Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф

«идеализм среднего класса», который лелеет сомнения в некоторых вопросах, проповедуя свободу, толерантность и прочую ерунду, ибо Дитчер знает правду. Эти несколько фактов Роджер поведал мне за блюдом из рубца с луком-пореем. Я немного развеселила его, напомнив о существовании футбола и короля Георга. Как же их много — воспоминаний о прошлой неделе! При упоминании короля сразу вспоминается Гарри Стивен, который сидел, как лягушка, раздвинув ноги, открывая и закрывая свой большой перочинный нож, и с присущим всем Стивенам эгоизмом утверждал, будто знает, как вести себя и как должны вести себя другие люди, — эту науку он с успехом, по его словам, преподавал другим в суде Калькутты. Ему нужна королевская семья; он хочет видеть на троне какого-нибудь потомка Эгберта[1003], а не школьного учителя вроде Вильсона[1004]. Непробиваемая стена консерватизма среднего класса никогда еще не была такой прочной; динамит, конечно, может разнести ее в пыль, но она неуязвима к разуму, воображению и человечности; он эдакая образованная версия пророка Дитчера.

Бедняга Джеймс Стрэйчи был мягким, как мох, и вялым, как дождевой червь. Приглашенный в клуб «1917» для чтения лекции об онанизме, он хочет зарабатывать на жизнь в качестве представителя Фрейда на Харли-стрит[1005]. По крайней мере, можно обойтись без ученой степени.

Однако подлинная новость прошлой недели носит конфиденциальный характер. Гилберт Мюррей попросил Л. быть его секретарем, если того выберут представителем Англии от Комитета Лиги Наций на мирной конференции, что вполне вероятно. А это сулит поездку в Париж. Больше тут говорить не о чем, но перспектива действительно хорошая. Новость о том, что сегодня я написала последние строки своего романа [ «День и ночь»], звучит теперь довольно скучно. Пятьсот тридцать восемь страниц!

30 ноября, суббота.

Вижу, что в последнее время я была довольно вялой, но сейчас уже не могу вспомнить из-за чего именно. Уж точно не из-за всеобщих выборов. Я сократила чтение газет, хотя в «Daily News» появился добавочный лист. Они каким-то образом продолжают писать в том же духе. Миссис Дакр Фокс[1006] кричит на Хай-стрит. Макдермотт требует правительства, которое заставит немцев заплатить. Он выпускает кроваво-красные листовки одну за другой. У меня появилась новая племянница, Джудит, не очень-то желанная, но встреченная со всеми почестями; Барбара тоже назвала дочь Джудит[1007]. У нас обедал Саксон, без особого энтузиазма рассуждавший о смерти. Прошлым летом он говорил, что точно знает, в какой день умрет, а потом не умер.

Однажды вечером мы ходили на русский балет, и было довольно нелепо смотреть на то, что они показывали добродушной публике, ревевшей, как стадо быков, над попытками человека уложить ковер[1008]. Они проявили терпимость, но, как мне показалось, и некоторое высокомерие ко всем этим позированиям и прыжкам на фоне ровной голубой стены. Какая странная судьба — всегда наблюдать за публикой, но никогда не быть ее частью. Это одна из причин, по которой я еженедельно навещаю КМ в Хампстеде, ведь там, по крайней мере, мы составляем публику из двух человек. В четверг приходил Марри, слишком застенчивый для выражения эмоций, и у нас состоялся неловкий интересный разговор. Есть в них какая-то дисгармония, и с присущим мне высокомерием я чувствую, что оба они, кажется, чересчур сильно погрязли в «преисподней» со всеми своими идеями и разговорами о том, каково это быть художниками. Не могу толком выразить мысль. Возможно, я имею в виду лишь то, что они кажутся мнительными. Внутри, я полагаю, оба они жаждут признания и совершенно не уверены в себе, а Марри вообще тратит все умственные ресурсы без остатка на безнадежные поиски того, во что сможет верить. Мне не нравятся супружеские пары, в которых муж безмерно восхищается работой жены.

На днях Артур Понсонби[1009] подошел поговорить с нами в Клубе. Он где-то баллотируется, дабы отстоять качество своих убеждений, но оказаться в парламенте для него якобы не самое важное. Слабый, в меру умный, отзывчивый человек, постоянно озадаченный и даже обеспокоенный странным устройством мира. Возможно, это объясняется жизнью в социальном классе, отличном от того, в котором он родился. Затем в среду (27-го числа, пометила я) у нас обедал доктор Лейс[1010]. Он провел 17 лет в Восточной Африке и, будучи честным прямолинейным шотландцем, рассказывает ужасные истории о туземцах. Как они сконцентрированы, как лишены излишеств, эти профессиональные интеллектуалы!

Сегодня мы начали печатать на маленьком станке, и теперь мне надо все внимание уделить рукописи Марри, «Басне для критиков[1011]», которую я принесла домой в сумке.

3 декабря, вторник.

(Что за странные мысли вдруг подсказывают мне, будто сегодня день рождения Карлайла[1012]? Возможно, это связано с моим чтивом о Фруде[1013]. А еще я задаюсь вопросом, думает ли хоть кто-то о дне рождении Карлайла, и если да, то доставляет ли ему это удовольствие? Размышляю о навязчивом желании литераторов, чтобы их помнили потомки, но мне лучше поостыть.)

Придется перечитать поэму Марри, ибо она оказалась достаточно трудной, но причины этого противоположны тем, из-за которых тяжело читать Элиота: Марри многословен, а стихи его мудреные, запутанные и густые, как живая изгородь из шиповника; он размышляет вслух и не заставляет вас выуживать смыслы из глубин тишины, как Элиот. Мы гуляли у реки и даже посидели на берегу — настолько теплая, мягкая, нежная и безветренная стояла погода. Чайки позволяли себя нестись вниз по течению забавы ради, я полагаю; группы из трех-четырех птиц пикировали вниз, а потом одна ныряла и выныривала обратно. Мы обсудили причины моего нынешнего приступа меланхолии, а Л. божественным образом успокоил меня, так что здесь я чувствую себя в комфорте и безопасности, снова достигнув той степени веры, которая делает жизнь сносной. Но, пожалуй, опущу подробности самоанализа, в который я достаточно глубоко погрузилась. Думаю, каждому знакомы эти духовные приливы и отливы, — Бог знает почему. В общем, чем больше об этом думаешь, тем более странным кажется собственное устройство.

В воскресенье, то есть 1 декабря, у нас был званый ужин из шести человек. Никаких частных разговоров. Пришлось празднично одеться и быть в настроении. К нам приехали Ник Багеналь, Кэррингтон, миссис Манус и Сэнгер; на мой взгляд, вечеринка удалась. Думаю, мы были достаточно гибки и спонтанны. Чарли отпускал свои шуточки. Ник практически молчал, но я ему даже благодарна за это. Предвижу, что в среднем возрасте он станет очень брюзгливым. Миссис Манус ужин понравился. У Кэррингтон