25 июня. Глупость или агрессия? - Марк Солонин

Таким образом, даже если предположить такое вопиющее разгильдяйство, как отсутствие средств радиосвязи и шифровальных устройств в вагоне командующего округом, то по меньшей мере в 4 часа утра, после встречи с командующим 7-й армией генералом Гореленко, Попов должен был от него узнать содержание директивы №1. После этого ломать голову в догадках было уже совершенно незачем.

Тщательно подготовленный советскими писателями читатель, разумеется, «знает», что никакой радиосвязи в Красной Армии не было, «история отпустила нам мало времени», а команды в армии передавали флажками, сигнальными кострами, тамтамами, в лучшем случае — по проводному телефону. Увы, документы и факты не подтверждают смелую гипотезу о том, что Сталин организовал производство самолетов, танков, орудий, бронемашин, тягачей, минометов (причем в циклопических количествах), а вот про средства радиосвязи — забыл. По состоянию на 1 января 1941 г. в Вооруженных силах СССР числилось:

- фронтовых радиостанций (PAT) — 40 штук (в среднем по 8 на каждый из пяти будущих фронтов);

- армейских и корпусных (РАФ, РСБ) — 1613 штук (в среднем по 18 на каждый стрелковый и мехкорпус);

- полковых (5АК) — 5909 штук (в среднем по 4 на каждый полк) [121].

Итого — 7566 радиостанций всех типов. Разумеется, в это число не вошли танковые и самолетные радиостанции. И это все — на 1 января 1941 г. Советские радиозаводы продолжали свой «мирный созидательный труд», и к 22 июня средств радиосвязи должно было стать еще больше. По крайней мере, план 1941 года предусматривал выпуск 33 PAT 940 РСБ и РАФ, 1000 5АК. В процитированной выше докладной записке наркома обороны СССР отсутствуют, к сожалению, данные по наличию предшественницы РАФа — мощной (500 Вт) радиостанции 11-АК, хотя этих комплексов в войсках было очень много. Так. в Киевском ОВО по состоянию на 10 мая 1941 г. числилось 5 комплексов PAT, 6 — РАФ. 97 — РСБ и 126 единиц 11-АК. И еще 1012 полковых 5АК [121].

Теперь стоит пояснить — что обозначают все эта большие буквы. Радиостанция РСБ стандартно устанавливалась на шасси автомобиля, имела излучаемую мощность до 50 Вт и обеспечивала дальность телефонной связи в 300 км, т.е. фактически в полосе действий армии или даже фронта. РАФ — это значительно более мощный (400-500 Вт) комплекс аппаратуры, устанавливаемый на двух грузовиках «ЗИС-5». Подлинным чудом техники 40-х годов мог считаться комплекс фронтовой радиосвязи PAT. Огромная мощность (1,2 кВт) позволяла обеспечить связь телефоном на расстоянии в 600 км, а телеграфом — до 2000 км. Схема передатчика предоставляла возможность работы на 381 фиксированном канале связи с автоподстройкой частоты. Так что наше предположение о том, что только по причине крайнего разгильдяйства в вагоне командующего одним из пяти приграничных округов могло не оказаться мощной радиостанции и одного из 247 имеющихся в наличии аппаратов шифрованной связи «БОДО», вполне обосновано…

Вернемся, однако, вместе с генералом Поповым в Ленинград: «…На Невском проспекте, по которому мы ехали в штаб округа, царило обычное в эти воскресные часы оживление. Официального объявления о начавшейся войне еще не было… В штабе округа находился генерал армии Мерецков, прибывший утром (подчеркнуто мной. — M.С.) как представитель наркома… Прибыв в штаб, я сразу же прошел в кабинет начальника штаба округа генерала Д.Н. Никишева, где застал К.А. Мерецкова, говорившего с кем-то по телефону… Наметив с Д.Н. Никишевым план работы на ближайшие часы, мы с К.А. Мерецковым спустились в мой кабинет для того, чтобы во всех деталях разобраться в обстановке на финской границе…» [194].

Если верить написанному, Попов увидел Мерецкова в штабе округа (фронта) утром 22 июня, никак не позднее 12 часов дня («объявления о начавшейся войне — т.е. выступления Молотова по радио — еще не было»). И не просто «увидел», а разговаривал с Мерецковым, обсуждал с ним планы первоочередных мероприятий… Вот только сам К.А. Мерецков этого почему-то категорически не помнит: «…Днем 22 июня я включил радио и услышал выступление народного комиссара иностранных дел В.М. Молотова о злодейском нападении фашистской Германии на нашу страну. Теперь мои спутники, генерал П.П. Вечный и офицер для поручений лейтенант С.А. Панов, получили ответ на вопрос, для чего мы едем в Ленинград.

Прибыв в Ленинград, я немедленно отправился в штаб округа. Меня встретили с радостью, все хотели услышать живое слово представителя Москвы, получить устное распоряжение. На месте были генерал-майор Д.Н. Никишев и корпусной комиссар H.H. Клементьев… Командующий войсками округа М.М. Попов в момент начала войны инспектировал некоторые соединения округа… Штаб округа работал с предельной нагрузкой. Ночь предстояла беспокойная. Меня известили, что 23 июня в Ленинград прибудет из Мурманска командующий войсками округа М.М. Попов… Наступило утро второго дня войны. Я получил срочный вызов в Москву» [93].

Итак, из воспоминаний Мерецкова следует, что в Ленинград он прибыл уже после выступления Молотова по радио, т.е. после 12 часов дня. Командующего округом он не встретил ни днем, ни вечеров, ни вообще за все короткое время своего пребывания в Ленинграде. И что совсем уже странно — Клементьев (ЧВС округа, который возвращался из Мурманска — по версии Попова — в одном с ним вагоне) по версии Мерецкова уже днем 22 июня был в Ленинграде. Что это было? Генерал-лейтенант Попов отстал от поезда?

К загадочной и трагической истории поездки Мерецкова в Ленинград мы еще вернемся. Пока же отметим то единственное, что можно сказать с полным основанием: рассказать правду о последних предвоенных днях М.М. Попов и К.А. Мерецков отказались. Или (что еще более вероятно) им в этом праве отказали «литконсультанты».

17 июня 1941 г. важнейшие события происходили и по другую сторону будущего фронта. В этот день в Финляндии началась всеобщая мобилизация. Принятию такого решения предшествовали примечательные события, достаточно характеризующие степень взаимного недоверия будущих союзников (Финляндии и Германии).

Как известно, гитлеровское руководство разработало (и очень успешно провело в жизнь) сложную, многоуровневую схему дезинформации, которая должна была прикрыть стратегическое развертывание вермахта для войны с Советским Союзом. Одним из элементов этой кампании дезинформации было распространение слухов о якобы ведущихся (или готовящихся) переговорах между высшим руководством Германии и СССР, в ходе которых немецкая сторона в ультимативной форме потребует от СССР больших уступок, вплоть до «аренды Украины». Эти слухи, распространяемые по дипломатическим и разведывательным каналам, должны были, с одной стороны, «объяснить» сосредоточение немецких войск у границ с СССР как элемент психологического давления на Москву, с другой — притупить бдительность советского руководства, которому предлагалось ожидать предъявления ультиматума (который в реальности так никогда и не прозвучал). Смятение умов было усилено знаменитым Заявлением ТАСС от 13 июня 1941 г, в котором, в частности, говорилось: «Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предлагает какого-либо нового, более тесного соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь места». В созданной совместными усилиями германских, советских и английских спецслужб обстановке, когда никто уже ничему не верил. Заявление ТАСС во многих правительственных кабинетах было воспринято как скрытое приглашение Берлина к переговорам.

Финское руководство также было включено в перечень дезинформируемых субъектов. Маннергейм в своих мемуарах пишет: «В середине мая министерство иностранных дел Германии поинтересовалось, какие пожелания имеются у Финляндии, чтобы принять их во внимание в процессе переговоров, которые ведутся с советским правительством и которые, как ожидается, должны привести к разрядке сложившейся напряженности мирным путем… Однако прошло немного времени, и мы были вынуждены констатировать, что сведения о переговорах были взяты с потолка и что вся эта история была чистым блефом» [22].

В начале июня 1941 г. в Хельсинки усилились опасения по поводу того, что Германия и СССР все же договорятся между собой: за спиной Финляндии, а может быть — и за счет Финляндии. Вполне вероятной представлялась ситуация, при которой Гитлер — в рамках нового большого соглашения со Сталиным — предоставит последнему «карт бланш» на оккупацию Финляндии или же два диктатора договорятся о «полюбовном» разделе Финляндии (подобно тому, как в реальной истории осенью 1939 года они поделили Польшу). В такой, крайне неопределенной обстановке финское руководство не хотело начинать полномасштабную мобилизацию (которую советское руководство могло вполне обоснованно рассматривать как враждебный акт) до получения от немцев конкретных разъяснений ситуации.