как то предписывает закон, хотел бы официально просить вашего согласия на заключение брачного соглашения с вашей дочерью – Линдой.

Как не ожидал Пётр Степанович подобного поворота событий, слова Ана хлёсткой пощёчиной ударили его. Он на мгновенье побледнел, а потом кровь бросилась ему в голову, затмевая разум.

– Да как ты смеешь! Забыл, как в прошлый раз я выгнал тебя и запретил даже близко приближаться к моей дочери? Так я освежу тебе память, у тебя с ней видимо проблемы!

Ан, стиснув зубы, исподлобья смотрел на него, стараясь успокоить дыхание. Наконец, он произнёс:

– Много времени прошло с тех пор, и я уже не прежний мальчик Андо Альденис, а уважаемый Хранителями Творец, который способен обеспечить вашей дочери достойную жизнь, а её семье любую поддержку, при необходимости.

– Я сам позабочусь о своей дочери и о своей семье, и ни в чьей поддержке не нуждаюсь. Я сам не один год поддерживаю тех, кто нуждается! И запрещаю вам вмешиваться в дела моей семьи.

– Но вы, как отец, должны желать счастья вашей дочери!

– Что я должен, а чего нет, не ваша забота, молодой человек. Я требую, чтобы вы оставили мою дочь в покое! Я никогда, слышите, никогда не дам разрешения на брак. Покиньте мой дом, я запрещаю вам переступать его порог. Надеюсь, теперь вы это запомните! Если вы не прекратите преследования нашей семьи, я вынужден буду обратиться за защитой к Куратору!

Они долгую минуту смотрели в глаза друг друга. Ан, едва сдерживая гнев, чуть поклонился и пошёл к двери.

– И передайте своему дружку, Робину, чтоб не совал свой нос в дела элизия. Его место среди отребья, откуда он и вышел! А если не успокоится, я найду на него управу! Пока я жив, и пока я – председатель, ни одна недостойная рожа не будет в Совете! Совет вам не помойка! – в спину Ану прорычал Пётр Степанович.

Быстро сбегая с лестницы, Ан едва не столкнулся с дородной пожилой женщиной, которая ожидала его внизу.

Они остановились друг напротив друга.

– Здравствуйте, Андо, вы почти не изменились за это время, только возмужали. Вы помните меня? – женщина смотрела неуверенным, извиняющимся взглядом.

– Здравствуйте, Клавдия Егоровна, конечно, я помню маму Линды. Рад видеть вас в добром здоровье, – отрывисто проговорил Ан.

Женщина почувствовала нервозность гостя.

– Я понимаю ваши чувства, Андо. Вы простите, пожалуйста, моего мужа. Он к старости стал немного не в себе.

– Да он и раньше не отличался разнообразием чувств ко мне.

– Это так. Пётр Степанович сложный человек. Упрямый, всегда привык добиваться всего, что хочет. Это с одной стороны и очень хорошо, вряд ли он в противном случае достиг бы сегодняшнего положения в элизии, но когда это проявляется в семье, то это может губительно повлиять на неё, – тихо, почти шёпотом, закончила она.