Сибирский ковчег Менделеевых - Вячеслав Юрьевич Софронов

определить племянника в какое-нибудь из престижных учебных заведений. Потому, вернувшись обратно, Иван Павлович сдержал слово, зато Екатерина посчитала своим долгом обо всем рассказать матери. Та поначалу не желала верить в случившееся, а потом разрыдалась, неустанно повторяя все одну и туже фразу:

– Горе, мне горе. Обо всем этом непременно узнают все наши знакомые и меня не примут ни в один приличный дом…

Иван Павлович, слышавший это, не стал ее успокаивать, поскольку плохо понимал, как связано будущее его любимого сына с так называемыми приличными домами Тобольска, города, который он последнее время призирал всей душой за провинциальность и бездушие его жителей не только друг к другу, но и к самим себе. А бездушие это он видел уже в том, что хотя в воскресные и праздные дни в храмах собиралось довольно много прихожан, но кабаки и трактиры при этом были переполнены, а в публичные дома порой выстраивались очереди женатых мужчин; полиция не успевала доставлять в участок взятых на базаре воров и мошенников.

Нарядные пары, прогуливающиеся по деревянным мостовым, при встрече с кем-то из знакомых любезно раскланивались, а сделав несколько шагов тут же шептали им вслед всяческие гадости; речки, протекающие между жилыми домами, служили узаконенным местом для отбросов, а потому благоухали так, что хозяева близлежащих домов не решались отворять в летнюю пору створки окон; нищие и убогие побирались чуть ли не у каждой из церквей; на ярмарку и на Масленицу обычно случались ожесточенные драки между семинаристами и солдатами из местного запасного батальона; губернаторы, сменявшие один другого после очередного пасквиля на них кого-то из горожан, не успевали хоть чуточку изменить хоть что-то в самом городе, не говоря о губернии.

«Так неужели в этом самом городе можно сыскать хоть один приличный дом?» – думал он и уже ничуть не сожалел, что перебрался жить в деревеньку, далеко отстоящую от нелюбимого им Тобольска.

Вряд ли Иван Павлович знал, что его мысли о Тобольске во многом совпадали с впечатлениями наследника Российского престола Александра Николаевича Романова, не так давно побывавшего в этом городе, считавшим себя столицей огромного края. Словно в насмешку цесаревича везли по непроходимой дороге под назойливое пение здоровенных полчищ комаров. Когда въехали в город, его буквально оглушил нестройный колокольный набат, раздававшийся с многочисленных колоколен. Вдоль улиц стояли толпы народа, что-то орущие, но услышать, что именно было просто невозможно из-за колокольной какофонии. Больше всего цесаревича раздражало настойчивое внимание к его персоне местных жителей, словно им на погляд привезли какое-то редкое животное и они теперь с неподдельным любопытством разглядывали его. В довершение всего, какая-то слишком экзальтированная дамочка, бросилась на перерез кортежу наследника, зацепилась платьем за подножку его коляски и ее какое-то время тащили по земле. Все это окончательно испортило и без того пасмурное настроение высокого гостя. Тогда он приказал поднять верх коляски и без остановки ехать в дом губернатора, где его поджидала толпа инородцев, частью одетая в звериные шкуры, а некоторые в цветастые полосатые халаты с обмотанными белыми повязками головами. От них дурно пахло, и он постарался как можно быстрее проскочить в дом, не задержавшись даже на мгновение.

Вечером он, скрепя сердце, заставил себя отправиться в местное Благородное собрание и под звуки безобразно игравшего оркестра станцевать несколько кадрилей с перезрелыми дамами, обсыпанными толстым слоем пудры и к тому же благоухающими препротивными духами, судя по всему, собственного приготовления. Назавтра его повезли в старинный тюремный замок, внутрь которого заходить он не рискнул. Потом заглянул в несколько классных комнат гимназии, нехотя испробовал подаваемую ему пищу и поспешил вернуться обратно. На вопрос своего учителя Жуковского о впечатлении о городе, цесаревич ответил с грустной улыбкой:

– Дикость, нищета и неприкрытое варварство. Неужели это тоже Россия?

– Да, Ваше Высочество, – кивнул Жуковский, – какая ни на есть, а все же Россия.

– Скажу вам честно, Василий Андреевич, я бы не хотел здесь жить и при первом удобном случае сбежал подальше. Надеюсь, вы об этом никому не сообщите.

– Как можно, – ответил тот. – Но что самое ужасное, мне здесь тоже как-то не по себе. Не мог подобрать ни одной рифмы к слову «Тобольск»…

– Что вы говорите? А мне вот сразу на ум пришло: Невольск…

– Вполне, – согласился его учитель, но это столь очевидно и не поэтично, потому, как мне думается, каждый подразумевает нечто подобное.

– Кроме самих жителей Невольска. Они, как погляжу, всем довольны.

– Бог им судья, – закончил Жуковский, – хорошо, что завтра возвращаемся обратно.

А тоболяки, осчастливленные визитом наследника, еще долго рассказывали небыли о том, как будущий император восторгался их городом.

Каждый волен думать так, как ему того хочется. И даже господь бог не в силах это как-то исправить.

…Но на чем благоприятно сказалось мимолетное появление наследника в сибирских краях, так это на участи сосланных сюда участников неудачного мятежа на Сенатской площади. Им разрешили селиться в более благоприятных местах, нежели те, где они проживали ранее. Около десятка человек пожелали перебраться в Тобольск, где поспешили, благодаря помощи своих родственников, приобрести крепкие дома в разных частях города.

Нельзя было сказать, что соседи их тому обрадовались, узнав, что через забор от них обосновались самые настоящие государственные преступники. Но их о том особо никто не спрашивал, к тому же вели те себя при встречах почтительно, в разговоры не вступали и на жизнь мирных сограждан не посягали. Да и трудно удивить прирожденного сибиряка таким поворотом в судьбе людей, некогда почитаемых, как господ благородных, владеющих сотнями, а то и тысячами крепостных душ. Теперь же их душами распоряжался никто иной как губернский полицмейстер, зорко следящий за каждым их шагом. А у него не пошалишь. Пусть себе живут. Не они первые, видать, не последние будут. У всех бунтарей судьбы хоть вроде разные, но только одной веревочкой связаны, а сам клубочек захоронен за Уральскими горами, в самых глухих местах, куда попасть легко, а вот обратно не каждый сразу дорогу сыщет.

Вряд ли кто из них, вернувшись обратно на родную землю, вспомнит добрым словом те места и города, где им не по своей воле побывать пришлось.

Так что, как не крути, не один Иван Павлович Менделеев не мог и не хотел полюбить город, куда ему пришлось вернуться из России, всей душой и сердцем. И детям чувство той неволи передавалось едва ли не с молоком матери. Разве что сама Мария Дмитриевна не хотела в том себе признаваться, чтоб не лишить себя тем признанием остатков сил, которых с