За гранью Разлома (СИ) - Мак Алиса

С каждым шагом заброшенные здания всё плотнее обступали железную дорогу, вытесняя зарастающие молодым лесом поля. Забираться в Пермь Рада не хотела: полагала, что там могут водиться существа пострашнее нечисти. Ещё вчера она наметила себе маршрут, надеясь обойти город стороной и вдоль реки выбраться прямо к родному поселению. Теперь, задумчиво разглядывая тёмное пасмурное небо и сырой неприветливый лес, виднеющийся вдалеке, Рада пыталась решить: выступить ей в сторону дома сейчас или переждать ночь в одном из заброшенных домов, а утром с новыми силами тронуться в путь.

Рада тяжело сглотнула, и горло отдалось болью. Холодные воспоминания о прошлой ночи сменились другими, давними и смутными. Ей было лет десять, не больше, когда она свалилась с ангиной. Чудовищная боль в горле не давала уснуть, от жара, казалось, начинали плавиться кости. Ноги не держали её, а перед глазами всё плыло. Раде тогда казалось, что она умирает. Она даже пыталась передать маме свою последнюю волю, но не сумела сказать ни слова. А всё началось совсем как сейчас, с лёгкого першения в горле.

Рада ощупала свой лоб. Он показался ей горячим, болезненно горячим. Сейчас повязанная хотя бы могла идти, но кто мог бы поручиться, что завтра она сможет встать?

Леший не отзывался. Рада не вполне понимала, закончилась ли тропа и с ней ли помощь леса теперь. В конце концов лес уже кончился, а вокруг раскинулись поля. Здесь, на открытом пространстве, лишённая защиты деревьев, повязанная осталась наедине с холодным осенним ветром, бросающим в лицо россыпи дождевых капель. Рада шла и думала о том, что уже целые сутки она совершенно не хочет пить. Раньше она усилием воли заставляла себя сделать хотя бы пару глотков, но сейчас при одной мысли о ледяной воде её горло сжималось, и девушка продолжала идти, с каждым шагом чувствуя себя всё более и более больной.

Через несколько часов пути она пожалела о своём решении обойти город. Ноги подламывались, зубы отбивали тревожный ритм. Наверное, изначально стоило идти не к поселению, а к гидроэлектростанции: там всегда есть люди, наверное, нашлось бы тёплое местечко и для неё. Но поворачивать к ГЭС было поздно. Рада шла, и дождь тоже шёл, холодный, мокрый, безжалостный. Близость Перми пугала. Руки непроизвольно вцеплялись в вымокшую насквозь сумку, где лежала тетрадь Славы. Как будто она могла бы чем-нибудь помочь.

Достигнув берега реки, Рада с тоской уставилась на размокшую карту. Кама здесь делала крюк, незамкнутую петлю, внутри которой и притаилось поселение. Сейчас эта петля удлиняла Раде маршрут, приближая то неведомое, что всегда пряталось за предупреждениями бабули, раздражением Дмитрича, злыми словами Макса. Было бы крайне обидно умереть сейчас, так близко к назначенной цели.

Упрямство. Упрямо продолжая движение, Рада сражалась с ослабшим телом за каждый шаг, почти не обращая внимания на приветливо машущих ей руками русалок. Русалки не боялись холода, их сердца давно не бились. Так просто войти в холодную Каму и навсегда забыть о том, что терзает сейчас её тело, а заодно — о том, что грузом висит на душе. Повязанная отвернулась. Нет бы как-то помочь, позвать кого-то из поселения… Русалки смеялись. Они бы позвали, ради такой упорной путешественницы — обязательно бы позвали, но вот беда, люди внутри кольца стен, а они — снаружи… Это повязанной дозволено ходить с обеих сторон, русалкам того не дано.

К сумеркам дорогу вновь обступил лес. Темнело. Не видя перед собой ничего, Рада продолжала идти почти наощупь, одержимая одной простой мыслью — нельзя останавливаться. Если она остановится, она не сможет идти дальше. Если не сможет идти дальше… Просто останавливаться было нельзя, и Рада шла, пока не наткнулась на такую родную грязно-серую украшенную отпугивающими нечисть символами стену. Сейчас стена показалась Беляевой едва ли не самым прекрасным, что она видела в своей жизни.

Ей оставался последний рывок — путь до ворот. Рада двинулась было вдоль стены, когда вдруг с болезненной ясностью поняла: слишком поздно. Не нужно было доставать спрятанные в сумке часы, чтобы понять: в это время ворота уже запечатаны.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Об этом надо было подумать раньше. О многом надо было подумать раньше, и осознание собственной беспомощности лишило Раду последних сил. Упав на колени прямо у стены, она жалобно проскулила:

— Помогите…

Горло отозвалось болью: оно не хотело издавать звуки. Рада вновь попыталась крикнуть и со стоном осела в грязь, опершись о стену. Никто не услышит её писка. Никто не придёт ей на помощь. Никто.

По щеке стекла слеза, показавшаяся Раде обжигающе горячей. «Я умру», — мысль обожгла память и вдруг оказалась уже не новой. Правда, в тот раз её горло сжимала не боль болезни, а рука вампира в кроваво-красном балахоне.

В тот раз их спасли, а сейчас не было даже убежавшего Макса, на которого можно было бы свалить всю вину. Тогда за них обеих боролась немощная Мира, и боролась успешно. Неужели теперь Рада слабее? Воспоминания о том дне становились всё ярче. Память затягивала, уносила сознание дальше от холода, влаги и тьмы, но искра вдруг родившейся мысли заставила Раду судорожным движением выхватить из сумки тетрадь Кота.

В темноте разглядеть каракули Славы оказалось попросту невозможно. Утыкаясь носом во влажные страницы, Рада безнадёжно искала печать, с помощью которой в тот проклятый день Макс выпускал в воздух яркие вспышки света. Когда-то Кот учил пользоваться этой печатью и её. Рада ныла, печать не желала подчиняться, а потом, когда сноп искр всё-таки выстрелил в небо, Макс отругал их за привлечение лишнего внимания.

Ну же, где? Сбежавшая по щеке горячая слеза упала на промокшую от дождя страницу, Рада сморгнула собравшуюся на ресницах влагу и вдруг поняла, что видит. Плохо, слабо, но всё же, наверное, лучше, чем должна была бы. Спешно, пока непонятное явление не исчезло вместе с её последними шансами на выживание, Рада листала страницы и наконец нашла её, спасительную печать, подписанную словом «Салют». Вдавив в неё мокрые пальцы, повязанная направила в печать все свои силы.

Ничего не произошло.

С первого раза не получилось. Ничего, можно попробовать ещё. И ещё, и ещё, и снова, цепляясь за знание: она уже активировала эту печать в прошлом. Это не невозможно. У неё обязательно получится, нужно только продолжать пытаться, нужно… После очередной неудачной попытки размокшая бумага безжалостно разошлась под пальцами.

Сердце оборвалось и рухнуло куда-то к чертям собачьим. Почему? Она же сделала всё, что могла, тогда почему же так? Неужели, сделав всё возможное, можно всё равно не получить желаемое? Неужели она верила в то, что это не так? С хрипом выдохнув воздух, Рада прижалась затылком к стене — последней преградой между ней и спасением. Проклятая стена, сначала не выйти, потом — не зайти…

Стена. Повязанная вздрогнула и с чувством приложилась о стену затылком. О чём она вообще думала, пытаясь колдовать, прижимаясь к высасывающей силы нечисти стене? Высасывающей её силы? Жаль, что уже ничего не исправить, печать безвозвратно погибла, но вдруг разгоревшаяся злость добавила сил, и Рада, вцепившись во враждебную ей стену, кое-как поднялась на ноги. Почти не отлипая от серой шершавой поверхности, она тащилась вперёд. Безо всякой надежды, почти без цели, просто чтобы идти, пока она ещё может куда-то идти.

Интересно, знали ли подобное чувство бессмертный Миша или осторожничающий Макс? Мира вот знала точно. Во время их первой встречи она говорила про боль истинного отчаяния. Интересно, если не больно, значит, отчаяние ещё не пришло?

Оно пришло, когда Рада, дотащив себя от грязи у стены к луже у ворот, споткнулась и упала неровный бетон залитой площадки. Кричать не получалось, полагаться на колдовство смысла не было. Растерянно глядя на лужу, Рада слушала гулкий стук капель о металл, а потом, стянув ботинок с левой ноги, с силой ударила им в ворота. Ещё раз, потом ещё. Низкий металлический гул был не слишком громким, но там, за воротами, должны были дежурить СОБы. Их задача — следить за тем, что снаружи, а снаружи теперь была Рада, так почему бы им не услышать? Но они не слышали, а сознание покинуло повязанную с нечистью раньше, чем она поняла, болит отчаяние или нет.